Фернандо Льобера - Девятый круг
В гостиной становилось душно: аромат трубки дель Кампо непрерывно смешивался с дымом сигарет Ивана и запахом горящего дерева в камине.
— История на этом не заканчивается. — Орасио протянул руку к блюду. — Несмотря на яростное сопротивление Данте и вождей белых гвельфов папским притязаниям, в 1301 году папа Бонифаций VIII пригласил Карла Валуа[28] якобы для урегулирования разногласий между противоборствующими группировками. В действительности он стремился подчинить Флоренцию и привел к власти во Флоренции черных во главе с вероломным Донати, после чего прокатилась новая волна изгнаний. В списках подлежащих изгнанию значилось и имя нашего Данте. А после того как он отказался платить огромный штраф, поэта приговорили к сожжению на костре, если нога его когда-либо ступит на землю Флоренции. С тех пор начались его странствия по всей Италии, и доподлинно известно, что он жил одно время при дворе делла Скала в Вероне и присутствовал на собрании в Сан-Гонденцо, где был заключен союз между белыми и гибеллинами. Но когда в Ластре союзники потерпели сокрушительное поражение, совершенно точно, что нашего героя там не было. Кто-нибудь желает воды?
Орасио склонился над столом и стал наполнять большие бокалы водой с изрядным количеством льда и лимона.
— Я, пожалуй, продолжу, — сказал Альберто. — В те годы Данте совершил путешествие из Болоньи в Падую, где познакомился с Джотто. Тогда же, вдохновленный примером Цицерона и Боэция, он приступил к созданию «Пира». Трактат был задуман как своеобразный компендиум универсального знания и облечен в поэтическую форму.
— И вот наконец, — подхватил Орасио, — мы добрались до сути дела. В тот же период он написал послание, нечто вроде путевых заметок. Их мы, собственно, и переводили. В 1308 году Данте получил письмо от своего друга Пьетро делла Бастонья, ученика знаменитого Леонардо Пизанского,[29] более известного как Фибоначчи.
— Фибоначчи — фигура, которая в наше время вызывает особый интерес, — вставил Иван Польскаян. — И породила бурю страстей в узком кругу нашего общества. — Он покосился на Орасио. — Не так ли, любезный друг?
Шахматист тщательно загасил энную сигарету, слегка раздавив окурок в пепельнице. Он разговаривал с заметным акцентом, но грамматически строил фразу безукоризненно, словно по учебнику. Себаштиану вновь задумался о том, какие узы связывали так крепко «друзей Кембриджа».
— Мне не хотелось бы отвлекать внимание присутствующих от письма Данте, но не будете ли вы так добры удовлетворить мое любопытство, — сказал Португалец.
— Изволь.
— Почему ваше общество называется «Друзья Кембриджа»?
— Отец никогда не объяснял тебе, в чем смысл? — спросил Иван с едва заметной улыбкой. — Ну так давайте прервем лекцию о Данте, дабы поведать историю, которая стоит за нашим названием. Следует заметить, она сильно отличается от той, что нам преподносят эти старые идеалисты. В начале XX века, в 1900 году, выдающийся немецкий ученый Давид Гильберт выступил с докладом на Международном математическом конгрессе в Париже о математических задачах, ожидающих решения. В своей блестящей речи он сделал краткий обзор основных тенденций развития науки в истекшем столетии и предложил список из двадцати трех фундаментальных проблем в математике, решение которых в тот момент еще не было найдено. Он считал, что данные проблемы должны стать основополагающими для математических исследований в грядущем веке. Гильберт утверждал, будто определение круга насущных проблем не менее важно, чем их решение. Иными словами, одна только постановка проблемы, понимание, в каком направлении необходимо идти, даже если неясно, откуда начинать, является сама по себе большим достижением. Несомненно, Гильберт был одним из математиков, кто внес немалую лепту в развитие науки. Заслуги и авторитет немца сыграли свою роль, и крупные ученые приняли вызов. Действительно, многие из перечисленных Гильбертом задач были разрешены полностью, другие лишь частично, некоторые до сих пор не поддаются усилиям научного сообщества.
— Недавно, — вмешался Эмилиано дель Кампо, — американский Математический институт Клея в Кембридже[30] выделил семь нерешенных задач из списка Гильберта и назначил премию в семь миллионов долларов за их решение: по миллиону за задачу.
— Неплохо, — пробормотал Себаштиану.
