Джейн Кейси - Пропавшие
— Если ты будешь ждать подходящего момента, то никогда не уедешь. Всегда найдется основательная причина, которая помешает. Но на самом деле единственное, что тебя там держит, ты сама.
Добрая старая тетя Люси осуществляет миссию по спасению последнего из выживших в семейной катастрофе. Это она побудила меня взять мамину девичью фамилию вместо Барнс, чтобы защититься от праздного любопытства и домыслов; в последний год учебы в школе она снабжала меня стопками университетских проспектов и следила за подачей заявлений. Она сделала все, что оказалось в ее власти, стараясь удержать меня от возвращения домой и жизни с мамой после получения степени и учительской квалификации. Но я была в ответе, что бы там ни говорила тетя Люси.
Я вздрогнула и обернулась на шум, раздавшийся у меня за спиной. Наверху лестницы стояла моя мать. И слушала.
— Мам! — воскликнула я, мысленно прокручивая свои реплики в разговоре, насколько могла их вспомнить, проверяя на возможное оскорбление.
— Тебе надо это изменить, Сара. Забудь о ней, — щебетала тетя Люси, не совсем успевая за тем, что происходило на моем конце провода. — Я очень люблю твою мать, но она взрослая женщина и ей жить с теми решениями, которые она принимает. Тебе же нужно устроить свою жизнь, ты не можешь допустить, чтобы она взяла у тебя и это. И для нее плохо жить там в… э… мм… музее. Я говорила, что ей следует переехать сюда, начать новую жизнь. Я бы за ней присматривала, ты знаешь. Она бы в мгновение ока встала на ноги.
— Э… нет, тетя Люси… — начала я, не сводя с мамы взгляда. Она стояла босая, в ночной рубашке, в древнем, проеденном молью кардигане.
— Люси! — Пошатываясь, мама стала спускаться ко мне, протянув руку к телефону. — Я хотела с ней поговорить.
Взгляд у нее был не совсем сфокусированный, блуждал из стороны в сторону, и я догадалась, что она уже выпила несколько порций спиртного, но держалась вполне прилично. Я передала ей трубку и поднялась, пробормотав, что пора приготовить ужин. По пути на кухню я услышала ее слова:
— О, Люс. Ты видела новости? Просто не знаю, как я это переживу.
Я очень тихо закрыла за собой дверь и остановилась в центре кухни. Я непроизвольно сжала кулаки и сейчас же заставила себя распрямить пальцы и подождала, пока хорошая дочь в моей голове не отговорит плохую от намерения разнести кухню вдребезги. Нечего было и ждать, будто мама подумает сначала о Дженни и ее родителях. Разумеется, как и все остальное, это касалось только ее.
Кончилось тем, что на ужин я приготовила бобы на тостах. В холодильнике оказалось практически пусто. Придется пойти в магазин, вынуждена была заключить я, выбрасывая пучок вялого, пожелтевшего сельдерея и пакет помидоров, превратившихся в жижу, но прямо сейчас это мне представлялось не под силу. Я обошлась тушеной фасолью. Возможно, к счастью, поскольку обе мы не особенно проголодались. Я ковырялась в ней, закаменевшей в мутном густом соусе с черными точками там, где она у меня пригорела в кастрюле. Я немного отвлекалась, пока разогревала ее, что вполне понятно. Мама даже не притворялась, будто ест. Она просто сидела, уставившись в пространство, пока я не решила, что ужин окончен и не взяла ее нетронутую тарелку.
— Иди посмотри телевизор, мама. Я вымою посуду.
Она прошаркала в гостиную. Не успела я повернуть кран, как услышала с ревом оживший телевизор на середине какой-то глупой рекламы. Ей было не важно, что идет. Просто это занимало ее, пока она принимала свою ежедневную дозу калорийного питания в жидком виде.
Мытье посуды являлось легкой формой терапии; ни о чем конкретно не думая, я трудилась над грязной кастрюлей, пока не удалила все до единого следы томатного соуса. Без особой на то причины я чувствовала себя на грани нервного срыва. За кухонным окном сад начал терять очертания, растворяясь в темноте. Вечер был перламутровый, в голубых и пурпурных тонах, тихий и безмятежный. Невозможно вообразить, что сутки назад я находилась в центре бурных событий, полицейские слушали то немногое, что мне стало известно, словно я, и только я, знала тайну раскрытия дела. Невозможно примириться с фактом, что все мы прибыли в лес слишком поздно, и розыск убийцы Дженни представлялся жалким второсортным делом по сравнению с тем, чтобы найти ее живой. Я вытерла руки кухонным полотенцем и вздохнула, почувствовав себя совершенно подавленной. Потому ли, что находилась в стороне, где, если честно, и хотела оставаться, или вследствие эмоционального потрясения в предыдущий день, сказать я не могла. Да и чего вообще я хотела? Новой возможности поспорить с сержантом Блейком? Еще одного момента славы? Знания дела изнутри? Мне требовалось преодолеть себя и наладить свою жизнь, какой бы скучной ни была подобная перспектива.
