Марина Серова - Ошибка Купидона
Минуты тянулись, как часы, и чтобы как-то убить время, можно было заняться пресловутой «застрахованной» кассетой. Отмотав метры записи, которые мне еще пригодятся, я буквально за пару минут разделалась с идиотской защитой, сняла несколько пробных кадров и убедилась, что видеокамера абсолютно готова к работе. На всякий случай не стала прятать ее далеко, а потом придумала себе развлечение: максимально приблизив изображение, стала рассматривать Хрусталева, как насекомое под микроскопом.
Я уже привыкла к постоянно присутствующей на его лице самодовольной улыбке, поэтому явилась для меня полной неожиданностью гримаса боли, которую я обнаружила сейчас.
Мне захотелось запечатлеть это на пленку, и я включила камеру. Хрусталев явно сильно волновался и с нетерпением оглядывался на дверь. Едва закурив сигарету, он тут же затушил ее резким движением. И это заставило меня перевести объектив на дверь детского дома и уже не отрываться от нее до появления… ребенка. Хотя внешний вид маленького существа совершенно не соответствовал этому ласковому и радостному слову.
Его вела за руку, вернее, тащила за собой та самая женщина в белом халате. А маленький уродец кричал и вырывался. Если бы не камера, может быть, я приняла бы его издали за обычного капризного мальчика лет четырех. Но прекрасная оптика не оставляла сомнений в его врожденной патологии. Я недостаточно эрудирована в медицине, чтобы назвать диагноз, но это был даже не олигофрен. Его внешность — как ни чудовищно это звучит по отношению к ребенку — вызывала физическое отвращение.
Я не преувеличиваю. Можно было бы описать несчастное создание во всех подробностях, но не думаю, что это кому-то доставит удовольствие. Я бы, наверное, выключила камеру, если бы в тот момент могла контролировать свои действия. Но то, что происходило перед моими глазами, настолько потрясло меня, что я потеряла эту способность. Благодаря этому все происходящее в последующие пятнадцать минут осталось у меня на пленке.
Хрусталев попытался придать своему лицу веселое ласковое выражение, и ему это почти удалось. Он протянул руки навстречу ребенку и что-то сказал ему. Женщина, пытаясь успокоить мальчика, со злостью дернула его за руку.
— Да заткнешься ты, наконец? — прочла я по ее губам. И эти слова отозвались на лице Хрусталева новой гримасой боли.
Он что-то сказал женщине, показывая на дверь. Она в ответ пожала плечами и неохотно удалилась, передав ребенка Хрусталеву с рук на руки.
Поискав глазами более укромный уголок, но не найдя такового, он взял ребенка к себе на колени, усевшись прямо на грязном крыльце облезлого особняка. А потом начал доставать из сумки все новые и новые сладости и фрукты. И через пару минут все это было разбросано ничего не понимающим и плачущим уродцем в разные стороны.
Хрусталев попытался погладить его по голове, но тут же испуганно отдернул руку. Ребенок широко раскрыл рот и, мне показалось, попытался укусить своего «гостя».
Наблюдать все это было невыносимо. Опустив камеру, я перевела дыхание и только тут заметила, что она до сих пор работает. Нажав на «стоп», я забросила ее в сумку, достала, чтобы немного прийти в себя, из сумки бутылку теплого пива и с отвращением выпила ее за несколько секунд.
Вскоре из дверей детского дома вновь вышла воспитательница или медсестра, бог знает, как они тут называются. Хрусталев, не обмолвившись с ней и словом, встал с места и пошел, что называется, куда глаза глядят. Женщина проводила его насмешливым взглядом и принялась деловито собирать с земли деликатесы. Собрав все, вплоть до раздавленной шоколадки, она подхватила под мышку ребенка и уволокла его внутрь.
Неожиданно мне пришла в голову любопытная затея, и я незамедлительно приступила к ее выполнению.
Подождав для убедительности несколько минут, я позвонила в двери детского дома. На мое счастье, открыла все та же женщина. Торопливо проглотив какой-тот кусок, она молча уставилась на меня.
— От вас только что ушел посетитель, — вежливо напомнила я. — Приходил проведать мальчика…
— Ну? — то ли подтвердила, то ли поинтересовалась причиной моего появления тетка.
— Он купил вам небольшой тортик, но так волновался, что забыл его отдать. И попросил меня…
Я застенчиво улыбнулась и достала из сумки купленный мною на рынке вафельный торт. Сменив гнев на милость, воспитательница без лишних слов протянула руку за тортом.
— Я ничего не перепутала? — не торопясь отдавать ей коробку, уточнила я. — Вы знаете, о ком я говорю?
