Берталан Маг - В тупике
— А какие украшения вы получили в подарок сами от вашего мужа Акоша Драгоша?
— Когда, сейчас? — Драгошне, по-видимому, все еще ничего не понимала.
— Не сейчас, а в прошлом. Скажем, за последние десять лет. И где они сейчас?
— Все, что я когда-нибудь от него получала, находится дома, в моей шкатулке.
— Как, вы не помните, когда что он вам дарил?
— Помню, разумеется.
— Так когда же и что именно?
— Помнится, в 1947 году, в день десятилетия нашей свадьбы, я получила от мужа в подарок бриллиантовый перстень и кулон на золотой цепочке, очень красивый.
— И эти драгоценности в настоящий момент находятся у вас дома, в вашей шкатулке?
— Отчасти.
— То есть как это «отчасти»?
— Ведь перстень здесь, со мной. Вот он! — Илона Пайж вытянула вперед тонкую кисть руки.
— Я могу взглянуть на него?
— Пожалуйста. — Она сняла с пальца кольцо с большим бриллиантом и протянула его мне. Внимательно осмотрев камень, я вернул его владелице.
— Благодарю.
Супруга Драгоша, видимо, немного успокоилась.
— Скажите, сударыня… Хорошо ли себя чувствует ваша матушка?
— К сожалению, не слишком. Почти не встает с постели.
— Что с ней?
— Обычное дело, старость. Ей уже далеко за семьдесят. Нелегко дожить до такого возраста.
— Как звали вашу матушку в юности?
— Каталин Томпа.
— Вы слышали о том, что недалеко от вашей виллы на Балатоне в последний год войны убили вдову Кочишне, вернувшуюся на родину из Америки?
— Да, слышала. И очень жалела бедняжку. Я была с ней знакома.
— Что вы слышали о том, кто именно ее убил?
— В то время болтали всякое. Ходили самые нелепые слухи.
— Слухи? И кто же их распространял? Можете говорить, ведь нам известно, что вы и ваш муж состояли в самой тесной дружбе с начальником жандармерии. В вашем доме устраивались пышные приемы, обеды и ужины, а на этих ужинах во главе стола сидели немецкие офицеры, в том числе и ваш теперешний зять и его приятели… Так что не смущайтесь.
— Насколько я припоминаю, начальник жандармов господин Бодьо был первым, кто упомянул о том, что Кочишне убили коммунисты-подпольщики. Но то же самое говорили мой зять и мой муж. В те времена люди говорили и думали иначе, чем теперь. Вы, конечно, понимаете… Но почему вы об этом меня спрашиваете? — Щеки Илоны Пайж вновь побледнели от волнения. — Вы знаете, кто убил Кочишне? Кто?
— Кто? В самое ближайшее время вы узнаете об этом. Так же, как и мы. Поверьте, нас этот вопрос интересует, пожалуй, значительно больше, чем вас. А пока, сударыня, вам придется еще немного подождать. Да, да, здесь, в этой комнате.
Побеседовав таким образом с женой Акоша Драгоша, я навестил вдову Шулек, урожденную Терезу Коллер, помещавшуюся в третьей «палате».
— Как себя чувствуете, сударыня? — осведомился я.
— Благодарю вас, — едва слышно ответила Тереза.
— Сколько лет было бы сейчас вашему сыну, если бы он не погиб на фронте, а остался в живых?
— Тридцать четыре. Ушел от меня, оставил одну-одинешеньку. Живу сиротой, некому меня поддержать, — жалобным тоном промолвила вдова Шулек.
— Ну, я не нахожу ваше положение таким уж бедственным. Ведь он только вчера ночью вас посетил, и не с пустыми руками.
Женщина дернулась, словно ее ущипнули. Побледнев, она смотрела на меня во все глаза.
— Кто навестил?
— Вероятно, ваш сын, столь внезапно воскресший из мертвых. Или это был не он, а кто-то другой?
Тереза Коллер не ответила, опустила голову и неподвижно, застывшим взглядом уставилась себе под ноги.
— Неплохо будет, сударыня, если вы хорошенько поразмыслите над этим чудом. А когда вам захочется говорить, обратитесь вот к этому молодому человеку.
Знаком подозвав одного из сотрудников, охранявших Терезу Коллер, я приказал ему подробно запротоколировать ее показания.
С временной обитательницей четвертой «палаты» я не был знаком, пришлось представиться.
— Как ваше здоровье, уважаемая фрейлейн Хельга, то бишь госпожа Шмидт?
— Благодарю.
— Как вам нравится здесь, у нас?
— Не очень. Я хочу домой.
— Куда это?
— В Швецию, разумеется.
— Но ведь ваш дом здесь, в Венгрии. Вы же венгерка, а не шведка. Или, может быть, вы стыдитесь своего отечества? Понимаю. Тот, кто однажды стал предателем, никогда не будет чувствовать себя хорошо на родине, которую он предал.
