Геннадий Астапов - Идет охота на "волков"
Цаца все это время похохатывал, а затем принялся рассказывать свои похождения.
— Проснулся я как-то утром, вспомнил сон, который приснился, и начал его выполнять. Во такой сон! — оттопырил большой палец, оценивая ночную идею. — Короче. Стоял дома на чердаке древний приемник «Балтика», теперь таких давно нет, разве что в музее. Залез я, вытер с него пыль и снял три лампы. Потом хорошенько выбрился, почистился, погладился, примарафетился — пошел в ЦУМ. Потолкался, присмотрелся, и выбрал одну дуру расфуфыренную. Толкую — срочно деньги нужны, примите товар на реализацию. Она ломается. Я объясняю: эти лампы — комплект, очень дорогие и редкие, идут только на телевизионные станции, всего один завод выпускает, и тот лихорадит. А деньги мне не сразу можно отдать, а после продажи. Что вы теряете? Не продадите — через неделю заберу и все дела, цену установите какую хотите, а та цена, которую я сказал — вчетверо ниже рыночной. Само собой, она согласилась. Через сутки посылаю к ней подельника, даю ему бабки. Приходит он, изображает радость на роже — ой бай, откуда такие редкие лампы? Я объездил СНГ — такой комплект не мог найти! Шымкентское телевидение вот-вот выйдет из строя, запчастей нет. И просит срочно двадцать комплектов для перепродажи, даже телефон оставляет, обещает переплатить и купить дорогой подарок. Отдает мои бабки, забирает мои лампы и уходит. На следующий день прихожу я, продавщица вся задерганная, меня дожидаясь, и заказывает двадцать комплектов. Я, конечно, обещаю, и технично снимаю предоплату, даю телефон для контакта и исчезаю навсегда. Пусть звонит по липовым телефонам, дура белобрысая!
* * *Цаца гоготал, подняв подбородок к верху и сложив губы в трубочку. Но взгляд его, скошенный на Алмаза, оставался колючим и тревожным. Тот лежал животом вниз, редко поднимал голову, ни с кем не общался — молчал. Цаца прошвырнулся по камере из конца в конец и, щелкнув пальцами, снова вспомнил:
— А ещё случай был. Работал я как-то по объявлениям. Все гениальное — просто. Изучаю вайер, читаю — один мудак продает видеокамеру. Звонданул ему, то да се, узнал цену, цена устраивает, в оконцовке договорились встретиться у меня дома для проверки работоспособности камеры. Ну, приходит он, я хоп аппарат — начинаю проверять: в зале снял, в кухне снял, в ванной снял, на балкон вышел — снял, этот придурок у меня под рукой вертится и все объясняет, как пользоваться, как кнопочки нажимать, куда наводить и какой сделать ракурс. Я туда — он за мной, я сюда — он за мной. Так ходим мы, ходим — выбрались на лестничную площадку. Я все снимаю. Стали назад в квартиру заходить, я его вперед пропустил, вдруг дверь раз — захлопнулась. Он в квартире — я снаружи. Подожди, кричу, друг, сейчас ключи у жены возьму, она рядом работает — и открою. Только ничего не трогай, а то жена у меня стерва стервой! И все! Этот бажбан остался, а я не спеша удалился с камерой.
Курбан почесал в затылке и пожал плечами:
— Так я не понял. В чем цимус? Ты ему свою квартиру оставил?
Цаца заржал, так же изредка бросая тревожные взгляды на Алмаза.
— И ты купился! Цимус в том, что квартиру я снял у одной бабульки на два часа, тоже по объявлению, как будто для встречи с биксой. А хозяйку на время выпроводил. Представляю их рожи, когда они друг с другом встретились!
Курбан развеселился.
— Сейчас тоже расскажу…
Но в это время дверь камеры отворилась, на пороге стояли двое, один из них, указывая на Курбана, скомандовал:
— Собирайся! С вещами на выход!
У Курбана не первая ходка, вопросы задавать ни к чему. Он резво упаковался, попрощался и ушел. Цаца с Алмазом остались одни, с полчаса давила тишина. Затем случилось следующее. Когда Алмаз поднялся и, шаркая тапками, поковылял к баку с водой, Цаца, вынув из кармана капроновые колготки, изловчился и набросил удавку ему на шею.
— Тихо, тихо! Привет от Мурки с Греком! — громким шепотом объявил он, затягивая петлю, кончики губ нервно подрагивали. — Ты уж прости, брат, что так получается! Я за тебя репу подставлять не хочу!
Алмаз хрипел, не в силах вырваться из рук Цацы.
— Все-все-все! Все! Все! Тихо! — скрученные колготки трещали и тянулись, но не рвались. — Вот и молодец! Умница! Умница! Ну — хватит! Хватит! Все! — уговаривал он его.
