Роуз Коннорс - Временная вменяемость
— А, эти… Они будут молчать.
Почему-то Джеральдину все всегда слушаются. Она шагает по коридору, сестра Берримор — за ней. Мы с Гарри замыкаем шествие.
В палате судьи Лонга горит яркий свет. Везде гудят какие-то аппараты. На мониторе — постоянно меняющиеся кривые. Очень жарко. Непонятно, как тут можно спать.
Судья Лонг лежит на кровати под белым покрывалом. Около него две стойки с внутривенным раствором. Он поворачивает к нам голову и смотрит на нас умоляюще. Приподнимает левую руку, показывает на кувшин.
— Никакой воды, — заявляет сестра и сует пациенту в рот немного колотого льда.
— Попробуйте рассказать нам, — деловито говорит судье Джеральдина, — все, что вы знаете.
Судья силится сказать что-то. Звучит это как «кст».
Гарри подходит к кровати, наклоняется над судьей Лонгом, судья делает еще одну попытку. По-моему, получилось то же самое, но Гарри что-то разобрал.
— Кисть, — говорит он. — Он видел кисть руки.
Судья кивает.
— Мжс… — произносит он.
— Это была мужская рука, — переводит Гарри.
Судья снова кивает.
— Бела…
Это мы все понимаем.
Судья с трудом поднимает руку, прижимает ладонь к плечу. Наверное, нападавший схватил его сзади одной рукой, а второй нанес удар.
— Что-нибудь еще? — спрашивает Джеральдина. Блокнот у нее открыт, ручка наготове, но писать пока что почти нечего.
Мы все смотрим на судью Лонга. Он показывает себе на ногу, шевелит ступней.
— Ботинки? — спрашивает Гарри. — Вы видели ботинки?
Судья кивает.
Джеральдина щелкает ручкой, сует ее в карман и закатывает глаза:
— Значит, будем искать белого мужчину в ботинках.
— Это уже сужает круг поиска, — усмехается Гарри. И снова поворачивается к судье Лонгу. — Прокурор Шиллинг посадила за решетку Ники Патерсона, алиментщика, — сообщает ему Гарри. — Она думает, это его рук дело.
Судья морщится и мотает головой.
— Ники Патерсон был там, — говорит Джеральдина. — Он мужчина, белый. И я почти уверена, что он был в ботинках. Я сейчас не услышала ничего, что указывает на то, что это не он.
— Но и ничего, что указывало бы на то, что это именно он, — поправляет Гарри.
— Потише, пожалуйста! — Медсестра, кажется, собирается нас выгнать.
— Все указывает на него, — шипит Джеральдина.
— Замолчите же!
Все трое оборачиваются ко мне. А я показываю на судью Лонга. Он мотает головой и, глядя на Джеральдину, произносит одними губами: «Нет».
— Никогда не спорь с противоположной стороной, — говорю я Гарри. — Судья сделает это за тебя.
Домой я возвращаюсь за полночь, но не могу отказать себе в удовольствии почитать записи судьи Паксона. Я сажусь за стол и при свете настольной лампы листаю книгу.
«Французский токсиколог Орфила говорил, что мозг, растревоженный гневом, изнуренный отчаянием, терзаемый страхами или же донимаемый ревностью, всегда уязвим. В таких случаях человек уже не властен над собой. Его сознание замутнено: он ведет себя как безумец.
Но во всех этих случаях человек продолжает осознавать реальное положение вещей. Его несчастье реально, и если оно толкает его на преступление, то это преступление имеет мотив».
Я понимаю, что это именно то, что сейчас беспокоит меня. В случае с Баком Хаммондом одно можно утверждать наверняка. Его несчастье реально. И если оно толкнуло его на преступление, то это преступление имеет мотив.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Джей Стэнли Эдгартон Третий пока что допрашивал Патти Хаммонд вполне формально. Патти признала, что не имела контактов с мужем в промежуток времени между тем, как он опознал тело их сына и стрелял в Гектора Монтероса.
Тут бы Стэнли и остановиться. Он получил все, что нужно для того, чтобы заявить, что ее показания не имеют отношения к делу. Но Стэнли желает большего. Он расхаживает по залу, заложив руки за спину, и жилка у него на лбу пульсирует.
— Значит, вы лично, миссис Хаммонд, не знаете, в каком состоянии находился ваш муж в то утро?
Патти изумленно смотрит на него.
— Нет, знаю, — отвечает она, обернувшись к присяжным. — Наверное, я — единственный человек, который это знает.
— Возражаю! — орет Стэнли так громко, что Патти вздрагивает.
Тогда встаю я:
— Против чего? Против своего собственного вопроса?
Стэнли разворачивается ко мне:
— Ответ свидетельницы невразумителен. Судья, предлагаю вычеркнуть ответ из протокола.
