Елена Михалкова - Остров сбывшейся мечты
Одевали девочек тоже экономно, но старшая Стрежина не могла позволить, чтобы ее дочери выглядели бедными – нет, все должно быть не хуже, чем у людей. И Галина, как хорошая швея, перешивала одно из другого, другое из третьего; тряпочки старшей сестры превращались в юбку младшей, остатки пледа – в кофточку или аппликации на свитер; из обрезков, принесенных Галиной с работы, вполне могло получиться праздничное платье. Тратя на одежду детей минимум средств, Стрежина следила за тем, чтобы никто не мог сказать, будто она экономит на своих дочерях.
При таком образе жизни Галина Михайловна и Сергей Иванович откладывали с каждой зарплаты денежку, которая припрятывалась в квартире, в хитром тайнике, и именовалась заначкой. Денежка росла с каждым месяцем, и у обоих Стрежиных становилось тепло на душе от мысли, что они заботятся о своем будущем и о будущем своих дочерей. На что они потратят заначку в этом будущем, не имело значения – важен был сам факт ее наличия, позволявший им засыпать с уверенностью в завтрашнем дне и спать спокойно.
Вика Стрежина росла честной, открытой, доброй девочкой, готовой делиться с окружающими всеми радостями и горестями, новостями и заботами. С кем же было делиться, как не с семьей? Тем более что и мать обязательно расспрашивала дочерей после школы: как прошел день, с кем они играли, кто из учителей о чем рассказывал… И по утрам – что приснилось ночью, о чем думала…
Что происходило в голове Галины Михайловны, как ухитрялась она запоминать кучу детских обид, мелочей, страхов, надежд и радостей, не знала, наверное, даже она сама. Но в нужный момент, как фокусник из коробки, она извлекала необходимое и выстреливала в провинившуюся. Ею, как правило, была ее младшая дочь.
– Глупая курица! – кричала Галина Михайловна, тряся перед Викиным лицом дневником с тройкой. – Думаешь, твой Малежин любит троечниц? Нет, не любит! Ты, значит, хотела перед девочками своими показаться в новой форме?! Боялась, что будешь бегать, а у тебя штаны разойдутся, как у Прохоровой?! Вот я тебе специально так прострочу, чтобы все разошлось! Пусть смеются над тобой, раз ты такая дурочка! Все, с сегодняшнего дня никаких ночников в спальне, и попробуй только заной вечером, что из-под кровати мертвый скелет лезет! Выпорю тебя, поняла?! Отвечай – поняла?!
Вывернутые наизнанку, безбожно вытащенные на свет маленькие мысли маленькой Вики тыкались ей же в нос, и она с ужасом вспоминала, как сама рассказала маме о Левке, о Прохоровой, над которой смеялся весь класс, а та ревела в раздевалке, о мертвом скелете, которого она боялась до дрожи, до колотья в боку, но он, по счастью, сам боялся света, и с ночником Вика засыпала спокойно.
Нинка в таких случаях обязательно подзуживала мать: вертелась под боком и выдавала какой-нибудь нехороший Викин секретик.
– Мамочка, а еще Вика из тех серебристых кусочков ткани – помнишь, что ей тетя Таня принесла, – юбку для куклы сшила! Для большой куклы!
– Как из серебристых?! – ахала мать. – Я из них собиралась вставки Нинке в платье сделать, а ты, значит, юбку для куклы… Отец, иди сюда! Посмотри только, ни стыда ни совести у девицы нет… В чем сестра-то на праздник пойдет, не подумала, да? Понятно, лишь бы о своих игрушках печалиться.
Светлым пятном для Вики были редкие визиты дяди Миши, родного брата матери. Он появлялся раз в год, привозил мешок подарков для нее и Нинки, одаривал мать красивыми кофтами, а отца – редкими сигаретами, но уезжал ровно через сорок минут после того, как входил к ним в дом. Иногда во время этих редких визитов Вика ловила на себе его сочувственный взгляд и думала, что она, наверное, очень некрасивая, раз дядя так на нее смотрит. То ли дело Нинка – и крепкая, и сильная, и челка дыбом, как у взбесившейся лошади. Взбесившихся лошадей Вика не видела, но представляла очень живо.
Со временем Вика научилась прятать свои мысли, закрываться за семью замками от собственной семьи, но жить в полной изоляции она не могла. Из болтовни за завтраком, из записочек под обложкой дневника мать извлекала информацию и снова превращала ее в оружие против дочери. Вика после такой встряски полностью замолкала на время, но проходили недели – и она отходила, обманывалась дружелюбием матери, фальшивым расположением сестры, внешней заинтересованностью отца. И все повторялось по новой.