Алмаз лежал без движения, безобразно подогнув ногу под себя, руки застыли возле шеи. Цаца устало выдохнул:
— Фу-у… Господи, помоги мне! Прости за мокруху!..
Камера снова открылась, вошли те же полицейские, с Цацей стянули джинсы с трупа, быстро соорудили подобие петли, бросили на него и побежали звать фельдшера освидетельствовать самоубийство подследственного.
Цаца из черпака жадно хлестал холодную воду.
17
Вдалеке лаяли псы, луна освещала комнату Мурки холодным светом. Выключив торшер, она сидела в кресле возле огромного зеркала, курила и слушала «Сулико». Возле ворот переругивались охранники. Какие-то тени пробегали в зеркале, мелькали чьи-то силуэты, и тогда Мурка испуганно вздрагивала, зрачки расширялись, она пристальнее вглядывалась в зеркало — и ничего не видела. «Сулико» закончилась, она перекрутила кассету и в сотый раз поставила на начало.
* * *И опять поплыли тени по зеркалу — смутные, туманные, размывчатые, не оформленные. Первый раз услышала эту мелодию девочкой в детском доме. Учитель пения, старый мужчина со странными пальцами, оканчивающимися утолщениями похожими на булаву, сыграл её на детдомовском баяне в конце урока. Сыграл просто так, вне школьной программы, чтобы чем-то занять оставшиеся минуты до звонка. Но Клеопатру так тронула мелодия, что попросила сыграть еще раз. И потом, потрясенная, повторяла и повторяла её про себя. А что такое Сулико? Что означало это слово? Учитель и сам не знал, предполагал, что это гора, а потом стал говорить — что солнце. Все детство этот вопрос мучил Клеопатру. Она искала его в библиотечных словарях, в учебниках — и нигде не находила. А в памяти осталась единственная строчка, которую знал и напел старый преподаватель пения: «Где же ты моё „Сулико“?» И только став взрослой, узнала, что Сулико — это имя, учитель неправильно произносил его в среднем роде.
Детдомовская кличка «Мурка» осталась навсегда. Кто это придумал? Сейчас и не сказать. Но и дети, и учителя, и воспитатели — звали её именно так. А родителей не знала и не помнила. Иногда к ним в комнату на четырех девочек, пока ни кого не было — приходил директор. Маслянистые его глазки и лукавая улыбочка часто снились по ночам. Он начинал ко всему придираться, делать язвительные замечания: постель не так заправлена, книги с тетрадями не сложены в кучку, портрет Крупской косо висит. А потом вынимал из карманов сладости, и садясь ближе, начинал угощать Клеопатру. А потом, будто нечаянно, ронял конфету, и когда поднимал с полу, будто нечаянно задевал её ноги. И когда дело доходило до большего — в коридоре слышались шаги, директор вскакивал и испуганно отлетал в сторону.
Поэтому однажды приказал явиться в кабинет для обсуждения её, как он выразился — «не советского поведения», заключавшегося в том, что в очередной раз она подралась с подружками. Долго воспитывал, расхаживая по ковру, указывал на бюст Ленина в молодые годы, стыдил за «антисоциалистический дебош» и грозился всеми мысленными карами. Потом запер дверь на ключ, и, обещая различные блага, то припугивая, то лаская — овладел ею на кожаном диване. Так Клеопатра стала женщиной в десять лет. А первый аборт получила в двенадцать. Директор таскал её в Туркестан на дом к частнопрактикующему врачу и за «очень большие», по его словам деньги — тот произвел необходимые манипуляции. Второй и последний был через два года, Клеопатра потеряла много крови, и акушер, и директор очень напугались. Доктор, паникуя, громко шептался, что дураком был, связавшись с этим делом. Что никакие деньги от тюрьмы или даже от расстрела не спасут, что положение почти безнадежное. Но растущий организм взял у природы своё — Клеопатра выздоровела. Слышала только, как заключил врач: — «У этой девочки никогда не будет детей». Пожилая жена директора ни о чем не догадывалась, хотя и появлялась в детском доме по разным надобностям. Изредка приволакивала испеченные ею пампушечки, пирожочки, плюшечки — и раздавала воспитанникам. Или передавала старые, но еще хорошие вещи собственных детей.
Расстались неожиданно. Как оказалось, Клеопатра являлась не единственной любовницей директора, и одна из них проболталась его супруге. Скандал получился жуткий, в результате девочку одарили дорогими подарками и перевели в другой детский дом, директор заболел и уехал в санаторий под Алма-Ату, да так и не вернулся. Ходили слухи, там заново женился и работает в местном интернате.
Мурка отключила магнитофон, затушила сигарету и улеглась в постель. Но луна освещала комнату, глаза разлипались сами собой, она щурилась в потолок и снова опускала веки.
