Василий Ардаматский - Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов
Я впервые увидел ее улыбку. Она была печальной. Смотря мимо меня, фрау Эмма тихо добавила:
— Мой единственный сын в семнадцать лет погиб на войне.
— В России? — спросил я, безотчетно страшась услышать подтверждение.
— Нет. В России погиб муж. — Она снова печально улыбнулась: — Я такая же одинокая, как и вы… Вам здесь хорошо? — неожиданно спросила она.
— Да, хорошо, — ответил я.
— А я на чужой земле одиночество перенести не смогла бы. Я хожу по улицам, по которым ходили муж и сын. Я дышу воздухом, которым они дышали. Все здесь помогает мне жить памятью о них. — Глаза ее, такие глубокие, грустные, в эту минуту такие красивые, напомнили мне вдруг глаза моей матери. У нее всегда были грустные глаза… А фрау Эмма говорила: — Вы очень молоды, в этом ваше счастье. Но вы не должны забывать родную землю, это все равно, что забыть родную мать.
— Я не забыл. Только что в саду я вспомнил свое детство… там… — сказал я.
— Это хорошо, — сказала фрау Эмма. — И в день вашего рождения я желаю вам вернуться на родину.
— А я не хочу возвращаться.
— Этого не может быть, — серьезно и многозначительно сказала она, вставая.
Я вернулся к себе, лег и, глядя в лепной потолок, стал думать. То, что я услышал сейчас от фрау Эммы, воспоминание о маме, недавнее видение детства — все это слилось вместе, и снова возникло безотчетное чувство вины. Перед чем, перед кем? И, пожалуй, сейчас это чувство было острее, тревожнее.
За дверью послышался веселый голос мистера Глена. Когда рядом он, все ясно, а главное — хорошо и спокойно.
— Юри! Юри! Где ты тут?…
Он вошел, как всегда, стремительно, красивый, немножечко пестрый, пахнущий духами. Я вскочил ему навстречу. Он обнял меня и взволнованно сказал:
— Семнадцать, Юрий! Семнадцать! Поздравляю тебя от всего сердца и завидую тебе, дьяволу! — Он шутя оттолкнул меня. — Просто безобразие — ему семнадцать! Вот тебе подарок от всех, кто о тебе заботится, и от меня, конечно.
Он выхватил из кармана черную продолговатую коробочку и протянул мне.
Это были золотые часы. Первые часы в моей жизни!
— Каждый раз, смотря на них, — сказал мистер Глен, — вспоминай своих хороших друзей!..
А вечером в честь моего дня рождения он устроил ужин в ресторане. За столом вместе с нами сидела Лилиан, девушка удивительной красоты. "Мой давний друг", — сказал о ней мистер Глен. Был еще мистер Берч с женой. "Мои сослуживцы", — сказал о них мистер Глен. И, наконец, еще одна девушка — Нелли, которую мне представили как подругу Лилиан. Я промолчал, что знал ее. Вернее, несколько раз видел издали — она работала в нашем особняке и иногда выходила в сад. У нее были рыжие, коротко подстриженные, как у мальчика, волосы, продолговатые светло-серые глаза. Тоненькая, стройная, она казалась мне очень красивой. Мы сидели за столом рядом, и это очень меня смущало. А тут еще мистер Берч все поглядывал на меня каким-то цепким, оценивающим взглядом и потом негромко разговаривал с мистером Гленом. Мне показалось — обо мне.
Что мы ели, какие вина пили — не знаю. Помню только, что все было необыкновенно вкусно.
Смотря на меня своими узкими, как щелки, глазами, мистер Берч сказал:
— Наш юный друг Юрий, я хочу вручить тебе свой подарок. — И он протянул мне маленькую черную книжку.
Я взял ее и прочитал надпись: "Университет имени В. Гете. Франкфурт-на-Майне".
— Билет на право посещения лекций, — продолжал мистер Берч. — Так что ты теперь студент, и я прошу выпить за это. Гип!
— Гип! Гип! Гип! — негромко подхватили все.
Я встал, поблагодарил мистера Берча и лихо запрокинул свою рюмку.
Как все было замечательно! Сказка продолжалась! И, конечно же, я совершенно забыл все свои утренние переживания…
После ужина мы вышли на улицу, где нас ждали две машины: одна — большая, другая совсем маленькая, похожая на жука. В большую сели Глен и Берч со своими дамами. В маленькую за руль уселась Нелли. Она открыла дверцу и крикнула мне:
— Что вы ждете? Садитесь!
Я сел рядом с ней, и мы поехали.
Впереди шла большая машина. Было уже темно, и я впервые видел сумасшедшие, летящие мимо ночные огни города.
— Когда за рулем Берч, проклятие ехать за ним, — сказала Нелли. — Он никогда не превышает полсотни километров. Так и хочется стукнуть ему в зад. Нажмите, мистер, на газ! — громко засмеялась она.
