Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу
— Обдерут тебя фининспекторы. За славу, милый мой, приходится платить.
— Не догола же обчистят, хватит и мне. Я подсчитал, что за два года сумею встать на ноги, а тогда можно будет «Моду» даже из головы выбросить.
— Что значит «на ноги»?
— Скажем, начну строить дачу… И жене нужно что-то кроме работы… Чтобы она все время о чем-то думала, все время чем-нибудь была занята. Это укрепляет семью.
— С земельными участками трудно…
— Неужели нельзя?
— Ничего невозможного не бывает. В социалистическом обществе все возможно, а когда нам чего-нибудь не хватает в социализме, мы можем воспользоваться пережитками капитализма.
— Послушай, я, наверное, ужасный обыватель…
— Я не знаю, что такое обыватель. Я знаю, что у одних есть дачи, а у других нет. Я знаю, что у одних есть автомашины, а у других нет. И я знаю, что те, у кого этого нет, не возражали бы все это иметь. Значит, они точно такие же, как те, у кого все есть. Часто слышишь — тот-то гонится за длинным рублем; а разве тот, кто так говорит, пойдет туда, где заработки меньше? Пусть обо мне хоть в газетах пишут, но я все-таки хочу быть лучше обывателем с машиной, чем необывателем с голой задницей!
Вильям пришел домой и долго расхаживал по пустой квартире, не зная за что взяться. Наконец, он уселся в кресло с газетой, но читать не хотелось. И как бы со стороны разглядывая обстановку квартиры, стал прикидывать, что из мебели следовало бы заменить.
За долгие годы он впервые осмотрел квартиру хозяйским глазом. Вчера он только вернулся из Страуте, и на это ему не хватало времени. Вчера мысли его были заняты тем, как бы поскорее заполучить Беату в постель. Этой минуты он так долго ждал и так живо себе ее представлял много раз, что, увидев в узком вырезе халата белую грудь жены уже не мог сдержаться и, подхватив ее, понес к дивану. Беата слегка сопротивлялась, и это распалило его еще больше: он целовал ее колени, бедра, спину, грудь, она податливо отвечала губами. Он горел, он пылал, и все же ему показалось, что глаза у нее грустные.
— Тебя что-то угнетает? — спросил он после.
— Нет, — она устроилась под его рукой.
И все-таки ему казалось, что в глазах ее затаилась грусть.
Глава 6
Пришел Ролис и сразу включил телевизор. Показывали хоккей. Вильяма хоккей никогда не интересовал, но он уселся рядом с сыном. Так они и сидели. Молча. Между ними была какая-то пустота. Вильяма это пугало, и он решил высказать свои замечания об игре, надеясь, что это их сблизит, но добился обратного.
— Не мешай смотреть! Ты ведь ничего не понимаешь!
Ролис сказал это резко, категорично.
Но во время перерыва сын стал как будто мягче, уступчивее. Как котенок, который хочет приласкаться. Вильям подумал, что сын жалеет о своей резкости, но самолюбие не позволяет ему извиниться.
— Пап, ты не подпишешь мой дневник?
Вильям так и расцвел: этим его окончательно признавали главой семьи. Вдруг ему подумалось, что, если в дневнике двойка или замечание, он все равно подпишет. Главное сам факт. У него есть возможность и не подписать, выразить недовольство, возможность поинтересоваться, как и почему появилась эта двойка.
Вильям встал, вынул из ящика письменного стола авторучку. Это была старая модель с золотым пером и серебряным наконечником. Он не пользовался авторучкой несколько лет, а хранил как память: коллектив мастерской подарил ее давным-давно в день рождения. Чернила внутри высохли, на кухне он втянул в ручку несколько капель воды и встряхнул — для подписи хватит.
В дневнике не было подписи за прошлую неделю. Сын за это время получил три отметки — две пятерки и одну четверку. Расписываясь, Вильям подумал, не будет ли педагогичнее спросить, почему по английскому всего лишь четверка. Надо наказать, чтоб был поприлежнее.
— Пожалуйста! — сказал он, подписавшись в дневнике. — Ты хорошо учишься.
— В классе я один из лучших по успеваемости. — Вильям был горд за сына и за себя: расположение сына он почти вернул.
— Пап! — Ролис говорил уже ласково. — Я обещаю и впредь хорошо учиться, но ты купи мне мопед. Мы договорились летом отправиться в путешествие.
Что это? Осознанный торг? Тонко рассчитанный психологический подход? Неужели такой мальчишка уже способен на такое?
— Папа, ну так как? — нетерпеливо спрашивал он.
— Посмотрим, с какими отметками ты закончишь девятый класс.
Ответ сыну явно не понравился, но он ничего не ответил, только снова спрятался за стену отчужденности и уставился взглядом на телеэкран.
Вильям еще немного посидел рядом. Его не покидало чувство, что он только что проиграл какое-то важное сражение. Причем проиграл не в честном поединке, а из-за необъективности судей.
— О мопеде надо поговорить с мамой, — в конце концов он предложил ничью.
— Мама не согласна, — очень холодно ответил сын.
Значит, мальчишка и впрямь ластился с расчетом. Вильяма это настолько огорчило, что он вышел в другую комнату и начал рыться в книгах, подыскивая какое-нибудь легкое чтиво, чтобы отвлечься от мыслей о взаимоотношениях с сыном. А может он вовсе так и не думает? Может, это только предположение изощренного ума взрослого человека. Он все искал успокоения.
