Лоренцо Каркатерра - Гангстер
— Похоже, что всю ночь придется валандаться, — согласился Пуддж. — Да и то, если вытащить Спайдера из телеги и заставить помогать.
— Оставь его там, где он есть, — возразил Анджело. — Мы действуем по плану Ангуса. Вот и не будем ничего менять.
— Ангус, наверно, не рассчитывал, что мы найдем аж восемь коробок, — сказал Пуддж. — Если бы он об этом подумал, то прислал бы команду посерьезнее. Мы потеряем столько времени, сколько и товар может не окупить. Здесь наверняка где-нибудь есть сторож. Он нас услышит, а значит, найдет.
Анджело наклонился и взялся за один конец ящика.
— Вот когда найдет, тогда и будем думать, что делать, — ответил он, поглядев снизу вверх на Пудджа.
Первые три ящика Анджело и Пуддж перетащили в крытый фургон Спайдера Маккензи под непрекращавшимся дождем; его прохладные струи теперь помогали юным гангстерам, так как душной летней ночью эта работа оказалась бы просто непосильной. Исполненные самоуверенности, они поспешно вернулись на склад, теперь уже через легко взломанную переднюю дверь.
— Слушай, мы точно награду получим, — возбужденно сказал Пуддж, взлетавший по лестнице, перескакивая через две ступеньки. — За такую работу нас могут даже повысить.
— Насколько я помню, это ты хотел забрать только три коробки, — заметил Анджело.
— Так это же я просто прикалывался, вроде как монашки с их проповедями, — сказал Пуддж. — Хотел посмотреть, как ты себя поведешь, если тебя немного завести.
— По-моему, я веду себя нормально.
— Будет видно, когда мы все закончим, — ответил Пуддж.
Добравшись до площадки четвертого этажа, они увидели на стене пятно света фонаря и сразу бросились ничком на пол, вцепившись руками в края железных ступеней.
— Лежи и не шевелись, — прошептал Пуддж. — Может быть, он просто делает обход.
Анджело поглядел сквозь решетчатые ступени — свет фонаря прыгал и неумолимо приближался.
— Он идет сюда, — чуть слышно сказал Анджело.
Пуддж сполз на три ступеньки вниз и оказался так близко к Анджело, что тот отчетливо почувствовал запах жареного лука, который они ели за обедом.
— Мы запросто можем отсюда сорваться, — сказал Пуддж. — Все шансы у нас: он, наверно, старик, и на эту работу ему плевать, так что гоняться за нами он не станет. Хватит с нас, уходим.
— Нам нужно забрать еще пять коробок, — прошептал в ответ Анджело. — И если ему плевать на работу, значит, и на несколько ящиков ему тоже плевать.
Пуддж протянул руку, достал из-за пояса видавший виды револьвер и поднял его перед собой. Беззвучно, неподвижно они ждали, пока сторож не спеша брел по лестнице, посвечивая фонарем в углы, где видел только тени и крыс. Анджело с силой прижал руку к груди: в моменты сильного напряжения его часто посещала жгучая боль в легких. Ему предстояло научиться непринужденности в подобных ситуациях, но тогда он еще не умел приводить себя в состояние спокойной уверенности, которое, как он инстинктивно чувствовал, будет необходимо ему для того, чтобы не просто выжить, но и преуспеть. Ему нравилось досконально планировать всю работу, продумывать все детали предстоящего ограбления, но, когда он посмотрел той ночью на Пудджа, собранного и готового на все, он понял, что пройдут еще годы, прежде чем он сам сможет вынуть оружие и лишить кого-нибудь жизни. Но даже если Анджело и недоставало когда-либо решительности в применении силовых элементов гангстерского ремесла, этот недостаток всегда с лихвой восполнялся молниеносной быстротой мышления. В этом смысле они с Пудджем составляли идеальную команду: один всегда готов прибегнуть к насилию, а второй знает, как решить дело мирно, если для этого есть хоть какая-то возможность.
Сторож был отставным полицейским, уже пятнадцать лет жившим на скудную пенсию. На согнутой в локте правой руке у него болталась висевшая на ременной петле деревянная дубинка, а в левой он нес фонарь. Его звали Симас Коннор, и он был отцом двоих детей и дедом трех внуков. Он был безоружен и к тому же перед началом обхода прикончил полпинты виски. Сейчас он брел по лестнице, тяжело дыша, но все же насвистывая на ходу детскую песенку.
Симас застыл на месте, увидев двух мальчишек, которые сидели на ступеньках, расставив ноги. Каждый держал в руке револьвер, и оба целились ему в грудь.
— Скажи-ка, дед, твоей старухе нужны часы? — спросил младший.
