Паула Гослинг - Тайна Люка Эббота
— Вы недолюбливали ее.
Это было сказано утвердительно, не в форме вопроса. Ханна Путнэм некоторое время пристально на него смотрела.
— Думаю, что вы все это выясните весьма скоро, и не вижу причины скрывать. Да, я недолюбливала ее — и я любила ее. Это была безответная любовь. Она обладала жестокостью, которая часто сочетается с большой красотой. Она отдавалась многим мужчинам, потому что они вечно крутились вокруг нее, а ей нравилось, когда перед ней пресмыкались. Она ненавидела мужчин, однако это не значит, что она любила женщин. Любила она лишь себя.
Женщина говорила с чувством достоинства. Люк почувствовал к ней жалость и был впечатлен ее откровенностью. Она не притворялась и не играла на публику. Женщина очень пожилая, она сама обладала несомненной красотой. Ее худощавая фигура была затянута в простой черный свитер и брюки, и она глядела Люку прямо в глаза.
Прошло несколько минут, и Аннабель Ли положила руку на руку Ханны и осторожно, но убежденно проговорила:
— Уин Френхольм была истинной проституткой, и, боюсь, вы найдете много тому доказательств, инспектор. Желаю вам удачи. За тот год, что мы работаем вместе, она имела роман и с моим мужем, и с мужем Мэри. Я бы с радостью убила ее собственными руками. Но я не убила. Вчера у нас была вечеринка. Большинство работающих в Центре пришли на нее. И Уин — тоже. Нечто вроде закрытия сезона. Она циркулировала, исчезала, появлялась вновь; снова исчезала и вновь возвращалась. Наконец, ушла совсем. Это ее стиль поведения. Возможно, последний соблазненный ею мужчина мог бы вам рассказать то, что вы желаете знать. Мы — не можем.
— Понимаю, — сказал Люк. — Спасибо за откровенность. — Он встал. — Если вы будете так любезны, расскажите сержанту Смиту в подробностях все, что вы помните о том вечере, а я пойду побеседую с мистером Моссом.
Он оставил Пэдди, который уже вынимал блокнот, и снова вышел в полумрак монастырских стен. Он проследовал по туннелю и очутился перед вывеской «Грэнери Пресс». Большая двойная дверь была распахнута, и он вошел в острый запах кислоты, химикатов, чернил и горячего металла. Вероятно, это все — часть процесса литографирования, подумал он. Сначала комната показалась ему пустой, но тут же он заметил широкую спину, склоненную в дальнем углу над рабочим столом.
— Мистер Мосс?
Фигура резко выпрямилась; мужчина повернулся к Люку. В резком свете ламп над головой Рэй Мосс напоминал рассвирепевшего медведя, поднятого среди зимней спячки. Густые прямые волосы свисали на лицо, заросшее бородой, а черные глаза яростно глядели на пришельца.
— И что?
Люк показал свою карточку полицейского.
— Я — старший уголовный инспектор Эббот. Я расследую обстоятельства смерти Уин Френхольм. Я полагаю, вы знали ее, и я желаю слышать: могли бы вы рассказать мне о ней?
— Я мог бы рассказать вам, где у нее на Теле находится каждая родинка, если вы это имеете в виду. Она была прожженная шлюха, но тело ее было превосходно.
— Нет, я не это имею в виду.
Люк удивился, поняв, что его раздражает циничность ответа Мосса. Вряд ли он был чистоплюем, однако животный запах, исходящий от Мосса, и его отношение к погибшей шокировали инспектора.
У Мосса, казалось на первый взгляд, отсутствовала духовная жизнь, как таковая, и он существовал подобно животному, то есть состоял из плоти — и подчинялся зову плоти. И все же, все же… по мере того как Люк осматривался, он видел развешанные по стенам плоды труда этого животного — и удивлялся еще более. То была не порнография; не смелые кричащие цвета, как того можно было ожидать, — то были наинежнейшие цветочные натюрморты, кружево папоротников, крошечные животные, ручейки, птицы.
— Я имел в виду, какой личностью она была, и разговаривали ли вы с нею прошлым вечером. Кажется, здесь была вечеринка?
— Я не хожу на эти чертовы вечеринки. Я работал в тот вечер. Я работаю и сейчас, — подчеркнул он.
Люк взглянул на его рабочий стол и увидел около дюжины этюдов, выполненных той же рукой тонкого мастера, что и рисунки на стенах. Невозможно было не узнать в портрете ту самую женщину, что он видел мертвой несколько часов назад.
— Я вижу. Вы ведь готовите это для продажи, не так ли?
— И что? — голос Мосса звучал угрожающе.
Эббот пожал плечами:
— Мне показалось, что вы могли бы пожелать сохранить их. Как воспоминание.