— Трудно вести? — спросил я, глядя на машины, мчавшиеся нам навстречу.
— У нас в Америке крутить руль умеет каждый школьник, — ответила она и, держа одной рукой руль, закурила сигарету. — Не хотите? — Нелли протянула мне пачку
— Я еще никогда не курил, — сказал я и почему-то смутился.
— Когда-нибудь надо начинать, берите!
Я отказался.
— Напрасно, — серьезно сказала она. — Сигарета — прекрасный громоотвод для нервной системы.
Я видел, что мы уже выехали из города. Автомобильные фары освещали черную полосу шоссе, и в их летящем свете рывками проносились короткостволые стриженые ивы.
— В Берче проснулся наконец мужчина, — рассмеялась Нелли. — Дает шестьдесят пять километров.
— Куда мы едем? — спросил я.
— В прелестный дорожный кабачок. Будем пить кофе и танцевать. Вы умеете?
— Нет. Я еще никогда не танцевал.
— Как я вам завидую! — воскликнула Нелли. — У вас все впервые!
Машины свернули с шоссе и остановились у освещенного подъезда двухэтажного дома с острой, высокой крышей. У двери вывеска: "Отель-ресторан "Ницца".
Тучный, слонообразный хозяин отеля провел нас на веранду, где стоял уже накрытый стол. Как только мы вошли, из радиодинамика полилась тихая и нежная джазовая музыка.
Мы пили кофе с коньяком, и мне становилось все веселее, сидевшие за столом казались милыми и близкими людьми, хотя разговаривать с ними я мог только по-немецки и довольно часто, когда они переходили на английский язык, я как бы становился глухим.
Нелли стала учить меня танцевать.
— Браво! Браво! — восхищались все моими успехами, а я… — мне было так хорошо! — я впервые в жизни обнимал девушку.
Проснулся утром и долго не мог понять, где нахожусь. Одетый, в ботинках, я лежал на постели поверх одеяла. Шторы на окне были задернуты, и тоненький луч солнца пронизывал маленькую комнату и сиял на боку фаянсового кувшина, стоявшего на умывальнике. Стоит пошевельнуться — в затылке возникает тупая боль.
Постепенно проясняется память, я начинаю понимать, где нахожусь, но все, что было со мной ночью, обрывается на неправдоподобном — Нелли, обхватив мою голову, целует меня в губы, тихо смеется и шепчет:
— Все впервые… все впервые.
А сидящие за столом кричат:
— Браво! Браво!..
"Нет, нет, это, наверное, было во сне", — думаю я, но не очень уверенно.
В комнату вошел мистер Глен. Он чист и свеж, как всегда.
— Вставай, Юрий. Надо торопиться в город, — деловито сказал он и раздернул шторы.
Мы возвращались вдвоем на маленькой машине. Все остальные, оказывается, уже уехали. Настроение было ужасное. Ехали молча. Мистер Глен гнал вовсю — стрелка спидометра не отходила от цифры «100». Он тоже был непривычно молчалив. И, только когда мы подъехали к особняку, он спросил:
— Студенческий билет не потерял?
Я проверил — билет был в кармане.
Мистер Глен рассмеялся:
— А Нелли великолепная девчонка. Не так ли?
Я, ничего не сказав, вылез из машины и пошел к себе. Земля подо мной качалась…
3
Я вольный слушатель лекций по истории, праву, экономике и юриспруденции. Для меня составлен точный график лекций, который я неуклонно соблюдаю. В моей книжечке-календаре расписан каждый учебный день.
Я слушал лекции, читавшиеся на самых разных курсах и факультетах университета. Возможно, что это было сделано нарочно, чтобы я не мог часто встречаться с одними и теми же немецкими студентами.
Слушать лекции было очень интересно. И особенно потому, что они были такие разные и по теме и по уровню. Кроме того, несколько часов ежедневно я проводил в университетской библиотеке — читал книги по составленному для меня рекомендательному списку и делал конспекты прочитанного.
Время летело незаметно. Я возвращался домой с гудящей головой, но, ложась в постель, радостно думал, что завтра снова пойду на лекции, в библиотеку. За год я узнал так много, что мне иной раз становилось страшно — как все это удержать в голове?…
Наступили рождественские каникулы. Мистер Глен отправил меня в туристский пансион близ Гарца. Я катался с гор на лыжах и отсыпался.
Пансион был маленький, там жили три семьи с детьми и четверо одиноких. Все немцы. Держались они друг с другом холодно и официально. Впрочем, я и сам не стремился с кем-нибудь из них сблизиться. Мне было хорошо и одному. Я уходил в горы и мог там часами стоять на солнце и думать о трагедии Рима и о юридических головоломках средневековья.
