Борис Акунин - Летающий слон(Смерть на брудершафт. Фильма третья)
Особенно хорош Никник бывал на парадах и смотрах. Приходясь внуком великому шагмейстеру Николаю Первому и вообще будучи военачальником старой школы, он придавал таким мероприятиям большое духовно-воспитательное значение. Парады главковерх принимал не с трибуны или, упаси Господь, в автомобиле, а исключительно в седле, на своем огромном ахалтекинце, похожий на статую какого-нибудь средневекового кондотьера. Чины свиты смотрелись рядом с полководцем, словно сборище карликов верхом на пони. Нечего и говорить, что солдаты и младшие офицеры своего Никника просто обожали.
Правда, на аэродроме, рядом с самолетными ангарами и сверхсовременными воздушными аппаратами, этот сияющий золотом конный цирк смотрелся диковато. Так, во всяком случае, считал пилот Долохов, застывший по стойке «смирно» в шеренге летунов Особого авиаотряда. Сзади изо всех сил, но без большого успеха старались изображать молодцеватость нижние чины обслуги и охранения. Команда «Муромца» выстроилась отдельно, перед секретной зоной, ворота которой были открыты. Воздушному кораблю предстояло открыть смотр; потом наступит черед легкой авиации.
Вольные зрители – невоенная прислуга и местные жители – толпились за оцеплением. И откуда только в невеликом селе Панска-Гура набралось столько народу, непонятно. Должно быть, из Радома и Ивангорода понаехали, посмотреть на дядю царя и на аэропланы.
Главковерх сказал очень хорошую речь. Краткую, мужественную, воодушевляющую. Про то, что русские раньше били врагов на суше и на море, а теперь учатся бить и в небе. Голос у его высочества был просто удивительный. Безо всякого рупора разносился по всему аэродрому, ни одно слово не пропадало. Таким замечательным командным басом полководцы прежних времен запросто перекрывали шум целой битвы.
В девятнадцатом веке цены бы не было такому главнокомандующему, думал капитан фон Теофельс, любуясь великим князем. А в двадцатом цена ему есть: гривенник, максимум пятиалтынный.
Мимо строя, придерживая саблю, быстро шел командир авиаотряда, в парадном мундире и при орденах. Около Зеппа на секунду задержался.
– Волнуетесь?
– Еще как, господин полковник, – честно ответил Теофельс. Он действительно весь испереживался – это случалось всякий раз, когда от его усилий уже ничего не зависело и любая идиотская случайность могла погубить весь тщательно разработанный замысел.
– А я в вас уверен. Вот отлетает своё «Муромец», потом сразу вы. Покажите его высочеству, что легкая; авиация тоже кое на что способна.
Главный конструктор, сопровождавший Крылова, нервно сказал:
– Юлий Самсонович, идемте же! Я должен кое-что дополнительно разъяснить главнокомандующему! Смотрите, как его обсели эти вороны!
Молодому человеку наконец объяснили, какие интриги против тяжелой авиации плетут конкуренты – воздухоплаватели и одномоторники. У изобретателя, можно сказать, раскрылись глаза на человеческое коварство.
Они с Крыловым приблизились к группе всадников. Полковник перешел на чеканный строевой шаг, лихо бросил руку к козырьку, отрапортовал, что всё готово, можно начинать. Изобретатель, подумав, приподнял соломенную шляпу и нескладно поклонился. Он не очень знал, как полагается приветствовать августейших особ.
Никник кивнул обоим, но слушал в это время воздухоплавательного генерала Краенко, который что-то жарко бормотал его высочеству в самое ухо. Второй фланг главковерха прикрывал аэропланный генерал Боур. Оба небесных начальника – надо отдать им должное – держались в седлах отменно.
Воспользовавшись тем, что внимание великого князя занято, Крылов тихо спросил изобретателя:
– Моторы не подведут? Лучше бы поставить стосорокасильные.
– А маневренность, маневренность?! – заволновался гений. – Уж от вас, Юлий Самсонович, я никак не…
– Что ж время терять? – Его высочество взирал на полковника сверху вниз. – Приступайте.
Конструктор сглотнул, но сунуться с «дополнительными разъяснениями» не осмелился. Лишь побледнел и прикусил кончик уса.
– Слушаюсь, ваше императорское высочество! – Крылов махнул рукой в белой перчатке, оглушительно прокричал: – Давай!
За воротами раздалось чиханье и фырканье, сменившееся ровным утробным урчанием.
Солдаты, облепив «Муромца», словно муравьи стрекозу, выкатили воздушный корабль на поле. Его пропеллеры крутились на одной восьмой мощности, стеклянная кабина сверкала на солнце.
