Светослав Славчев - В ловушке гарпий
Я задумываюсь об охране памятников старины и заботе о старинах. Впрочем, после напряжения и бензиновых испарений в гараже комиссариата несколько минут прогулки пешком по парку кажутся мне подарком судьбы. Пахнет морем и свежескошенной травой. Аллеи петляют вокруг старых вязов. За ними, освещенные ярким солнцем, проглядывают строгие красноватые силуэты построек. Их мрачный рыцарский стиль, который царил в тридцатые годы в архитектуре, напоминает о колледжах шекспировских времен. Сам парк типично скандинавский — гладко подстриженный и светлый. Повсюду снуют студенты, из их спортивных сумок торчат концы свернутых белых халатов.
На солнышке в закутке выстроилось несколько кресел-колясок с пожилыми пациентами, закутанными в пледы. Где-то вдалеке раздается всхлип сирены “скорой помощи”. До поры до времени он спешит на помощь другим. Но однажды приезжают по вызову за нами.
Институт иммунологии располагается в одном из темно-красных кирпичных зданий с аркой у подъезда и сумрачным вестибюлем. Привратник проверяет мои документы, потом проводит пальцем по лежащему перед ним списку.
— Третий этаж, налево. Доктор Велчева предупредила, что ждет посетителя.
Здание, несмотря на свой чопорный вид, внутри оказалось светлым и приветливым. Мягкий солнечный свет свободно струится в окна и ложится на оранжевую дорожку. Из-за закрытых дверей доносится гудение центрифуг, повсюду разлит едкий запах ацетона.
По табличке с именем я нахожу нужную дверь. Стучусь. За дверью слышится голос Велчевой.
Ее лаборатория светлая, маленькая и очень чистая. На стеллажах вдоль окон ряды пробирок, колб, ванночек и цилиндров, из которых торчат длинные мундштуки капельниц. У стен — термостаты и холодильники, включающиеся и выключающиеся с тихим мурлыканьем.
В глубине сквозь полуоткрытую дверь виден кабинет Велчевой.
Она, как и вчера вечером, подтянута, делова и осторожна, взвешивает каждое слово. Пригласив садиться, она задает несколько принятых в подобных ситуациях вопросов и переходит к делу.
— Я разговаривала с нашим шефом, — профессором Ротборном. Он распорядился оказывать вам всяческое содействие. И попросил соблюдать… известную тактичность.
— Будьте спокойны, — отвечаю ей, — мне и самому не хочется, чтобы в институте поднялся переполох.
— Профессор просил меня передать свои извинения… — добавляет неуверенно Велчева, — но сегодня он не сможет вас принять; у него два важных совещания.
Ясно. Подобные предлоги мне известны. Сегодня — совещания, а завтра профессор неожиданно укатит в командировку. Но это не имеет особого значения. Я прошу Велчеву найти место, где бы я смог спокойно просмотреть лабораторные дневники доктора Манолова и при необходимости побеседовать с людьми. Она сразу же предлагает свой кабинет, но мне он кажется не совсем подходящим.
— Нельзя ли где-нибудь… пусть в тесноте, но в одиночестве… — подсказываю я. — Не найдется ли здесь такого помещения?
Она задумывается.
— Можно предложить ротонду.
— Что за “ротонда”?
Название известного парижского кафе, в котором собиралась богема двадцатых годов, здесь мне ничего не говорит.
— Пойдемте со мной, увидите сами! — предлагает Велчева.
Она ведет меня по коридору в самый его конец, достает из кармана халата ключ и отпирает одну из дверей.
Небольшая круглая комната. Точнее, не круглая, а шестиугольная. На трех стенах окна, остальные три до потолка заставлены старыми библиотечными шкафами с витринами, до отказа набитыми толстыми книжными томами. Окна во всю стену. Столик и два стула с подлокотниками. Старая библиотечная стремянка да подшивки пыльных журналов завершают обстановку.
Идеально. Это как раз то, что мне нужно.
— Здесь не очень… — мнется Велчева.
Ей кажется, что старый библиотечный склад не совсем подходит для моей работы. Но мне здесь определенно нравится, и я прошу прислать с кем-нибудь дневники доктора Манолова. Какие точно? Все, если возможно. И оставить ключ, что она и делает немедленно.
— А дневники вам принесет Эмилия, — сообщает Велчева. — Потом смотрит на свои часики. — О! Время летит. Когда проголодаетесь, скажите, и я отведу вас пообедать в наш клуб.