— В число семи проблем тысячелетия вошли гипотеза Римана, гипотеза Пуанкаре, гипотеза Ходжа, гипотеза Свиннертона-Дайера, уравнения Навье-Стокса, теория Янга-Миллса и задача о равенстве классов NP и P в теории алгоритма.[31]
— И мы, пятеро верных друзей, объединили усилия, отдавая себе отчет, что решение столь абстрактных задач лежит далеко за пределами чистой науки, — продолжал Орасио. — Мы попытались использовать для решения каждой проблемы разнообразные подходы, взяв на вооружение красоту шахматной математики — сочетание точности и страсти, а также изобретательность и свежесть восприятия классиков, изощренность восточной философии, знание психиатрии и понимание механизма мыслительных процессов. Вдохновенное стремление к познанию. И мы решили одну из задач.
— Миллион долларов никогда не бывает лишним, — с широкой улыбкой прокомментировал Оскар.
— «Друзья Клея», — произнес Себаштиану, проверяя, как это звучит. — «Друзья Гильберта». «Друзья Кембриджа». — Он усмехнулся. — Я тоже выбрал бы последний вариант.
— Скромная дань уважения нашим… наставникам.
— И какую же из задач вы решили? — полюбопытствовал Себаштиану.
— Мы опирались на разработки Коутса и Уайлза середины семидесятых на тему комплексных чисел, существенно их дополнив, чтобы полностью разрешить проблему Свиннертона. Мы не станем тебя утомлять подробностями этой запутанной гипотезы. Достаточно сказать, что нам потребовалось два года напряженной работы, и в результате Альберто нашел верный ключ. Пары простых чисел и последовательность Смарандаче.
— Смарандаче?
Альберто взмахнул руками.
— Прогрессии. Мы сосредоточились на числах Люка, последовательности целых чисел, которая задается с помощью рекуррентной формулы. Один, три, четыре, семь, одиннадцать, восемнадцать и так до бесконечности.
— Минуту, — вмешался дель Кампо, поворачиваясь к Себаштиану. — Каким будет следующее число?
Себаштиану задумался, пристально глядя на собеседника, прокручивая в голове ряд чисел и так и этак. Дель Кампо также не спускал с него глаз, слегка потряхивая трубкой, зажатой в левой руке.
— Двадцать девять, — ответил наконец Себаштиану. Это простая прогрессия: каждое следующее число получается путем сложения двух предыдущих.
— Точно, — подтвердил психиатр.
Себаштиану кивнул, мимолетная улыбка тронула его губы.
— Что ж, приятное отступление, — заметил Орасио и обратился к итальянцу: — Итак, Альберто, вернемся к Данте, не позволяй Себаштиану увести себя в сторону.
Из папки, лежавшей перед ним, Альберто достал бумагу.
— Вот перевод пергамента.
Альберто надел очки в металлической оправе и начал читать:
Гражданам прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, Флоренции, было угодно извергнуть меня из ее сладостного лона. Я блуждал, скитаясь, по всем краям, на которые простирается наша речь, поневоле обнаруживая раны, судьбой нанесенные. В тот раз путь мой лежал в Пизу, город, знаменитый своей башней, куда я спешил на встречу со своим добрым другом Паоло Джерарди, слушателем прославленного Леонардо Пизанского. Усовершенствовал ли Фибоначчи свои познания, прочитав в переводе с арабского на латинский трактат «Al-jabr w'al-muqabala»[32] выдающегося математика аль-Хорезми или же приумножил ученость во время многочисленных дальних странствий, то неведомо, но достоверно, что приобретенной мудростью он добросовестно поделился с моим другом.
Леонардо, сын Боначчи, поведал мне устами Паоло о многодневных плаваниях по нашему морю, к африканским берегам, до порта Буджа,[33] а также о подробнейшем изучении теорий Абу Камила и аль-Караджи. Всем известный труд Liber Abaci,[34] им написанный, является неоспоримым свидетельством его поистине удивительной учености.
И еще я хочу подробно рассказать о Паоло.
Муж среднего роста, с походкой слегка неровной, но не лишенной давности. Он всегда облачен в скромные одежды, так как считает неподобающим хвастаться богатством нарядов или предаваться излишествам роскоши. Напротив, в обращении он неизменно проявляет достойную сдержанность и любезность. В еде и питье он также предпочитает умеренность, ссылаясь на то, что скудная пища имеет благотворное влияние на живость ума. Кушанья на его столе самые обычные, хотя я могу подтвердить, что никогда я ни в чем не знал отказа, когда удостаивался чести гостить у него.