— Я никого не предавала!
— Разве? Будь я на вашем месте, я бы этого не сказал. Вы знали Белу Фекете, официанта?
— Да, знала.
— Тогда, я думаю, мне лучше не стоит продолжать.
— Отчего же, говорите все, что хотите. Мне даже интересно. — Хельга держалась вызывающе.
— Ну уж если вы того желаете, то послушайте. По доносам таких, как вы, Тереза Коллер и другие тайные агенты гестапо, ваши друзья-гитлеровцы мучили, пытали и убили многих честных людей, патриотов своей родины. В том числе вдову Кочишне.
— Мне ничего об этом не известно.
— Весьма странно, сударыня. Разве не вас приставили в качестве осведомителя к этой вдове? Разве не вы доносили на нее герру Кольманну? Или я ошибаюсь, кому-нибудь другому?
Хельга Хунт не удостоила меня ответом.
— Вы знаете, кем была Кочишне?
— Я знаю только, что она приехала на родину из США.
— Лучше было бы вам этого не знать. Ну а что о ней говорили в кругу ваших друзей?
— Ее считали агентом красных.
— Вот теперь все понятно. Кто же так считал персонально?
— Все, с кем я встречалась. Так говорили и жандармы, и мой муж, который был тогда еще женихом, и мой отчим тоже.
Я направился было к двери, но, сделав два шага, остановился.
— Только сейчас заметил, какой красивый у вас кулон! Наверное, стоит больших денег.
— Я получила его в подарок от мужа!
— И когда же?
— В 1945 году, в Швейцарии.
— Разрешите взглянуть?
— Прошу, вот он, — Хельга сняла с шеи ажурную золотую цепочку, на которой висел крупный граненый алмаз исключительной красоты и блеска. Я повернул его обратной стороной. На поверхности отчетливо виден был знак американской ювелирной фирмы.
— Этот камешек тоже обагрен кровью, — сказал я сотруднику, разделявшему одиночество госпожи Шмидт в мое отсутствие.
Уже стоя у двери, я обернулся и добавил:
— Полагаю, госпожа Шмидт, лучше всего для вас откровенно и без утайки рассказать все о вашей деятельности. Хотя бы потому, что в соседней комнате ваш муженек делает сейчас то же самое. А вы, лейтенант, — обратился я к сотруднику, — занесите в протокол показания госпожи Шмидт по всей форме.
Дактилоскописты помещались этажом выше. Прыгая, как мальчик, через две ступеньки, я поднялся по лестнице и, распахнув дверь, остановился на пороге. Начальник лаборатории, мой старый друг, взглянул на меня. Лицо его было серьезно.
— Ну что, готово?
— Готово. Я только что собирался тебе позвонить.
— Итак?
— К сожалению, не совпадают.
— Не совпадают? — Я вскрикнул как от удара. — Этого не может быть!
Но огорченное выражение лица моего коллеги и друга погасило во мне остатки надежды.
— Вот так сюрприз! — произнес я шепотом. Затем, немного оправившись от изумления, уже громче добавил: — Очень прошу, об этом пока никому ни слова.
Опрометью выскочив из лаборатории, я скатился по лестнице. В голове лихорадочно билась мысль: «Не может быть! Столько кропотливой работы, и все насмарку? Не может быть!» Пока я дошел до своей двери, план действий у меня уже созрел.
Я вызвал Козму в коридор и шепотом сказал ему:
— Позаботься, чтобы все было обеспечено. Задержанных держать врозь. Допроси Роберта Шмидта еще раз. Я должен срочно уехать кое-куда, но скоро вернусь. Если генерал спросит, скажи, что я обещал скоро быть.
Мои товарищи не могли понять, что со мной стряслось. Но начальник дактилоскопической лаборатории держал данное мне слово. Минуты растягивались в часы. Наконец моя машина затормозила у центрального подъезда. Я вернулся, и вернулся не один. Следуя на полшага позади моего гостя, я препроводил его прямехонько в дактилоскопическую лабораторию. У него взяли отпечатки пальцев.
Еще с улицы я заметил, что окна в кабинете генерала освещены. Значит, он еще в управлении. Сидит и ждет меня, хотя время давно уже перешагнуло за полночь. Я направился к нему. Генерал сидел за столом и дремал.
— Где тебя черти носили? — спросил он сонным, но сердитым, почти официальным тоном.
— Ездил за убийцей.
— За убийцей? — Генерал окончательно проснулся. — Ты же доложил, что он сидит у тебя в комнате?
— Да, я был уверен в этом. Но убил Кочишне не он, а другой.
— Так кто же, наконец?
— Через несколько минут мы об этом узнаем.
Мы оба уперлись взглядом в телефон. Бывают минуты, когда ничего нет на свете важнее этой нелепой коробки из бакелита.