– Хорош, – похвалил Никник. – Настоящий русский богатырь. – А что это его волокут? Сам выехать он разве не может?
– Это его на взлетную полосу катят! – пискнул конструктор и, спохватившись, добавил уже басом: …Ваше высочество. Императорское…
Винты закрутились быстрее. Солдаты бросились врассыпную.
– Как мыши от кота, – рассмеялся главковерх. Молодецкий аэроплан ему явно нравился.
Крылов незаметно подмигнул конструктору: не тушуйтесь, всё идет хорошо. Вынул белый платок, дал Рутковскому отмашку на взлет.
В салоне «Муромца» были готовы. Командир сунул в рот незажженную папиросу. Второй пилот Шмит надел огромные очки, специально для смотра одолженные у знакомого шоффэра. Поручик Лучко из суеверия поплевал на затвор пулемета. Механик Степки потрогал шнурок своей иерусалимской ладанки и сотворил крестное знамение.
– Сначала корабль произведет стрельбу по мишеням, – докладывал Крылов. – Потом, поднявшись на максимальную высоту, исполнит на снижении фигуры пилотажа. «Бочку», атаку с пикирования, «петлю Нестерова».
Главнокомандующий неопределенно промычал – эти термины ему были неизвестны.
– Для «петли Нестерова» машина слишком тяжела. Сорвется в штопор, – усомнился генерал Боур.
– У штабс-капитана Рутковского вряд ли, ваше превосходительство, – вежливо ответил полковник, опередив возмущенный протест конструктора.
Всё шло, как по маслу
«Илья Муромец» в два счета сшиб пулеметным огнем все мишени. Хитрую безоткатную пушку с него убрали, вместо нее установили второй пулемет, «гочкис». И правильно сделали. Когда в «максиме» перекосило кассету с патронами, летчик-стрелок просто переместился к «гочкису». На земле короткого перерыва в стрельбе даже не заметили.
– Отменно, отменно, – повторял великий князь, глядя в небо то через бинокль, то просто так, из-под ладони. Взгляд у его высочества был орлиный – дальнозоркий.
Конструктор ободрился, даже позволил себе с насмешкой поглядывать на враждебных генералов – у тех вид был так себе.
– Отменно, – повторил Никник, провожая движением бинокля падающий воздушный змей, из которого эффектно сыпались клочья горящей пакли. – Нам бы такую птичку в турецкую войну. Да ударить по Плевне огнем из-под облаков, а, господа?
В свите почтительно засмеялись.
– Вверх пошел, – сообщил Крылов. – Запланирован подъем до четырех тысяч метров!
– Дались вам метры, полковник. – Ненужных заимствований у заграницы Николай Николаевич не одобрял. – Чем русские сажени нехороши?
Начальник Авиаканца сразу же воспользовался оплошностью Крылова:
– А на подъеме он все-таки тяжел. Посмотрите, ваше высочество. Как медленно набирает высоту! С «мораном» никакого сравнения.
– Вы находите? – Главковерх скосил глаза на второго специалиста.
Тот важно кивнул:
– А дирижабль поднимается еще быстрей.
– Неправда! Неправда! – шептал конструктор. – Не слушайте их, императорское ваше высочество!
А в воздухе происходило вот что
Странно смотреть на высочество с высоты, пришла в голову штабс-капитану Рутковскому странная и, вероятно, даже предосудительная мысль. Следующая была еще менее почтительной: с пятисот метров свита главнокомандующего была похожа на обсиженную блестящими мушками навозную кучку посреди зеленого луга. Вот так же и Всевышний взирает на власть земную с небес, подумалось командиру нечто уж совершенно невообразимое, так что он встряхнулся и заставил себя сосредоточиться на полете. – Идем до потолка. Утеплиться! Все надели кожаные куртки на меху, а некоторые особенно зябкие предприняли еще и дополнительные меры предосторожности. Лучко надел пуховые варежки, его работа на сегодня закончилась, стрелять больше не придется. У Шмита была чувствительная кожа, он натер свои румяные щеки мазью «Веселый лыжник». Степкин поверх всего нацепил ватную безрукавку.
– Что двигатели, Митрофан Иванович? – спросил Рутковский, зная, что механик умеет на слух уловить малейшую неисправность.
– В порядке, Федор Сергеевич.
– Ну, с Богом.
Корабль пошел на вираж, плавно ввинчиваясь в синее небо. За высотомер сегодня отвечал Шмит – надо же было чем-то занять мальчика.
– …Тысяча. Тысяча сто. Тысяча двести, – монотонно докладывал он.
Аэроплан вел себя умницей. Рутковскому казалось, что машина идет вверх сама, а он лишь сопровождает ее движение поворотами руля и нажатием педалей.
