Альберт Кантоф - Пенальти
Их могли принять за террористов или просто угонщиков автомобилей (на юге Франции любой араб, разъезжающий не в ржавой колымаге, выглядит подозрительно). Но, во всяком случае, объяснения грозили бы затянуться надолго, что сорвало бы всю операцию, столь старательно подготовленную его напарницей.
Им повезло. Полицейские и жандармы еще, наверное, наслаждались воскресным сном. Машина беспрепятственно выбралась на узкую дорогу, петляющую между полями подсолнечника и ведущую к усадьбе Пьера Малитрана.
Повсюду большие коричневые головы с желто-золотыми венчиками почтительно склонялись в сторону солнца, безмолвно приветствуя дневное светило. Они словно застыли в мистическом ожидании какого-то чуда от солнечного бога, который освободит их от обета молчания и неподвижности.
Это происходит, когда дует мистраль.
Множество длинных зеленых стеблей превращается тогда в скопище змей. Они шевелятся, извиваются со зловещим шумом под порывами ветра, который рвет и колеблет гигантские цветы, ставшие вдруг слишком тяжелыми для своих тонких опор. Буря треплет крупные лепестки, словно зажигая ореол вокруг этих голов, похожих на монашеские тонзуры, и заставляя прохожих осенять себя крестом, как если бы то были души мертвых, осужденные на вечные скитания.
Но это утро не напоминало ни о чем подобном: в воздухе не чувствовалось ни единого дуновения ветерка, и спокойное небо голубым пологом раскинулось над пейзажем, столь любимым Винсентом Ван-Гогом.
«Ренджровер» на своих высоких колесах возвышался над окружающей пышной зеленью, ослепительная красота которой заставляла Доминик и Франсуа забыть о цели их путешествия. Они ни о чем не говорили, словно слушая вместе симфоническую музыку, отдаваясь потоку звуков, отстранившись от всего на свете, переживая одну и ту же страсть. Это был один из тех редких и счастливых моментов, которые нужно бы хранить в сосуде, словно хорошее вино. И отношения между теми, кто пережил их, никогда уже не останутся такими же, как прежде.
Может быть, кто-то возразит, что не стоит придавать такое значение простому пейзажу, каким бы прекрасным он ни был. Допустим. Но главное — как реагируют люди на совместный путь. Пусть Франсуа озабочен предстоящей операцией, а Доминик делает вид, что ей на все наплевать. Но между ними никогда уже все не будет сводиться к одним лишь будничным заботам. Их обоих шокировали бы теперь прозаические разговоры относительно объединившего их общего дела, равнодушная бесчувственность к окружающей красоте. Она бы подумала: «Он меня выводит из себя, этот тип». А он сказал бы про себя: «Вот оно, поколение времен компьютеров и противозачаточных пилюль».
Но они были в совсем другом настроении.
Хотя нельзя еще было бы говорить о новой паре влюбленных, это общее настроение сблизило пассажиров «ренджровера», выделив их в глазах друг друга из толпы простых смертных. И, хотя это настроение было мимолетным, словно короткая вспышка, минутное наслаждение, оно оставило след в душе каждого из них. Они не стали Тристаном и Изольдой. Но их профессиональное сотрудничество уже переросло в дружеский союз, который нередко оказывается ступенькой к более глубокому чувству.
Когда поля подсолнечника остались позади, они встряхнулись, словно очнувшись ото сна. Доминик первой спустилась на землю.
— Сегодня ночью мне снова звонил этот тип — «Глубокая глотка».
Своего анонимного информатора она назвала тем прозвищем, которым во время «Уотергейтского дела» репортеры «Вашингтон пост» окрестили таинственного корреспондента, хорошо осведомленного о жизни Белого дома. Франсуа согласился, что странный субъект, звонивший Доминик, действовал таким же образом, стремясь, видимо, направить их журналистское расследование по какому-то своему пути. Но у нее ли одной раздаются ночные звонки? Если нет, то надо срочно публиковать то, что им уже известно. В противном случае коллеги могут утереть им нос. Словно читая его мысли, Доминик успокоила его:
— Я связалась с «Либерасьон». Они ждут нашу первую статью.
Она рассмеялась, и он хотел бы долго слушать этот смех.
— Имя Франсуа Рошана послужило для них гарантией.
Франсуа с неудовольствием выслушал этот лестный для него отзыв. Ибо отчасти он был связан с его долгой журналистской карьерой. «Она может посчитать меня старым хрычом». Он проговорил более сухо, чем сам того хотел:
— Главное, что сказал вам этот тип?
