Эд Макбейн - Красавица и чудовище
— Что потом?
— Он уволок ее прочь.
— По песку?
— По песку. За руки, — вроде так. У нее руки были связаны, он тащил ее за руки.
— А что вы делали?
— Да то же, что и раньше.
— Что именно?
— Штаны протирал.
— Почему?
— Рыба-то не клевала, какой резон был мне торчать там? Вытащил крючки и отправился восвояси.
— Сообщили полиции о том, что видели?
— Только после того, как услыхал про убийство.
— Когда это было?
— Во вторник. Услыхал по радио. Сразу подумал: может, это то самое, что видел на пляже в понедельник ночью?
— Но огня на берегу вы не видели?
— Нет.
— Ни после того, как заметили людей на берегу, ни в то время, как уплывали оттуда?
— Не-а. Я-то плыл на юг. А они передвигались к северу, к павильону, — знаете, где потом нашли ее тело.
— Мистер Джексон, я попросил бы вас прийти в мою контору, чтобы повторить под присягой все, что вы только что рассказали мне. Вы не против того, чтобы подписать свои показания?
— Нисколечко. Не стану я помогать вашему парню. Видел его там, на пляже, слышал, как он обзывал ее всякими грязными именами, слышал, как он бил ее, видел, как волок по песку. Я точно видел Харпера, и никого другого, и присягну в этом на Библии.
— Благодарю вас, мистер Джексон, — сказал я.
— За что? — удивился он.
* * *Из конторы администратора я позвонил Салли Оуэн и нашел ее в косметическом салоне, где она работала, в плотном кольце клиенток. Салли сказала, что в два часа к ней должна прийти клиентка, и попросила подъехать в салон к половине третьего, к этому времени она скорее всего освободится. Когда я явился туда без двадцати три, она все еще трудилась над прической своей клиентки.
Салли чернокожая, очень приятной наружности женщина, ей чуть больше тридцати. На ней были слаксы, босоножки на высоких каблуках и белый рабочий халат, который развевался над слаксами как мини-юбочка. У Салли африканская стрижка, вошедшая в моду благодаря Анджеле Дэвис. В ушах болтались серьги с рубинами, которые, на мой взгляд, скорее подошли бы к какому-нибудь ночному клубу, а не к стерильному декору ее салона. Косметический салон был расположен в Новом городе, в черном квартале Калузы, неподалеку от той улицы, где жила Мишель со своим мужем. Салли попросила меня посидеть, и я стал наблюдать, как она заплетает волосы своей клиентке в бесчисленное множество тонюсеньких косичек, — прическа, которую ввела в моду Бо Дерек в фильме «10».
Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», — если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).
Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.
— Не знала, что ей нужна такая прическа, — извинилась она. — Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.
Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.
— Вот какие дела, — сказала она.
У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, — это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.
— Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, — произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.
— Вы были хорошо знакомы с Мишель? — спросил я.
— Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.
— И она была для вас только соседкой?
— Ну, подругой. Наверное, мы были друзьями, если учитывать все обстоятельства.
— Какие обстоятельства?
— Мишель — белая, а я — черная. Много найдется в этом городе белых, у которых есть близкие друзья среди черных?
— А вы именно так относились к ней? Как к настоящему другу?
— Скажем так: подставляла ей свое плечо, чтобы выплакаться.
— Это как же?
— Когда Кинг-Конг принимался за свое, она звонила мне.
— Кинг-Конг?
— Джордж. Ее муж.
— Как понять: «принимался»?
— Ну как… всякие там разборки, ясно?
— Что вы под этим подразумеваете?
— Чудовище ревнивое, вот кто он.
— Вы хотите сказать, что он ее ревновал?
— Это еще мягко сказано. Вы только представьте себе сами. Вот такая женщина, как Мишель, — такая красавица, и выходит замуж за обезьяну, — разве не станет он подозревать ее, даже если и захочет верить? Разве не так?
— Кажется, я не совсем понимаю вас. Что именно он подозревал?
— Просто ненормальный, вот и все.
— Ненормальный, — в каком смысле?
— Ну, — сказала Салли, — понимаете: этот человек чересчур чувствительно относился к каждому, на кого смотрела Мишель.
— А она смотрела на других?
— Нет, нет, Мишель была чиста, как лилия. Это он все напридумывал, понимаете?
— Вы сказали, что Харпер обвинял ее…
— «Обвинял», может, слишком сильно сказано.
— А как вы сказали бы?
— Скажем так: он подозревал, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам.
— Это она так говорила?
— Мишель обычно прибегала ко мне вся в слезах, жаловалась, что он все время ее лупит.
— Ясно. Значит, делилась с вами своими горестями, верно?
— Доверяла мне, верно.
— И как часто такое случалось?
— Что случалось?
— Когда она вам жаловалась, что муж обвиняет ее…
— Нет, не обвиняет.
— Салли, — сказал я, — мне никак не удается понять: обвинял или не обвинял Харпер свою жену в том, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?
— Мишель мне говорила, что он подозревает ее в этом… вот как правильно.
— И за это он ее бил?
— Верно.
— Так он все-таки обвинял ее, так получается?
— Если хотите, можно и так сказать, — согласилась Салли, пожав плечами.
— Как часто это случалось?
— Хотите знать точно?
— Хотелось бы.
— По меньшей мере, раза три-четыре.
— Итак, по меньшей мере, раза три-четыре Мишель приходила к вам домой…
— Верно.
— В слезах…
— Верно.
— Чтобы рассказать по секрету, что муж обвиняет ее в излишнем внимании к другим мужчинам.
— Так она мне говорила.
— Случалось ли вам хоть раз быть свидетельницей этого?
— Свидетельницей чего?
— Что Мишель уделяет внимание другим мужчинам?
— Нет, нет. Я вам уже сказала: Джордж все это напридумывал.
— Случалось вам бывать с ними вместе в компаниях?
— Бывало.
— А как вел себя на этих вечеринках Харпер?
— Как всегда.
— Как именно?
— Никогда ни с кем и словом не обмолвится, просто рта не раскроет. Он иногда приходил к нам вместе с Мишель, так и просидит, не сходя с места, всю ночь напролет, будто его что-то грызет изнутри. Понимаете, мы иногда устраивали вечеринки, собиралось человек шесть-семь. А он сидит себе в углу, никому словечка не скажет. Будто в рот воды набрал, представляете? Говорю вам, я нисколечко не удивилась, что он убил ее. Те, кто все копят внутри, потом такое учинят, что и в страшном сне не приснится.
— А Харпер казался вам жестоким человеком?
— Так ведь он же бил ее, верно?
— Это только со слов Мишель.
— О чем это вы?
— Когда Мишель пришла к вам утром, в прошлый понедельник, вы услышали из ее уст историю о том, как зверски избил ее муж.
— И нисколько этому не удивилась, говорю вам.
— Что она рассказала вам?