— Ничего ты не перепутала, — недовольно заворчала она. — Только что ушел красавчик, к Сашке Хрусталеву приходил.
Я постаралась не показать виду, насколько меня поразило совпадение имени и фамилии.
— Ну, тогда все правильно, — облегченно вздохнула я и отдала ей обещанный торт.
— Можно подумать, к нам толпами ходят… — напоследок хмыкнула воспитательница и, не прощаясь, захлопнула за собой дверь.
Глава 7
«Вот оно что… — мысленно ахнула я, когда осталась одна. — Выходит, это его сын. Никогда бы не подумала, что у этого плейбоя такая трагедия за душой. А производит впечатление вполне респектабельного и довольного судьбой человека. Мало того, что в расцвете лет умерла его сестра. Так еще и это…»
Как говорят англичане, у каждого имеется свой скелет в шкафу. Я тоже абсолютно благополучных людей не встречала. Но такой беды не пожелаешь и врагу.
Закурив сигарету, я присела на бревно, чтобы собраться с мыслями. Автобус в Тарасов, насколько мне было известно, отходил только через час, а на стоянке мне делать нечего. Найти машину до Тарасова я здесь не надеялась, поэтому собиралась прийти к автобусу буквально за минуту до отправления.
В тени было не очень жарко, тем более что в деревне тридцать градусов переносятся значительно легче, чем в городе. Свежий ветерок и отсутствие выхлопных газов позволяют забыть здесь об этой проблеме.
«Итак, что мы имеем на сегодняшний день?» — мысленно задала я себе традиционный вопрос. И приготовилась подвести итоги двух первых дней работы. Но, видимо, сделать это мне было не суждено, потому что на крыльце появилась седенькая старушка в застиранном халате и недолго думая, чисто по деревенской традиции поздоровавшись, присела рядом со мной.
— Издалека будешь? — ласково спросила она.
— Из Тарасова.
— А чего к нам?
— За компанию. Через час уеду.
— Ну, правильно, чего тебе тут…
Несколько минут мы не говорили ни слова. Потом уже я нарушила тишину:
— А вы здесь давно работаете?
— Третий десяток, однако, пошел, — посчитав в уме, сама удивилась старушка.
— Трудно с больными-то?
— Привыкла, да и желающих у нас работать что-то не видно.
— И много у вас таких, как Саша Хрусталев?
— Ну, этот еще не самый тяжелый, — неожиданно улыбнулась она. — У нас некоторые вообще не встают.
— А сколько ему лет?
— Сашке-то? Дай подумать… Восьмой годок, надо полагать. В девяносто четвертом он к нам попал.
— А выглядит годика на четыре.
— Да он, милая, может, и до старости таким останется.
— Он что-нибудь понимает?
— А как же. Все понимает. Наши знаешь какие умные… Только говорить не могут. А так — все понимают.
Хотелось задать ей еще несколько вопросов, но тут буквально на полуслове старушка задремала, как могут засыпать только старые и очень усталые люди. Я не стала ее будить и отправилась к речке, куда, судя по всему, торопились некрасивые, но здоровые деревенские мальчишки с удочками.
* * *Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что в автобусе мы с Хрусталевым оказались на одном сиденье. Просто других свободных мест не было. Но я абсолютно ничем не рисковала, потому что к этому времени он уже был настолько пьян, что плохо понимал, где находится. Где он успел так набраться, я не знала, но вполне понимала его желание забыться.
Грабить пьяных — последнее дело. Но если этот пьяный — твой противник, то ты не должен быть особенно щепетилен в выборе средств. А по нынешнему раскладу Светлана и Хрусталев были моими противниками. В той самой игре, за которую мне платили деньги. И не воспользоваться таким удобным случаем я просто не имела права. Не дожидаться же, когда он протрезвеет, и только после этого обокрасть, но уже с определенным риском и немалыми трудностями. В конце концов, воровать — вообще нехорошо.
В результате, когда я вышла из автобуса, у меня в сумке лежало уже две видеокассеты. Убедившись, что Хрусталев «на автопилоте» вошел в свой трамвай, я оставила его в покое и вернулась домой.
Первым делом я смыла с себя все дорожные запахи, включая хрусталевский. После чего сварила огромную чашку тройного кофе по-турецки, при одном виде которой нормальный турок тут же завопил бы благим матом и принялся отговаривать меня от самоубийства. Но что для турка смерть, для меня — удовольствие. И, ополовинив кофе, я, благоухающая и бодрая, залезла в любимое кресло с ногами, приготовившись посмотреть ворованную кассету.