Роясь в книгах, Вильям нашел толстый журнал в яркой обложке. Это было шведское рекламное издание. Журнал предлагал все: от бритвенных лезвий и спичек до двухместных спортивных самолетов. Его в мастерскую принес однажды какой-то заказчик, чтобы наглядно показать, какие лацканы он хотел бы иметь на пиджаке. Теперь Вильям вспомнил, что здесь есть целый ряд страниц с фотографиями коттеджей. Он решил заново перелистать журнал. Вот эти домики — с мансардами и без, с плавательными бассейнами и без них, с коротко подстриженными английскими газонами и без них. Приятно было даже представить себе, что когда-нибудь в таком домике сможешь жить. Вот в таком, например. И Вильям выбрал. За красивой, орнаментами кованой оградой, за зеленым газоном-ковром, за клумбами белых и фиолетовых хризантем возвышался дом с островерхой крышей и зимней верандой, увитой диким виноградом, сквозь листву поблескивали стекла окон. С улицы больше ничего не было видно. К счастью, на другой фотографии был вид дома сбоку — хозяйственные постройки, похожие на навесы, и гараж. Было написано, что дом стоит сто сорок тысяч шведских крон. Первый взнос — десять процентов стоимости. До церкви около двух километров, дом отапливается нефтью. Вильям не знал, сколько это — сто сорок тысяч шведских крон и за какое время их может заработать министр, а за какое — грузчик, но, посмотрев на цены под фотографиями других коттеджей, с легкостью решил, что этот дом — один из самых дешевых.
Когда пришла Беата, хоккей давно закончился, и сын в соседней комнате крутил транзистор — даже уроки он учил под грохот электрогитары, а Вильям все еще сидел, листая журнал и прикидывая, что из вещей ему еще нужно приобрести. Вернее, будет нужно.
Беата пожаловалась на усталость и была нервозной. Она быстро приготовила ужин. Когда Вильям решил показать ей журнал с фотографиями коттеджей, она ответила, что нечего строить воздушные замки. Это еще больше подстегнуло в нем желание как можно скорее получить земельный участок. Ответ Беаты показался Вильяму вполне логичным — годами он почти не думал о семье, только обеспечивал, и теперь Беата, конечно, не станет рисковать даже в мечтах: в один прекрасный день все снова может утонуть в поллитровке. «Прежде всего я должен доказать твердость своих намерений, тогда и она потеплеет», — решил он.
В постели, когда Вильям попытался обнять ее, Беата отвела его руку — завтра рано вставать и вообще ей нездоровится. Вильям обиделся и сделав вид, что очень рассержен, демонстративно повернулся к жене спиной.
Глава 7
С тех пор, как Вильям возвратился из Страуте, прошел месяц. Вопреки грандиозным планам заработать шитьем, за все это время ему удалось сшить всего один-единственный костюм — для Цауны. Свободного времени не оставалось ни минуты.
Взявшись за руководство закройным цехом «Моды», он лишь постепенно начал понимать, какой груз на себя взвалил — хозяйство цеха было запущено донельзя. Конечно, те, кто уехал на свою никогда не виданную родину, в последние годы своей работы здесь о хозяйстве не думали. Лекала-выкройки, при помощи которых кроили несколько слоев деталей костюмов и пальто, излохматились, края их были неровными, местами даже выщербленными, некоторые линии приходилось дорисовывать на глаз. А это значило, если нагрянет инспекция по стандартам, она может сразу закрыть цех, потому что раскроенные здесь костюмы отвечали чему угодно, только не стандарту: пятидесятый размер — это было нечто среднее между сорок восьмым и пятьдесят вторым, но уж никак не пятидесятым. Механизмы в вертикальных электрических ножах износились до такой степени, что нижние слои настила не разрезали, а рвали, края получались драными или не соответствовали размеру. Их приходилось выкраивать заново или подравнивать обычными ножницами. Подравнивание требовало дополнительного времени, рабочей силы и материалов. Вильям приказал настилать ткань в два раза тоньше: вместо тридцати слоев только пятнадцать. Так можно было обойтись без подравнивания, но работницы ворчали: это ударило по их заработку. С работницами еще можно было договориться — делая приписки — например, оформить раскрой нескольких слоев не электрическим ножом, а вручную, хотя на самом деле кроили им. Если держать язык за зубами, то эту фикцию никто не обнаружит, потому что рабочие наряды, по которым начислялась зарплата, в «Моде» выписывали только два раза в месяц. А тогда уж никакая ревизия не сможет определить, что и как кроили, потому что костюмы давно сшиты, отправлены в магазины и, может быть, даже проданы. Администрация против приписок не возражала, потому что Вильям поклялся, что фондов заработной платы не превысит. Неприятную часть сообщения Вильяма директор выслушал с явным неудовольствием: утром он так радовался тому, что план фабрики за прошлый месяц выполнен на сто два процента, и «Мода» вышла в лидеры среди других швейных предприятий министерства, а тут является этот новый закройщик и жалуется, настаивает, требует. Директору даже показалось, что его заставляют делать что-то такое, за что и зарплату не платят: он просто не знал, чем мог бы помочь Вильяму. И когда Вильям, наконец, сказал, что есть возможность заплатить работницам, хотя и за фиктивный труд, но без ущерба интересам фабрики, директор согласился сразу. К нему вновь вернулось хорошее настроение — «Мода» все равно остается лидером.
