Шарль Эксбрайа - Семейный позор
- Ты обманул меня, Бруно... обманул меня...
- Да нет же! Клянусь, я действительно люблю тебя! И только... тебя! И мы с тобой обязательно поженимся!.. Не моя же вина, что у твоих родителей такая отличная от моей... профессия!
- Ты обманул меня! Пришел из-за своей грязной работы! Ты мне отвратителен! Обманщик!
Перрин решила, что сейчас самое время вмешаться в разговор, и с обычным пылом налетела на дочь:
- Вот видишь? Еще немного - и ты выскочила бы замуж за того, кто может стать палачом твоей семьи! Ну и хорош гусь этот твой любимый! Ему отдают тебя в жены (хотя он даже не просил, хам этакий), а он, видите ли, не нашел ничего лучшего, чем обозвать твоего отца убийцей!
- Позвольте! - возмутился Маспи. - Я ничего подобного никогда не говорил!
Но мадам Адоль, не обращая на него внимания, разговаривала только с дочерью:
- Слыхала? А теперь еще меня назвал лгуньей!
Она повернулась к Бруно.
- Не много ли ты о себе возомнил? По-твоему, моя дочь без тебя не выйдет замуж? Вышвырни его вон, Дьедоинэ!
Приказ, очевидно, не доставил особой радости месье Адолю.
- Может, ты сам уйдешь отсюда, Бруно? - робко спросил он.
- Нет.
- Вот как? Перрин, он отказывается...
Как будто не замечая родителей девушки, Маспи подошел к Пэмпренетте.
- Прошу тебя, моя Пэмпренетта... ты ведь знаешь, как я тебя люблю?
- Нет, ты меня не любишь... ты любишь только свою работу... Ты легавый, просто легавый! Уходи! Я тебя ненавижу!
Повернувшись на каблуках, девушка вмиг взлетела по лестнице и заперлась у себя в комнате на ключ. Перрин с трагическим видом повернулась к Бруно.
- А вдруг она себя убьет? Негодяй! Соблазнитель! Обманщик! Убийца!
- Если она это сделает, я тоже покончу с собой! - поклялся парень, очевидно, проникшись атмосферой дома.
- Не успеешь! Я придушу тебя своими руками!
И, сделав это решительное заявление, мадам Адоль бросилась вслед за дочерью с твердым намерением не допустить никаких эксцессов.
- Ну и натворил же ты дел! - бросил Дьедоннэ, как только его жена исчезла из виду.
- Но почему она не хочет понять, что я должен выполнять свои обязанности?
- Матерь Божья! Да поставь же ты себя на ее место! Девочка ждет, что ты сейчас наговоришь ей кучу всяких нежностей, а вместо этого ты заявляешь, будто я убийца!
- Да неправда это! Я всего-навсего сказал, что хочу потолковать с вами насчет убитого итальянца!
- Но, малыш, если ты вообразил, будто я способен зарезать ближнего, что ты можешь надеяться от меня услышать?
- Например, как он добрался сюда из Генуи.
- А почему я должен это знать?
- Потому что парня переправили контрабандой.
- Ну да, а стоит в Марселе произнести это слово, как все тут же вспоминают о Дьедоннэ Адоле, верно?
- Вот именно.
- Так вот, малыш, могу сказать тебе только одно: очень возможно, что твой макарони приплыл сюда на какой-нибудь из моих лодок, но ты, я думаю, и сам догадаешься, что те, кто его перевез, хвастаться не стали? Не исключено, что ребятам вздумалось подработать, потихоньку переправив к нам генуэзца... Кто ж тут может помешать? Но все они прекрасно знают, что, коли я выясню, чья это работа, живо выгоню вон, а потому никто и слова не скажет! Так что даже не стоит тратить время на расспросы...
- И все-таки попытайтесь, Дьедоннэ... Вы мне оказали бы громадную услугу, потому как, если генуэзец говорил кому-то из ваших людей, что хочет встретиться с Салисето, мы могли бы навсегда избавиться от Корсиканца. По-моему, все только вздохнули бы с облегчением, разве нет?
- Да, разумеется...
* * *
Пока Бруно, повесив нос, возвращался в кабинет комиссара Мурато, Перрин тщетно урезонивала дочь. Но Пэмпренетта, лежа ничком на кровати, продолжала отчаянно рыдать.
- Да ну же, девочка, прекрати! Не стоит он твоих слез!
- Я хочу умереть!
- А я тебе запрещаю!
- Мне все равно! Я наложу на себя руки!
- Только попробуй - и я тебя так отшлепаю, что целый год не сможешь ходить!
- В таком случае, я выйду за Ипполита!
* * *
Как только Бруно переступил порог участка, Пишранд схватил его за руку.
- Поехали, малый! Сейчас мы загребем Бастелику!
- А что, есть новости?
- Сторож пришел в себя... Он не так пострадал, как сперва подумали. И вообще, старики - крепкий народ.
- Ты знаешь, где прячется Бастелика?