— Интересно, о каких часах мы говорим? — спросил Симас. Он медленно положил дубинку на ближайшую ступеньку и вытер тыльной стороной ладони пот, мгновенно выступивший у него на лбу.
Анджело и Пуддж сняли револьверы с боевого взвода и засунули за ремни. Пуддж спустился по лестнице к Симасу и положил руку на плечо мужчине, который был вчетверо старше, чем он.
— О тех, которые ты сейчас поможешь выносить отсюда, — сказал Пуддж.
— Жене они понравятся, — ответил Симас.
Он прошел мимо Анджело и Пудджа, держа перед собой фонарь, и направился на склад, чтобы помочь преступникам закончить ограбление.
— Как ты думаешь, на свете есть хоть один незамаранный человек? — шепотом осведомился Пуддж, наклонившись к Анджело.
— Не знаю, — ответил Анджело. — Но думаю, что нет.
— Но чем это тебе говорит? — спросил Пуддж.
— Что мы умрем богачами, — сказал Анджело.
Паолино Вестьери разглядывал револьвер, держа его обеими руками. Он находился в комнате Анджело, где помещались лишь узкая кровать и хромой письменный стол. Оружие было засунуто под тонкий матрац. Сейчас Паолино сидел на краю кровати, и его трясло от гнева. Он давно уже пережил то время, когда от мыслей об участи сына на его глаза наворачивались слезы. Они редко разговаривали, а если это все же случалось, то почти сразу же начинали спорить. Паолино чувствовал себя разбитым и одураченным. Растление, составлявшее основу жизни в Нью-Йорке, вползло в его дом и поразило его сына, и он ничего не мог противопоставить этому. Если бы он попытался пригрозить Анджело или наказать его, то сын еще крепче стал бы на своем. Уговоры были пустой тратой слов. Он бесповоротно проигрывал борьбу за сына, и это старило его быстрее, чем выматывающе тяжелая работа, после которой он ни разу за все эти годы не смог толком отдохнуть. Паолино Вестьери потерял надежду и сломался, и теперь подсознательно искал способ положить безболезненный конец бессмысленной борьбе.
— Папа, положи револьвер.
Паолино не слышал, как Анджело вошел. Мальчик двигался совершенно бесшумно, что было очень важно в его профессии. Анджело стоял в двери, уперев руки в боки.
— Где ты взял это? — негромко спросил Паолино.
— Это подарок, — ответил Анджело. — От друга.
— Друг не может дарить оружие.
Анджело вошел в комнату и сел рядом с отцом.
— Этот — может, — ответил он.
— И что ты будешь делать с таким подарком?
— Он будет напоминать мне, — сказал Анджело полушепотом.
— О чем? — Паолино вглядывался в лицо мальчика.
— О том, что я представляю собой без него, папа.
Паолино бросил оружие на кровать и вытянул натруженные руки со сжатыми кулаками.
— Вот все, что нужно любому мужчине для жизни, — сказал он. — Ими он прокормит тех, кто зависит от него, и защитит тех, кого он любит. Оружием этого нельзя сделать.
— Оружие может помочь заработать уважение, — отозвался Анджело, не сводя глаз с покрытых бесчисленными шрамами отцовских рук.
— Нет, Анджело, — сказал Паолино. — Оно может только принести тебе раннюю смерть.
Анджело поднял голову и посмотрел в глаза отцу, его лицо не выражало ровным счетом ничего.
— Как твое оружие принесло раннюю смерть моему брату? — произнес он.
Эти слова потрясли Паолино, как сокрушительный удар, у него пресеклось дыхание. Он закрыл глаза и попытался изгнать явившееся перед ним как наяву видение пули, пробивающей грудь Карло, видение столь яркое и реальное, что, казалось, ему достаточно было поднять руку, чтобы коснуться окровавленного тела своего первенца. Он всю жизнь пытался похоронить это видение где-нибудь в недосягаемых глубинах своей памяти, как ему удалось сделать со многими другими, менее болезненными воспоминаниями. Но сейчас, после ужасных слов, произнесенных Анджело, оно вынырнуло из прошлого и предстало во всех подробностях перед его мысленным взором. Он явственно чуял дым, поднимавшийся из ствола горячей лупары, чувствовал жару натопленной комнаты, видел, как жизнь покидает ангельское лицо его сына. Все это нахлынуло на него со всесокрушающей жестокой мощью и швырнуло его в темную пустую бездну.
— Ты всадил пулю в своего родного сына, — сказал Анджело; он поднялся и теперь возвышался над отцом. — Из своего собственного ружья. И это был поступок не любящего отца. Это был поступок труса.
