Екатерина Савина - Иллюзия любви
Все трудности жилищного, финансового либо какого-другого житейского плана Нина, да и Борис тоже – воспринимали как очередное приключение, поэтому, наверное так легко они эти трудности преодолевали.
Нина часто вспоминала это время – потом... Когда вдруг солнечное утро, всегда пылавшее за окном, независимо от того, какого положение принимали стрелки на часовом циферблате, внезапно и мгновенно сменилось угрюмой и безмолвной темнотой; и остановились старинные часы, доставшиеся Борису от его прабабушки-графини... Стрелки второй год уже показывали половину третьего не то ночи, не то пополудни, а Нина иногда подходила к неподвижным гирькам и мертвому маятнику и тихонько бормотала:
– Тик... тик...
Так вот неожиданно оборвалась лента времени, и все, что было до этого, полетело в бездонную дыру разрыва, скользя по обугленным краям.
– А ведь могло все быть совершенно иначе, – вдруг вслух проговорила Нина, – ведь Борис... Он был такой талантливый музыкант. И только-только его будущее начиналось. Он уже давал раз в месяц по одному или два сольных концерта в самых престижных залах Москвы. Еще немного и он бы получил всемирное призвание, но...
– Все очень просто, – помолчав, добавила она, – просто в поисках счастья он зашел не в ту дверь.
* * *Нине пришлось сделать над собой усилие, чтобы подняться с кровати и подойти к окну.
Борис в соседней комнате уже затих, но Нина прекрасно знала, что это ненадолго. Ей нужно было идти к тем, кто ее этой ночью ждет, с тем, чтобы утром вернуться и принести деньги, которые все, без остатка, пойдут дяде Моне – и повторится то, что было сегодня, а ведь самое страшное – что сегодняшний день это просто слепой отпечаток вчерашнего.
Нина представила себе свернувшуюся змеиной петлей оборванную ленту времени, кем-то неведомым и страшным закольцованную в круг без начала и конца.
Под ее окнами засигналила машина.
Нина знала, что это приехали за ней, но не двинулась с места. Круг, превратившись в стальной обруч, безжалостно сдавил ей виски.
Она поморщилась и, замотав головой, шагнула к стоящему на столе телефону – оставшейся в квартире единственной вещью, которая что-то еще стоила.
Упреждая очередной гул автомобильного сигнала, Нина сняла трубку и, мучительно морщась, стала набирать номер, который припомнила только что.
Она и сама не знала, зачем делала это. Просто ей нужно было, чтобы что-то еще ее поддержало, кроме засохшим и сморщившихся белых цветов беспорядочно рассыпанных по пыльному столу.
– Алло... – проговорила Нина после нескольких ужасно длинных гудков в трубке, – алло...
– Чавой-то? – прервав гудки, вдруг спросил ее женский старческий голос.
– Мне бы... – сказала Нина, – Василия... – дальнейшую фразу она проговорила совсем без усилий, и как ей даже показалось, не размыкая губ, словно говорила она не при помощи рта, а прямо бешено стучащим и рвущимся наружу сердцем. – Я хочу услышать Василия.
– Чавой-то? – снова прозвучал в трубке старушечий голос, но Нина ничего больше не сказала.
– Ошиблись номером, – сообщил ей тот же голос, и сразу после этого застучали короткие гудки.
Нина медленно опустила трубку на рычаг.
– Вот и все, – проговорила она и вдруг почувствовала, что дрожит от смертельного страха перед жутким закольцованным отрезком времени, куда попала так давно.
За окнами снова настойчиво прогудел автомобильный клаксон.
* * *Камера представляла из себя довольно большое помещение без окон и с одной стеной в виде решетки. Вдоль трех других стен тянулись низкие и грязные нары.
На одних нарах присели рядышком мы с Дашей, а напротив нас положили скованного наручниками Васика, который после пленения ментами впал в какой-то ступор и теперь молчал, пяля на нас страшно покрасневшие глаза. На наши вопросы он не отвечал, вообще – за все полчаса, которые мы провели в этом ужасном месте – он не проронил ни слова, и совершенно нельзя было понять, пьяный ли он до сих пор до беспамятства или протрезвел и теперь медленно приходит в себя, припоминая, что же это он такого натворил.
Кроме нас троих, никого в камере не было.
– Да-а... – в который раз вздохнула Даша, – вот уж никогда не думала, что попаду в милицию. Это же надо – сидеть в камере. Ничего себе прогулялись.
– А это разве камера? – усмехнулся давно подслушивавший наш разговор дежурный, который сидел, раскачиваясь на стуле, прямо за решеткой. – Это вовсе и не камера. Это только обезьянник. Мы здесь алкашей держим и других... мелких нарушителей порядка. А камера в подвале. Там-то настоящие преступники и сидят.