- Ратьер не спускает с него глаз. Он только что позвонил мне и сказал, что наш бандит играет в карты в "Летающей скорпене".
Полицейские так стремительно вошли в бистро, что никто не успел предупредить Антуана, поглощенного партией в покер. При виде инспекторов парень побледнел. А Пишранд не дал ему времени опомниться.
- Ну вот, Бастелика, с тобой покончено. Поехали.
Бандит медленно встал.
- А в чем дело?
- Узнаешь в больнице... Ужасная невезуха, мой мальчик, твоей жертве удалось выкарабкаться...
Антуан попытался хорохориться.
- Я оставляю бабки, скоро мы закончим партию, - бросил он партнерам.
Пишранд усмехнулся.
- Если вам когда-нибудь и доведется всем вместе поиграть в карты, то вы уже совсем состаритесь и, пожалуй, не узнаете друг друга. Так что забирай-ка лучше свои деньги, Антуан, в тюрьме они тебе очень пригодятся.
- Ну, я еще не там.
- Не беспокойся, ждать осталось недолго.
В больнице Бастелику вместе с полицейскими проводили в палату раненого, и тот сразу указал на корсиканца.
- Вот он, подонок! Спросил у меня закурить... сукин сын... При свете спички я его отлично разглядел! И даже заметил на мизинце левой руки кольцо с камнем!
Пишранд взял Антуана за левую руку и показал всем кольцо.
- Ну, будешь раскалываться?
Понимая, что отпираться бесполезно, Бастелика пожал плечами.
- Ладно... ну, допустим, это я стукнул придурка... и что с того?
- Да так, пустяки... вооруженный налет, ограбление ювелирного магазина. Дорого же тебе придется за это заплатить! Разве что скажешь, кто ходил на дело вместе с тобой...
- Бастелика не питается хлебом измены!
- Тем хуже для тебя! Сдается мне, дружки не очень-то помогут тебе.
* * *
В сумерках Шивр, Доло, Фонтан, Этуван и Адоли по приглашению Великого Маспи явились на улицу Лонг-дэ-Капюсэн. Войдя в гостиную, сначала с удивлением, а потом и с тревогой они увидели неподвижно застывших деда и бабушку в выходном платье и облаченную в черное мадам Селестину. Да и сам Элуа выглядел довольно зловеще. Первым не выдержал самый нервный, Адоль.
- О, Маспи... случилось какое-нибудь несчастье? - спросил он вполголоса.
- Да, большое несчастье, Дьедоннэ...
Перрин, не умевшая держать язык за зубами больше пяти минут, с обычной бесцеремонностью осведомилась:
- Кто-нибудь умер?
Великий Маспи еще больше выпрямился.
- Вот именно, Перрин, умер! И этот покойник - честь дома Маспи!
Никто ничего не понимал, но по тону хозяина чувствовалось, что назревает трагедия, и в глубине души все испытывали некое радостное возбуждение.
- Я принесу пастис? - робко спросила мадам Маспи.
Муж испепелил ее взглядом.
- Позволю себе заметить, Селестина, что у тебя не хватает чувства собственного достоинства! В подобных обстоятельствах не пьют!
Если кое-кого это заявление не слишком обрадовало, то никто не подал виду. А Великий Маспи все с тем же торжественным видом вышел на середину комнаты.
- Я просил вас прийти, ибо вы самые верные и преданные мои друзья, и все, что касается меня, затрагивает и вас.
Шивр невольно пустил слезу.
- Так вот!.. Я сейчас почти как Наполеон, окруженный остатками своей гвардии... И надо решить, должен ли я отречься или продолжать борьбу... Поэтому я хотел узнать ваше мнение...
Сам выбор слов свидетельствовал о важности момента, а также о том, что Элуа заранее подготовил речь. Двойной Глаз, менее остальных восприимчивый к таким тонкостям, позволил себе вмешаться:
- А может, ты все-таки расскажешь нам, что стряслось?
Все сочли, что Этуван очень плохо воспитан, тем более что он несколько испортил удовольствие от столь драматических минут.
- Так вот... Представьте себе, что сегодня утром...
И Великий Маспи поведал о вторжении корсиканцев. Он возвышенным слогом описал свое удивление при виде убийц, угрожавших его домашним (о собственном позорном падении Элуа, конечно, умолчал), с большим лиризмом остановился на угрозах и оскорблениях, несколько преувеличив наглость Салисето, с гневом рассказал о пощечине и с глубокой обидой - об унижении Селестины.
Перрин Адоль снова не выдержала.
- Да я бы проглотила его живьем, этого Бастелику! - крикнула она.
Элуа, словно не заметив, что его перебили, подвел итог:
- Теперь вы все знаете. И я спрашиваю: что мы будем делать?
В гостиной надолго воцарилось молчание.
- А что, по-твоему, мы можем? - поинтересовался Фонтан.
- Объявить войну Корсиканцу и его банде!
- В нашем-то возрасте?
- Когда затронута честь, это не имеет значения.
