Шарль Эксбрайа - Семейный позор
- И мы тоже! - удивленно воскликнул Бруно.
Элуа вновь чувствовал себя Великим Маспи, поэтому он лишь чуть насмешливо улыбнулся сыну.
- Кто бы мог подумать?
Вечером, ложась спать, Маспи представлял себе, какую физиономию скорчит Салисето, узнав, что его ближайший помощник припрятал целое состояние и после смерти Луи он мог бы безбедно жить на эти деньги, причем никто бы никогда не докопался до правды. Есть с чего навеки потерять покой. Великолепная месть за пощечину... И в эту ночь Элуа уснул с легким сердцем и спокойной совестью.
* * *
Ни разу за все время службы в полиции дивизионный комиссар Мурато не испытывал такого изумления, как в тот момент, когда инспектор Бруно Маспи высыпал ему на стол целый поток сверкающих драгоценностей. Он долго рассматривал украшения, потом вскинул глаза и недоуменно пробормотал:
- Это они?
- Да, шеф... Драгоценности Томазо Ланчано!
- Ну и ну! И где ж ты их нашел?
- В комнате, которую Луи Боканьяно снимал на улице Мариньян.
- Но тогда... значит... это он убийца?
- Вне всякого сомнения!
- Вы мне подробно объясните, каким образом добились такого успеха, мой юный друг, но в первую очередь я хочу сказать, что горжусь вами, как гордился бы Пишранд... А ваш дедушка Сезар, ненароком подстрелив Боканьяно, сам того не ведая, отомстил за нашего друга и, кроме того, избавил государство от затрат на судебный процесс и прочее... Семейство Маспи, надо отдать ему должное, заслуживает величайших похвал!
Как и предполагал Элуа, Тони Салисето, узнав, что полиция нашла драгоценности итальянца в комнате Луи Боканьяно, от огорчения слег в постель. Там Корсиканца и арестовали, ибо комиссар Мурато предъявил ему обвинение в соучастии с покойным приятелем. Выбрав меньшее из двух зол, Тони признал, что это он организовал экспедицию в ювелирную лавку на улице Паради, и присоединился к Бастелике и Ипполиту Доло в Бомэтт.
* * *
Селестина сияла, как наседка, которой наконец удалось собрать вместе всех цыплят и старого петуха - мужа. Бруно рассказывал родителям о том, как блестяще он разрешил загадку, так долго мучившую лучших ищеек департамента. Молодой человек обнимал Пэмпренетту, а дедушка и бабушка так и пожирали его глазами, и Селестина с веселым удивлением подумала, что, похоже, старики гордятся Бруно. Фелиси, блаженно улыбаясь, очевидно, витала где-то очень далеко от улицы Лонг-дэ-Капюсэн. Элуа делал вид, будто слушает рассказ сына, но не придает ему особого значения. И мать семейства решила, что, наверное, ее супруг немного ревнует к славе сына.
Но самое главное Бруно приберег под конец.
- Дивизионный намекнул, что такой успех принесет мне немалые выгоды... в смысле продвижения по службе, конечно... Нет, честное слово, вы ни за что не угадаете!.. Так вот, комиссар считает, что, ухлопав такого ужасного бандита, как Боканьяно, пусть даже случайно, наш дедуля оказал правосудию огромную услугу! Так что он у нас просто герой!
Старик тут же заважничал.
- Я вам не хотел говорить... но вообще-то я прикончил того корсиканца не то чтоб совсем дуриком, - гордо заметил он. - Я даже думаю, что спустил курок с некоторым знанием дела...
Элуа с трудом терпел, что его обошли почестями, хотя без него из этой истории ровно ничего хорошего не получилось бы, и наконец не выдержал:
- Да ну же, дед, не болтай чепухи!
Сезар очень плохо принял замечание сына. Он встал и, выпрямившись, объявил всему семейству:
- Какое несчастье быть героем и при этом выслушивать от родного сына всякие пакости! Фу! Я иду спать.
- Без ужина?
Дед секунду колебался, но самолюбие взяло верх.
- Да, я не стану есть!
И тут уж всем стало ясно, что старик не на шутку разобижен. Только Фелиси, погрузившись в блаженные грезы, ничего не замечала. Решив немного разрядить атмосферу, Селестина подошла к мужу и обняла его за плечи.
- Да ну же, Элуа! Почему ты не хочешь честно сказать, что гордишься сыном?
- Не могу гордиться легавым, Титин!*
______________
* Уменьшительное от имени Селестина. - Примеч. перев.
- Даже если он самый лучший из всех?
Слова жены, видно, тронули Элуа.
- Разумеется, это несколько меняет дело...
Но Селестина довольно неловко продолжала настаивать:
- Бруно теперь не позор, а гордость нашей семьи!
Элуа тут же ощетинился:
- А кто тогда, по-твоему, я?
- Ты? Ты - Великий Маспи!
И это было сказано с такой нежностью в голосе, с такой любовью, что Элуа оттаял. А поскольку он и вправду чувствовал себя великим, то лишь коротко заметил:
- Это верно.
Селестина, Пэмпренетта, Бруно и бабушка расцеловали главу семейства, и Маспи, стараясь скрыть, как он растроган, заявил:
- У каждой семьи есть какая-нибудь тайна... все что-нибудь скрывают... Вот мы и не станем особенно распространяться, что мой сын - полицейский. И благодаря покровительству Матери Божьей в какой-то мере это даже немного лестно... если принять в расчет обстоятельства... Скажем, это просто случайность, и ничего подобного никогда больше не повторится... Пэмпренетта, поклянись мне, что твои дети никогда не пойдут работать в полицию!
Но девушка не успела найти подходящий ответ, потому что Фелиси вдруг опустилась на колени рядом с отцом. Щеки ее горели, глаза сверкали.
- Папа, я должна кое-что тебе сказать...
- Что именно, моя голубка?
- Я хочу выйти замуж...
- Ну? И ты тоже?.. А ты об этом не догадывалась, Селестина?
- Немного...
- Ага, понятно! Женские секреты и шушуканья, а? И как зовут того, кто надеется украсть у меня дочь?
- Жером...
- А чем он занимается в жизни, сей молодой человек, которого ты называешь просто по имени?
- Он полицейский инспектор, папа.
Селестина вовремя успела оторвать пуговицу на воротнике Элуа, иначе Великого Маспи наверняка хватил бы удар.