Не стать злобным закомплексованным подростком, наглухо закрытым от окружающих, ей помог Левка Малежин. Вика никогда не приглашала к себе гостей: один раз попыталась, и мать с отцом устроили ей скандал («привела ораву! Ты думаешь, мы с утра до вечера горбатимся, чтобы твоих обжор кормить?!»). Но как-то раз в восьмом классе Левка заскочил к ней за домашними заданиями и был встречен Галиной Михайловной неожиданно ласково: Малежина усадили за стол, накормили рыбным супом и прекрасным салатом из кислой капусты, побеседовали по душам. Когда Вика пошла провожать Левку на лестничную площадку, попутно объясняя что-то из задания, он дождался, пока закроется дверь в квартиру, и негромко проговорил, глядя на Вику с непонятным выражением:
– Стрежина… ты извини, конечно… но у вас каждый день так?
– Что – так? – не поняла Вика.
– Ну… за столом, и разговоры…
– А, это. Да, не обращай внимания. Мама любит селедку.
– Да при чем здесь селедка?! – вдруг вскипел обычно спокойный Левка. – Я с тобой не о селедке говорю, бестолочь!
Он выхватил у остолбеневшей Вики тетрадь с заданиями, шагнул в приехавший лифт и со всей силы шарахнул кулаком по кнопке первого этажа. Вика все стояла на месте, недоуменно прислушиваясь к гулу спускающегося лифта.
«У вас каждый день так?» Значит, толстяку Левке, которого воспитывала одна мама, показалось, что у них, Стрежиных, как-то неправильно? Интересно, почему?
Ответ на свой вопрос она получила на другой день – торопливо шла по школьному коридору и вдруг, перед тем как завернуть за угол, споткнулась о свою собственную фамилию, произнесенную все тем же Левкой.
– У Стрежиной? Да нет, ничего интересного… – неохотно говорил он невидимому для Вики собеседнику. – Предки у нее только, по ходу, странные какие-то.
– Чем странные-то, а? – спросил звонкий мальчишеский голос, и Вика узнала Левкиного приятеля Дениса Суворова.
– Больные на всю голову, – вдруг бухнул Левка раздраженно. – Ни о чем говорить не могут, только…
О чем могут говорить Викины родители, он не закончил, поскольку сама Вика медленно вышла из-за угла и уставилась на него. Взгляд у Стрежиной был странный, и Левка, покрасневший от стыда, хотел было что-то объяснить, но маленький нахальный Суворов дернул его за руку и независимо поинтересовался:
– Че встала, Стрежина? Иди, опоздаешь!
Вика прошла мимо них, повторяя про себя слова Малежина.
Больные на всю голову? Ее родители? И Нинка? Как ни странно, она не испытала ни малейшей ярости или обиды из-за слов Левки и сама не понимала, почему. И вдруг, идя по школьному коридору, в котором вопила малышня, Вика осознала, что он прав. Прав! Отец и мать и в самом деле просто больные люди, и с этим ничего не поделаешь: они уже взрослые, их не вылечить. На Вику снизошло озарение, и все встало на свои места.
Вернувшись домой, она посмотрела на родителей новыми глазами и удивилась самой себе: как же она раньше не понимала? Расстраивалась, переживала, копалась в себе… А все, оказывается, просто.
На следующий день Левка краснел, извинялся, ходил за Стрежиной хвостом, чем заслужил насмешки всего класса, но Вика отмахнулась от него и велела все забыть и не брать в голову. Она ощущала себя по-другому: словно в один момент прежняя жизнь закончилась и началась новая, неизвестная, но в этой неизвестной жизни все зависело только от нее самой.
Если бы кто-нибудь сказал Вике, что она рассуждает, как взрослая, Стрежина бы очень удивилась. Она ощущала себя маленькой, незначительной, но при том обретшей броню. «Я не такая, как они», – вот была ее броня. «Я не такая, как они».
В семнадцать лет она поступила в выбранный институт, хотя родители ни капли не сомневались, что после школы младшая дочь пойдет работать, как и старшая, – нести деньги в семью, в хитрый тайничок, в дорогую их сердцу заначку. Но Вика не только наглым образом разрушила их планы, но и вышла из-под их контроля, умудрившись договориться, что ее поселят в общежитии. И в самом деле переселилась, и за все пять лет ни разу не переночевала дома. Каждый ее визит в квартиру превращался стараниями родителей в грандиозный скандал, а Нинка по-прежнему играла роль подстрекателя. В один прекрасный вечер, когда мать с отцом зашли особенно далеко в своих обвинениях, Вика ушла и больше не появлялась у родных. Да они и не были ей родными – только дядя Миша.
Сергей Бабкин вышел из квартиры Стрежиных, ощущая себя фонарным столбом. Или чем-то другим, но столь же крупным, устойчивым и пустым внутри. Главное – пустым внутри, потому что Бабкин не мог понять, как среди тех людей, с которыми он только что провел сорок минут, выросла девушка, фотографию которой оставил им Липатов.
![Ирина Лукьянец - В переулках Соэрро. Ч.1[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