Она выходит, а я осматриваю свою берлогу. Человек назвавший этот склад “ротондой” должно быть обладал развитым чувством юмора. Впрочем, помещение это являло очередной образец архитектурных абсурдов, с которыми мне приходилось встречаться и прежде. Такие детища рождаются в результате мучительных раздумий архитекторов над тем, как украсить фасад так, чтобы его уродства не бросались в глаза и при том, удивить непосвященных. Им и в голову не приходит, что здесь однажды придется работать кому-то вроде меня.
В двери стучат. Должно быть, лаборантка Эмилия.
Да, это она. Маленькая, худенькая и очень милая. Ей не больше двадцати. В руках она держит две толстые прошнурованные тетради.
— Меня зовут Эмилия, — говорит она. — Ведь это вы…
Из ее глаз ручьем хлынули слезы.
Я предлагаю ей войти и подхватываю дневники.
Она плачет так искренне и так по-детски, что у меня ком застревает в горле. Пытаюсь утешить ее, но не выходит, получается что-то банальное и совершенно ненужное. Ничем не могу помочь ей. Человека не стало, и ничто не в состоянии вернуть его к жизни.
— Эмилия, — говорю я глухо, — я тоже знал доктора Манолова!
Из больших карих глаз продолжают катиться слезы, но она все же начинает успокаиваться.
— Знаю, как вам тяжело… — продолжаю я, — но ради него… Очень прошу вас, припомните, пожалуйста, некоторые вещи! Над чем вы работали в последний день? Расскажите мне! Начиная с самого утра, по порядку…
— Утром, — говорит она, вытирая слезы, — я вошла в его кабинет, чтобы спросить… А он говорит: “Минуточку, Эми, сейчас закончу!” — Он что-то дописывал… Я достала штативы и нужные реактивы, расставила по своим местам…
Дальше последовала картина повседневной работы обычной иммунологической лаборатории. Но я хотел бы уточнить одну подробность.
— Эмилия, а что он писал тем утром? Доклад? Или какое-нибудь научное сообщение?
— Нет… — Она колеблется. — Мне кажется, нет. Что-то другое.
— Ты уверена?
— Ну… — Она опять вытирает слезы. — Для докладов он собирал разные журналы, делал выписки, а для сообщений просматривал дневники. Я не раз видела, как он работает!
Я не удивляюсь. Такие лаборантки, как она, обладают безошибочным чутьем. Все понимают с полуслова.
Потом они просматривали пробы. Доктор ей диктовал, а она записывала данные в дневник. Затем она сварила кофе, а Манолов дал ей задание на весь день и опять сел писать.
— Выходит, дневники вели вы?
— Да. Доктор Манолов лишь иногда дописывал в них что-то. Но вела я их. А что, я сделала что-то не так?
— Ну, что вы! Я просто спрашиваю. Доктор оставался здесь целый день? Кто-нибудь приходил к нему?
— Многие приходили… Доктор Велчева, доктор Стоименов… В обед он съездил в радиологическую лабораторию и вернулся оттуда с нашими пробами.
Одна из моих задач — разобраться в сути совместной работы. Радиология вообще живо меня интересует.
— Пробы находятся здесь? В последнее время вы часто проводили подобные опыты?
Она задумывается.
— Как вам сказать… две серии. Это была третья. Все отражено в дневнике.
— Хорошо. В котором часу вечера Манолов покинул лабораторию?
— Не знаю. Я ушла раньше.
— Эмилия, а на следующий день вы ничего такого не заметили?
— Нет… Лаборатория была уже опечатана.
— Большое спасибо, Эмилия! Попросите доктора Велчеву заглянуть ко мне.
Она встает и неуверенно спрашивает:
— Вы, наверное, войдете туда?
— Да, вместе с вами! Хочу только, чтобы вы взяли себя в руки. И вспомнили: где и что вы оставили в лаборатории, и все ли находится на прежнем месте! Но вначале позовите доктора Велчеву.
Она выходит и быстро идет по коридору. Затем стучится к Велчевой, а я останавливаюсь у двери напротив. Она опечатана полосками бумаги с печатями и подписями, выглядевшими нелепыми заплатами. Чистейшая формальность! Если кому-то было нужно побывать здесь, это можно было сделать той же ночью.
Велчева и Эмилия появляются в коридоре, я молча отпираю дверь, и мы втроем входим в кабинет.
Он почти такой же, как у Велчевой. Письменный стол, заваленный книгами и журналами, библиотека и несколько стульев. У окна — лабораторный шкафчик с микроскопом. На вешалке, прикрепленной к двери, висит несколько халатов. Все выглядит так, будто не мы, а Манолов должен был войти сюда и, облачаясь в один из халатов, с улыбкой спросить: “Эмилия, кто-нибудь интересовался моей особой?”
Это — мгновенное чувство, сильное и щемящее.
— Эмилия, — говорю я, — посмотрите внимательно! Все ли на своих местах, или быть может что-то не так?