– Значит, нас не считают настоящими преступниками? – обрадовалась Даша.
– А я почем знаю, – пожал плечами дежурный и откровенно зевнул, – камера под завязку забита, вот вас первых сюда и сунули. Мне же не докладывают – кого и за что задержали. Я же не майор...
– Можно все-таки позвонить? – в который уже раз спросила Даша у дежурного.
– Нет, нельзя, – покачал он головой, – я не имею права выпускать вас отсюда без специального разрешения. А где разрешение?
Разрешения не было. И мы, и дежурный – знали об этом прекрасно. Даша ничего не ответила на глупый вопрос. Я – тоже.
– Нас ведь скоро отпустят, – сказала только я, – так чего уж... Нам просто позвонить и все недоразумения сами собой разрешаться.
Дежурный молчал, раскачиваясь на стуле.
– Они и так разрешаться, – включилась в разговор Даша, – только – после моего звонка – в десять раз быстрее. А пока ваши коллеги раскачаются... Что же нам теперь – всю ночь здесь сидеть. Еще заразу какую-нибудь подхватим...
– Вот вас, например, за что задержали? – поинтересовался вдруг дежурный.
– Да ни за что! – в один голос воскликнули мы с Дашей.
– Тогда чего вы беспокоитесь? – снова зевнул дежурный. – Ни за что – значит, скоро выпустят. Посидите, отдохните...
– Посидим, – неожиданно злобно проговорила Даша, – только как бы вам вместо нас не сесть... После того, как все выяснится.
Дежурный равнодушно рассмеялся.
– Сколько раз я уже эту песенку слышал, – высказался он, – мэром города угрожать будете? Или самим Путиным.
– Ну... Путиным, не Путиным, а... – Даша загадочно усмехнулась, – знаете, кто это такой?
Она указала на Васика.
– Алкаш какой-то, – поглядев, ответил милиционер.
– Алкаш-то он алкаш, – согласилась Даша, – но если б вы знали, кто его папа...
Не договорив, она замолчала, сохранив в конце фразы интригующую загадку. Дежурный, однако, никакого интереса к родителям Васика не выказал. Он меланхолично сплюнул и потянулся за сигаретами в карман форменной куртки.
– А папа его, – не выдержала Даша, – не последний человек в Москве. Он...
Тут Даша, усмехнувшись, назвала фамилию очень известного в городе бизнесмена-олигарха. Дежурный усмехнулся.
– Хватит дурить-то, – проговорил он, – дети таких родителей не сидят по обезьянникам. Они все в Испаниях и Америках сидят... в испанских и американских обезьянниках... А вот вас, гражданочка, если много будете разговаривать, я сведу вниз – в подвал. В женскую камеру. Там как раз партия проституток-кокаинисток парится. Хочешь?
Победоносная ухмылка разом слетела с бледного Дашиного лица и она снова надолго замолчала, уставясь в пол.
Я решила не отвлекать ее разговорами. Прислонилась спиной к холодной каменной стене и задумалась, закрыв глаза.
«А ведь всего этого могло и не быть, – размышляла я, – если бы я сразу ввела в транс того гаишника... инспектора Барбосова. Он бы вернулся к своим в патрульную машину и сообщил бы, что все в порядке... И менты по своим делам поехали бы... А я... С другой стороны – нехорошо ведь так с представителями власти обращаться. Я не могу использовать свой дар во зло. И отождествляться с экстрасенсами-преступниками, гипнотизирующими милиционеров, чтобы избежать задержания. Но... Если б я знала, что так все выйдет, то, наверное, все-таки попробовала бы. Мы же ведь ничего такого не сделали с Дашей. И машину не угоняли... Кто же знал, что Васик по пьянке потерял где-то свои права? И бумажника у него Даша не нашла. И телефона мобильного. Вот ведь растяпа, этот Васик. Теперь из-за него сиди здесь... в клоповнике, как последний бомж».
От размышлений меня отвлек какой-то неясный шум. Я поглядела на дежурного. Он тоже прислушался и внезапно вскочил со стула, торопливо притушив сигарету.
– Еще одного пациента притаранили, – пробурчал он, – но мою-то голову.
Он нахлобучил фуражку поглубже и шагнул в коридор, оставив дверь открытой. Я встала с нар и подошла к решетке. И прислушалась.
– Кого привезли-то? – услышала я голос нашего дежурного.
– Психа одного, – ответили ему, – отмороженный придурок. Вроде ширнутый чем-то. У подъезда напал на тетку с сумками. Чуть не убил ее железным прутом. Пытались выяснить – за что – он молчит. Все твердит про какой-то последний и решающий бой. Абсолютно невменямый.