Перед глазами у меня все плыло от усталости, и я выключила свет и потащилась в гостиную, где начались вечерние новости. Я села рядом с мамой на диван, нарочно откинувшись на подушки, чтобы она не могла увидеть моего лица, не повернув головы. Я хотела иметь возможность спокойно посмотреть новости, не беспокоясь, что она подумает.
Надписи пробежали поверх фотографии Дженни, школьного снимка, сделанного пару месяцев назад. Галстук тщательно повязан, как в жизни никогда не бывало, а волосы забраны в аккуратный хвост. Натянутая улыбка; фотограф, вспомнила я, вызывал раздражение — брюзга, обращавшийся с девочками как с идиотками. Он ни одной из них не понравился. Я рассматривала изображение на экране, пытаясь сопоставить с тем, что услышала от Блейка. Можно сказать, она была на четвертом месяце беременности… но с экрана на меня смотрело лицо ребенка. И ведь я знала, это настоящая Дженни. Я видела ее почти каждый день с тех пор, как пришла работать в эту школу, и разговаривала с ней сотни раз. В данном случае фотография, предоставленная средствам массовой информации, отстает от реальности жертвы, которая или пристрастилась к наркотикам, или взбунтовалась, прежде чем встретить свой злосчастный конец. На фотографии Дженни действительно выглядела приятным, добродушным ребенком. Я считала ее невинной, тихой, честной. Как я могла так ошибаться?
Серьезный, в строгом костюме диктор коротко изложил то, что стало общеизвестным о смерти Дженни. Сообщение открывалось съемками на пресс-конференции: сначала Викерс, затем сами Шеферды. Резкое освещение камер выделило темные круги у них под глазами, складки по бокам рта Майкла Шеферда. Я надеялась, это подтолкнет кого-нибудь к контакту с полицией, что бы ни говорил Блейк. Сцена сменилась, репортера теперь показывали на улице, школа находилась у него за спиной. Я узнала эту женщину по пресс-конференции — она сидела в самом первом ряду. Тогда я подумала, как она привлекательна, с дугами темных бровей, подчеркнутой линией скул и широким ртом. При дополнительной подсветке ее красная блузка и блестящие черные волосы тоже хорошо и живо смотрелись на экране. Ее голос с тщательно отработанными модуляциями и нейтральным выговором не принадлежал никакому социальному классу. Я заставила себя вслушаться в ее слова.
— Итак, теперь мы знаем имя жертвы, Дженнифер Шеферд, и как она умерла; судя по всему, полиции известно что-то еще, но нам об этом не говорят. Остаются вопросы: где она утонула и как оказалась в лесу недалеко от своего дома, — и, конечно, самый важный из них: кто ее убил?
Снова пошла сделанная заранее запись. На этот раз показали Шефердов, идущих к зданию школы, и Вэлери, действующую как мощный маленький ледокол, чтобы проложить для них дорогу сквозь толпу. Голос журналистки продолжал за кадром:
— Для родителей и родных Дженни это страшное испытание. Для ее подруг учениц, — и здесь изображение сменилось на группу стоящих вместе и плачущих девочек, — тревожное напоминание: мир жесток. А для всех, кто знал Дженни, — ужасная утрата.
На последних двух словах изображение снова поменялось. Раскрыв рот, я пялилась в экран, узнав Джеффа Тернбулла, который обнимал молодую женщину с кудрявыми светлыми волосами, спадавшими на спину, маленькую стройную женщину, которая казалась смущенной. Это я. Все мое тело до единой мышцы свело от откровенной неловкости. И надо же им было изо всех сюжетов, которые они могли включить, изо всех эмоциональных образов, которые сочли возможным использовать, выбрать именно этот. Я вспомнила, о чем тогда думала: мне безумно хотелось сбежать от него.
— Невероятно, — одними губами произнесла я, тряхнув головой. Мама тупо смотрела в экран.
— Луиза Шоу в Суррее, спасибо, — сказал диктор, поворачиваясь лицом к другой камере, картинка с еще продолжавшейся записью появилась на экране у него за спиной.
Я ожидала, мама отметит тот факт, что ее дочку показывали в новостях, но она по-прежнему таращилась пустым взглядом в экран, полностью поглощенная сюжетом о налогах на воду. Может, она меня не узнала. Что ж, по крайней мере не пришлось объясняться. Я чувствовала невероятную усталость. Мне было достаточно на сегодня, на неделю, вообще.
