Анна и Сергей Литвиновы - Половина земного пути (сборник)
Беркут опять криво усмехнулся. Но, слава богу, отозвался, а не выстрелил:
— Сколько стоит убить? Недорого, моя лапочка. Должен тебя огорчить, ты стоишь совсем недорого — даже в компании со своим любовничком…
И тут Таня неожиданно спросила совершенно обыденным тоном:
— А что, на улице дождь?
— Что? — в первый момент не понял вопроса Беркут.
— Ты весь промок — куртка вся, и волосы… Пешком от станции шел?
«Он даже, похоже, не взял машину напрокат — как всегда делал, когда в Москву прилетал. Не знаю почему, но, кажется, это плохой признак».
Краем глаза Таня глянула на Диму. Тот весь напружинился, готовился к броску. Девушка еле заметно дернула головой: мол, пока не вздумай.
«Если они сойдутся врукопашную, еще неизвестно, кто победит: шеф провинциальной охраны Миша или бывший десантник Дима… Но у Беркута — пистолет, а что сможет Полуянов с голыми руками против ствола? Значит, остается одно: заговаривать психопату зубы… Но, боюсь, надолго меня не хватит… Проклятой бабской натуре так и хочется завизжать, заметаться, броситься перед ним на колени… А надо держать себя в руках и говорить спокойно и уверенно…»
На ласковый Танин вопрос Беркут рыкнул:
— Не твое собачье дело!
Однако агрессии в нем явно поубавилось.
Таня — бешеный выброс адреналина обострил восприятие — будто воочию видела, как в Беркуте борются два начала: одно — безумное нетерпение маньяка спустить курок и со всем поскорее развязаться, в том числе и с самим собой, потому что ничего уж ему не останется больше делать, когда он убьет Таню с Димой обоих, кроме как застрелиться самому. Но вторая его половина, еще оставшаяся человеческой, тянула и медлила, цеплялась за жизнь — и тем давала жертвам шанс на спасение.
— Слушай, а сказать про Надю ты хорошо придумал, — проговорила Таня будничным тоном, словно хвалила своего возлюбленного, что тот в магазин сходил.
— Тебе понравилось, да? — опять осклабился Беркут. — Я тем наркошам так и велел, чтобы сказали. Для того чтобы твой любовничек тоже помучился…
«Ну и дурак же он… Толкнул Димку в мои объятия! Дважды толкнул! Да откуда он вообще взял, что между мной и Полуяновым что-то есть? Боже мой, неужели сайт френдс-ру ему «нашептал»? Та наша фотка на аэродроме в обнимку? Правильно мне, значит, советовали знающие люди: не надо на «френдах» своих следов оставлять — можешь получить большие неприятности. Вот и получила — идиот Беркут на ровном месте такую кашу заварил… Спросить бы его, как он от одной фотографии с дружеским объятием дошел до мысли, что мы с Димой любовники? Но… И так все ясно. А его сейчас не надо бередить. Вопрос будет для Беркута слишком горячим. Не буду наступать ему на больную мозоль. Надо о чем-то близком ему… родном… чтобы заставило его остаться, а не уйти, прихватив с собой на тот свет нас…»
— А на юге, наверное, уже совсем тепло… — мечтательно проговорила Таня. — Персики зацвели?
— Персики! — пренебрежительно воскликнул Беркут.
«Конечно, что значат какие-то там персики по сравнению с его бешеной страстью ко мне — в сравнении с величием того, что сейчас произойдет? Ну, еще одна попытка».
— Как сестренка?
И в этот момент Миша по-настоящему откликнулся — человеческое внутри его впервые за весь разговор вышло на передний план, отодвинув безумие. Он засветился теплой улыбкой:
— Взрослая уже. Скоро в школу пойдет.
В тот же миг вдруг раздался выстрел…
Таня непроизвольно дернулась, но боли не было. И Дима рядом тоже лежал весь бледный, но живой и не раненый. А вот Беркут… Он заорал — дикий, звериный его вопль, вопль неудачника, разнесся по комнатам старого дома… Правая его рука, державшая пистолет, вдруг бессильно повисла, а оружие грохнулось на пол. И неожиданно комнату заполнили люди — крепкие парни в черном, в масках и бронежилетах. Они мгновенно уложили Беркута на пол, заломили ему за спину обе руки — и здоровую, и окровавленную, застегнули наручники, куда-то увели…
И только тогда Таня разрыдалась.
— Ну вот, — удовлетворенно проговорил майор Савельев, — а вы, журналисты, пишете, что милиция у нас ничего не умеет, только взятки берет, приезжих трусит да наезды устраивает…
— Я напишу об этом деле! — с чувством воскликнул Полуянов. — Прямо сегодня! Только наши с Таней имена, конечно, поменяю. А твое, майор, — золотыми буквами попрошу набрать.