Доминик не стала обижаться.
— Ни «добрый день». Ни «добрый вечер». А только одно: «Спросите президента Малитрана, кто будет связываться с Паулой, когда Виктора Пере уже нет?»
— В следующий раз — если он будет — нужно записать на магнитофон.
И снова он услышал ее насмешливый, столь приятный ему голос.
— Вы меня принимаете за дебютантку, Франсуа.
Она впервые назвала его по имени, пролив бальзам на его душу. Продолжая вести машину одной рукой, Доминик порылась другой в складках своего арабского платья и вытащила кассету.
— Может быть, вы или Малитран узнаете этот голос.
За километр до Луветьера она поставила машину в низине у дороги. Дальше они пошли пешком и присоединились к пестрой группе алжирцев, пришедших из поселка. К ним подошел старик в тюрбане с длинными, когда-то, наверное, густо-черными, а теперь побелевшими усами.
— В этой одежде ты похожа на жемчужину Магриба.
Доминик поблагодарила его за комплимент и протянула купюру в пятьсот франков, которую он быстро спрятал в своей одежде.
— Вы останьтесь среди других. Вот и все. Не говори ничего.
Видимо, это был начальник, который решал, кто будет работать, а кто нет. И беда тому, кто ему не понравится. Подобный порядок унаследован от обычаев алжирской деревни, но скоро от него останутся одни лишь воспоминания. Однако это была уже забота не Доминик.
— Я договорилась с ним. Если мы попадемся и его станут ругать, он скажет, что религия запрещает ему заглядывать под чадру чужих жен и что ваш капюшон обманул его. А что касается бакшиша, то я представлю эту сумму к оплате, когда мы пойдем получать гонорар.
За изгибом дороги блеснула золотая решетка ворот. Среди журналистов, которые топтались здесь в тщетной надежде увидеть президента футбольного клуба, был и Дюгон. Он только что сменил внештатного сотрудника, дежурившего ночью. На мгновение Франсуа испугался, что тот узнает его по фигуре. Но Дюгон был слишком проникнут сознанием важности своей миссии, чтобы бросить взгляд на жалкого сборщика персиков, к тому же араба. Управляющий открыл калитку, ведущую в сад. Он машинально пересчитал проходивших мимо него рабочих и сравнил итоговую цифру с названной стариком, который получит заработок на всех. Это был своеобразный рэкет: они поделят между собой дивиденды, удержав из общей суммы свои комиссионные.
Вся группа очутилась посреди вытянувшихся как по линейке аллей.
Сбор фруктов происходил здесь и по воскресеньям, ибо не могло быть и речи о том, чтобы срывать еще зеленые плоды и отправлять их в крупные магазины, где они будут дозревать под искусственным освещением. Продукция Луветьера целиком предназначалась магазинам для богатых — типа «Эдьяр» или «Фошон». Ее отправляли даже самолетами в крупные европейские столицы. Бархатистые персики, когда их сочтут достаточно спелыми, бережно снимают руками в белых шелковых перчатках и аккуратно укладывают в гнезда специальных ящиков с шелковистой бумагой. Даже драгоценности не прячут в их бархатные футляры с такой осторожностью. Эта работа доверяется женщинам. А мужчины переносят на грузовики заполненные ящики или убирают мусор — вплоть до последнего листочка под деревьями, освободившимися от своего сочного и ароматного груза: земля под ними всегда должна оставаться чистой.
Пока алжирец с белыми усами распределял работу среди своей бригады, Доминик, схватив Франсуа за руку, увлекла его за собой в сторону каменного здания, увитого цветущими фиолетовыми и оранжевыми побегами.
Они не успели дойти до конца аллеи, как лицом к лицу столкнулись с Пьером Малитраном.
Поднявшись по каменным ступенькам, обрамленным пучками травы, они увидели на краю бассейна фигуру президента футбольного клуба Вильгранда, вынырнувшего из воды такого цвета, какой ее изображают обычно в голливудских суперфильмах вроде «Бала сирен». На его теле не было жировых складок, и только чуть выдающийся вперед живот говорил о любви к хорошей еде. Завернувшись в широкий полосатый халат, хозяин усадьбы нахмурил брови, увидев чету арабов, которым здесь было совершенно нечего делать.
— Вам нельзя…
Немного стыдясь той уловки, которую пришлось использовать, чтобы проникнуть сюда, Франсуа решил рассеять недоразумение и снял головной убор, частично скрывавший его лицо. Узнав журналиста, Малитран шумно расхохотался.