— Если бы я желал этих воспоминаний, я бы сохранил. У меня нет алиби, если вы допрашиваете меня за этим. Я работал здесь один за полночь — а затем пошел спать наверх. — И он указал на грубую лестницу, ведущую к люку в потолке. — Я держу здесь постель. Это дешевле, чем искать место ночлега еще где-то. Все, что мне нужно в жизни, — это работа, и на кой черт мне какая-то квартира или дом?
— Да, никакого смысла в квартире в таком случае нет, — спокойно согласился Люк.
Казалось, одним своим обликом Мосс представлял угрозу для любого, — и неудивительно, что ему редко удавалось самому продать свои работы. Покупатели, должно быть, его пугались.
— Я знаю, что за тот вечер она несколько раз исчезала — и возвращалась. Приходила ли она к вам в течение одной из тех отлучек?
В огромной руке Мосса был в эту минуту острый нож, которым он выстругивал рамку для этюда. Нож на минуту остановился, завис в руке мастера — а затем, очень мягко и деликатно, вернулся к своему занятию.
— Нет, — проговорил Мосс.
— Вы уве…
— Я же сказал: нет.
Ты лжешь, подумал Люк. Он взглянул на несколько этюдов, что уже были заключены в рамку и одеты тонкой, прозрачной защитной пленкой.
— Сколько вы хотите за вот этот? — спросил Люк, указывая на целомудренный набросок обнаженной Уин Френхольм. Она сидела, в три четверти оборота развернувшись к зрителю, прижав колени к груди, и были видны тонкая линия ее спины и мягкие тени таза. Голова Уин была повернута к зрителю, и хотя в позе не было никакой сексуальности, в лице ее виделся некий вызов. Лицо было так прекрасно, что немногие мужчины могли бы пройти мимо него. Длинные ее волосы были высоко подняты, однако несколько прядей спускались на лицо, нежный изгиб шеи и плеч. Это было действительно изысканно.
— Пятьдесят фунтов, — резко ответил Мосс.
— Вас устроит личный чек?
Мосс повернулся к нему и взглянул с любопытством.
— Вы желаете купить его?
— Портрет очень красив, — искренне сказал Люк. — У меня в квартире найдется для него подходящее место: там полуденное солнце падает как раз под нужным углом. Да, я беру его.
Мосс выглядел расстроенным — и отвел взгляд.
— Почему?
— Думаю, он будет напоминать мне о том, отчего, в первую очередь, я стал полицейским, — просто объяснил Люк. — Она была жива — а теперь ее нет. У нее украли жизнь. Какова бы она ни была, кто бы она ни была — это недопустимо. Это нужно наказывать.
Мосс помолчал и спросил:
— А ночью? Откуда свет будет падать ночью?
— У меня есть китайский фонарь, достаточно низко, и свет от него идет слева. — Люк ждал ответа.
— Чек устроит меня, — Мосс отошел, будто ему не хотелось видеть, как чек будет подписан. — Положите его вот туда на полку.
— Она приходила сюда, правда? — Люк спрашивал, как привык на работе.
Мосс издал не то рыдание, не то рычание. Он не поворачивался.
— Она пришла. Мы были вместе. Потом ушла. Это было похоже на нее: когда на нее находило, она позволяла мне иметь себя… когда она была раздражена. Иногда она смеялась надо мной, говорила, что от меня воняет, говорила, что я отвратителен. Но мне не было дела до того, что она там говорит, — пока она позволяла мне прикасаться к ней. Она была… она была совершенством. Каждая деталь ее тела. Она была прекрасна, как цветок.
Люк оторвал чек и осторожно положил его на полку. Взял этюд.
— В какое время она пришла? В какое ушла?
— Пришла около семи, ушла — не было восьми. Пошла на вечеринку, я думаю. Мне был слышен шум оттуда.
— А вы — не пошли?
— Я никогда не стану тратить время на большинство из этих людишек, жалких профанов и кустарей. От силы три настоящих художника наберется здесь. То есть таких людей, которые думают о своей работе; людей, которые не просто идут на поводу у моды, не гонят по шаблону то, что имеет спрос.
— Но художнику тоже нужно выжить.
— Только для того, чтобы работать, — зло ответил Мосс. Он так и разговаривал, отвернувшись. — Вы желаете еще что-то спросить?
— Не сейчас. Может быть, я вернусь.
— Не стесняйтесь заходить в любое время. — Тон Мосса был пародией на вежливость, голос вновь стал рычанием. — Я никуда не денусь.
Эббот встретился с Пэдди Смитом на полпути в туннеле.
— Ну и как? — спросил Пэдди.
Эббот был растроган и задумчив после встречи с Моссом.
— Они были вместе с семи до восьми. — Он достал этюд, подставил его под серый тусклый свет дождливого дня, чтобы пленка не давала бликов. — Он вдвое мощнее меня, говорить не умеет, зарос шерстью и рычит, как медведь. Она смеялась над ним, оскорбляла его, использовала его — то есть некая версия сказки про Красавицу и Чудовище. И все же — вот как он относится к ней.