Беатрис кивает.
— Теперь позвольте возразить, — говорю я. — Обвинитель задал вопрос, свидетельница ответила. Он не имеет права снимать вопрос потому, что ему не понравился ответ.
Беатрис смотрит на меня тяжелым взглядом:
— Просьба удовлетворена, адвокат. Ответ вашей свидетельницы действительно был невразумительным.
— Давайте еще раз вспомним вопрос и ответ. — Я обращаюсь к протоколисту, тощему бледному человеку в белой рубашке с галстуком-шнурком.
— Мы этого делать не будем! — Беатрис стучит молотком. — Мисс Никерсон, в чьем ведении находится этот зал?
А вот об этом я с удовольствием напомню присяжным.
— Этот зал, ваша честь, находится в ведении граждан штата Массачусетс.
— Кто отвечает за этот зал, мисс Никерсон?
— А вот отвечаете за него вы, — говорю я с улыбкой.
Она разворачивается к присяжным:
— Леди и джентльмены, прошу вас не принимать во внимание последний ответ.
Присяжные взирают на судью. Лица у них непроницаемые. Судья Нолан переводит взгляд на Патти:
— Впредь свидетельнице рекомендуется отвечать на поставленные вопросы и воздерживаться от комментариев. Вы понимаете меня, миссис Хаммонд?
— Боюсь, что нет, — качает головой Патти.
Этот ответ судье Нолан не нравится. Она собирается что-то сказать, но тут вмешивается Стэнли.
— Ваша честь, — говорит он, — у меня больше нет вопросов к свидетельнице.
Прежде чем объявить перерыв, судья Нолан бросает на меня испепеляющий взгляд. И вскакивает до того, как судебный пристав просит всех встать.
Гарри встает, подходит ко мне и говорит:
— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, теперь она хочет упечь за решетку тебя.
Похоже, за время перерыва настроение судьи Нолан не улучшилось. Она с кислой миной усаживается в кресло. Разворачивает его к скамье присяжных и, пока присяжные рассаживаются, изучает стену.
Хорошо хоть на нас не смотрит. Бак серьезен и сосредоточен, сидит, сложив руки на столе. Он готов давать показания. И ему незачем смотреть на нашу злюку-судью.
— Леди и джентльмены, господа присяжные… — Беатрис одной рукой держится за подлокотник, а второй, на всякий случай, вцепилась в молоток. — Настало время защите и обвинению выступить с заключительным словом.
Мы с Гарри вскакиваем. На долю секунды мы оба лишаемся дара речи.
Гарри первым приходит в себя.
— Эгей… — произносит он.
Пришел в себя, называется. «Эгей» — не слишком подходящее для зала суда словечко.
Беатрис чуть не подпрыгивает.
— Эгей? — Она поднимает молоток и держит его на весу, как томагавк, который готова метнуть в любой момент. — Вы сказали «эгей», мистер Мэдиган?
Гарри морщится.
— Сказал, ваша честь. Но я не это имел в виду.
Беатрис опускает молоток себе на ладонь.
— Рада это слышать, мистер Мэдиган. Ну, так объясните же наконец, что вы хотели сказать.
— Я хотел сказать: прошу прощения, ваша честь, но защита еще не закончила. — Гарри делает шаг вперед. — У нас еще один свидетель, судья. Мистер Хаммонд — наш последний свидетель.
— Мистер Хаммонд? — спрашивает Беатрис с таким видом, будто ей сообщили, что сейчас даст показания фикус.
— Обвиняемый, — Гарри показывает на Бака, и Бак поднимает руку. Будто судья не знает, кто он такой.
— Подойдите ко мне, — морщится Беатрис.
Стэнли и Гарри оказываются рядом с судьей раньше, чем я, но судья Нолан не намерена ждать. Впрочем, это не имеет значения. Она говорит так громко, что ее слышно даже в последнем ряду.
— Что здесь происходит, господин адвокат?
— Что здесь происходит? — озадаченно спрашивает Гарри. — Обвиняемый готов дать показания. Вот что здесь происходит.
Беатрис раздувает ноздри:
— Что он намерен сказать?
— Не можете же вы у меня об этом спрашивать! — Гарри еле сдерживается.
— Разумеется, могу. Я — судья.
— Мне плевать, кто вы такая. Я защитник. А он, — Гарри показывает на Бака, — обвиняемый. Это значит, что он имеет право давать показания без предварительного обсуждения с обвинителем.
Беатрис хмурится:
— Он не имеет права давать ложные показания.
— Ложные? — хором восклицаем мы с Гарри.
— И вы не имеете права его на это подстрекать.
— Подстрекать? — снова хором говорим мы.