— Не, про меня не надо, — стал отнекиваться довольный Савельев. — Просто напиши: благодаря усилиям всего коллектива Центрального УВД города Москвы и лично его руководителя генерала милиции…
— Да ты мне не диктуй, что писать, сам соображу, — остановил его Полуянов. Он явно пребывал в эйфории от своего нежданного спасения.
— Да? А вы-то, журналисты, нам, милиции, диктуете, как нам бандитов ловить, а? — мстительно откликнулся майор.
И журналист не нашелся что ответить.
Майор Савельев этим вечером и ночью был сама любезность (насколько может быть любезным милиционер). Сейчас, снова под утро, он вез Татьяну и Дмитрия по Ярославскому шоссе назад в Москву — рулил Диминой «Маздой».
Когда наконец закончились все утомительные формальности, были подписаны все протоколы, Садовникова с Полуяновым ни минуты не хотели оставаться на даче, где им столько пришлось пережить. А Савельев еще накатил им, и себе плеснул коньячку из погребов Ходасевича — чтоб расслабились… Потому и сел сам за руль. Дима поместился рядом, на переднем сиденье, и все выспрашивал, выспрашивал своего приятеля о деталях дела Беркута.
— Как вам удалось его выследить-то — до самой дачи?
— Я ж тебе говорю, — отвечал благостный Савельев, — мы в милиции тоже иногда мышей ловим… Ты че думаешь, я сводки происшествий по области не читаю? Да я как твою фамилию в последней увидел, так сразу ребятам на здешней «земле» позвонил: мол, колите давайте по-быстрому раненого киллера… Вот они и раскололи… Узнали, что заказчик некто Беркут, охранник с югов…
— Как же они его раскололи? Мне он под дулом пистолета чушь нес.
— Как, как… Трубочку у капельницы пережали… Шучу, конечно. А то ты и вправду напишешь…
— На Беркута-то вы как вышли?
— А че на него выходить? Сегодня он значился в списке пассажиров, прилетевших в Белокаменную из Сочи, ну а после происшествия у вас на даче и бритому ежику стало бы ясно, зачем да к кому он в столицу подался. Я группу захвата там и развернул.
Дальше Татьяна слушала разговор мужчин вполуха. Они толковали о том, как ловко да скрытно сумела занять позиции группа захвата… Из какого оружия, с каким прицелом в темноте стрелял снайпер… И почему метил Беркуту в руку, а не бил наверняка, в голову…
Девушка сидела на заднем сиденье и клевала носом. После всего случившегося (плюс пятьдесят граммов коньяку) наступила чудовищная слабость. И ее сейчас совершенно не интересовали детали прошедшей спецоперации — пусть даже они непосредственно касались ее собственной жизни. И Беркут сейчас Таню не интересовал, и его дальнейшая судьба тоже. Будут ли его судить или признают невменяемым? Ах, какая разница!
Совсем другие вопросы волновали сейчас Садовникову. Что у них будет дальше с Димой? И вообще — что между ними было? Случайная встреча — или, быть может, это навсегда? Вернется ли он к своей библиотекарше? Достанет ли у него сил от нее уйти?
Но на все ее вопросы сейчас, наверное, не мог ответить никто: ни сама Таня, ни Дима, ни кто-нибудь другой на всем белом свете…
Наконец Татьяна задремала.
Ей ничего не снилось, но сон почему-то был сладким.
У ночного костра
Реконструкция реальных событий.
Имена, фамилии, псевдонимы действующих лиц и географические названия изменены.
— Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Агент «Оракул» вышел в заданную точку! Встреча состоялась!
— Вольно, вольно, сержант. Продолжайте наблюдение.
Четверо сидели у костра. Ночь предстояла долгая.
На многие километры вокруг — ни человека, ни жилья. Ни огонька, ни отсвета фар. Ни единого звука, порожденного цивилизацией. Только ветер шумит в кронах деревьев, откуда-то издалека доносится шум горного потока, да в дебрях леса звучат порой голоса его исконных ночных обитателей: вдруг заухает сова, заплачет шакал, засопит, завозится ёж… Горный воздух обморочно чист и свеж, а иссиня-черное небо над головами усыпано мириадами разнокалиберных звезд.
Всполохи разгоревшегося костра ясно высвечивают лица и фигуры сидящих подле него людей. Даже по их позам ясно, что они — не ровня друг другу, они встретились здесь не случайно и не праздно, их собрало дело, а вот какое — пока бог весть…
Один, самый старший, расположился у огня уверенно, по-хозяйски. Живой свет пламени высвечивает его худое морщинистое бритое лицо. В руках у него длинный прут, которым он временами поправляет горящие ветки — словно архитектор строит костяк костра. На голове его сванская шапочка, на плечи накинута бурка, ноги в мягких разношенных сапогах, рядом на земле — большая пастушья сумка. Но он не горец, он настоящий русак, с правильными, благородными чертами лица. На первый взгляд старик занят только очагом, весь сосредоточен на его горении — однако нет-нет да и оглядит тех, кто сидит напротив, и тогда его умные черные глаза вспыхивают пронзительным огнем; взгляд их трудно вынести.
