Сергей Дышев - До встречи в раю
- Я не пытаюсь! Вы совершенно не знаете меня, хоть и проработали со мной бок о бок много лет. Я вас всегда боготворила, вы для меня были символом бескорыстного служения науке, медицине, для вас главным было найти ответы на животрепещущие вопросы современной психиатрии, и я более чем уверена, если б вы не прозябали в этой дыре...
- Хватит, это я уже слышал, а кроме того, и без тебя все это знаю. Но мне сейчас абсолютно безразлично, нужны ли кому-то мои изыскания. Скорее всего не нужны. Нормальных нечем кормить и содержать. А моя наука скорей останется нужна для того, чтобы власть имущие под благовидным предлогом всегда могли обратиться к нам, а мы всегда могли сочинить для какого-нибудь крикуна-диссидента толковый диагноз. И чтоб ни одна грамотная сволочь ни черта не поняла и согласилась с нами: да, такому место только в психушке... Ты, Ада, лучше не старайся найти во мне что-то тебе не нравящееся. Во-первых, мне это будет неприятно и придется делать в отношении тебя определенные оргвыводы. Во-вторых, ты сама, своими руками разрушаешь созданный в своем сердце образ выдающегося человека, то есть меня. А это еще страшней: ты разрушаешь саму себя... Одним словом, ты не выживешь! Глупая, глупая тетка...
- Вы уже переходите на грубость,- тихо, но твердо произнесла Аделаида Оскаровна. Пожалуй, я лучше оденусь.
- Возьми в шкафу халат, надень,- уже миролюбиво произнес доктор.
Поколебавшись, Ада вытащила халат и с видимым удовольствием накинула его на себя.
В следующее мгновение раздался стук в дверь. Иосиф Георгиевич замер с открытым ртом - он хотел что-то сказать, Аделаида же смертельно побледнела.
- Грабители?! - прошептал доктор.
- Это твоя жена,- внесла ясность Ада.
- Иосиф, ты же дома, открывай! - донесся из-за двери знакомый до ужаса голос.
Миллион чувств вихрем пронеслись в сердце бедного доктора Шрамма. То были страх, жгучая досада, ревность и слабая, хрупкая, как ледок, надежда на возвращение Люси.
- Ося, открывай же, я всего на две минуты. Потом снова закроешься.
- Не открывай,- свистящим шепотом произнесла Ада.
- Иосиф... Голос жены вдруг изменил тональность, в нем явственно зазвучали тревожные нотки: - Ты живой? Ответь же, мне страшно!
И, уже не думая ни о чем, он, как был нагишом, рванулся, в последнее мгновение спохватился, обвязался полотенцем. Он открыл замок, распахнул дверь... Она стояла в ослепительно белом платье, свежая и чистая, как невеста. Он зажмурился, будто от яркой вспышки, Люся же отшатнулась. Перемена в ее лице дикой болью пронзила доктора.
- Что с твоим лицом?! - испуганно и с отвращением спросила она и тут же равнодушно протянула: - А-а, ты сбрил свою бороду. А почему у тебя лицо такое опухшее? Ты все это время рыдал? Скажите-ка, какие страсти-мордасти... А я уже думала: не удавился ли? Заходишь, а ты тут на лампочке висишь, представляешь, какой ужас?.. Мне, Осик, надо забрать некоторые вещи. Больше я тебя тревожить не стану.
Она потеснила грудью несчастного мужа, вошла в квартиру. Помертвевший Шрамм поплелся за нею.
- О-о! - вырвалось у бывшей супружницы. Какая приятнейшая неожиданность! Посмотрите, он завел себе любовницу! А я всерьез опасалась, что ты повесишься. Какой же ты мерзавец после этого! А ты тоже хороша, милочка! Еще не успели подушки остыть, а ты уже прискакала. И мой любимый халат с драконами напялила! Шлюха, снимай немедленно!..
- Да как вы смеете, вы же сами его бросили и ушли к этому старикашке!..
- А ты на себя посмотри! - закричала красавица Люся.
Иосиф Георгиевич молча снимал с любовницы халат, она же, полупарализованная от дичайшего Люськиного нахальства, даже не заметила, как вновь осталась в чем мать родила.
- Фу, какая мерзость! - выкрикнула Люся то ли в адрес голой Ады, то ли по отношению к использованному халату, который Шрамм молча протянул ей. Мне не нужны эти грязные тряпки. Можешь подарить их своей потаскухе!
Она гордо вышла, громко хлопнула дверью. И тут же Аделаида взвыла, закрыла лицо руками, опустилась на корточки - жалкая, униженная, как скво в нищем индейском племени.
Спустя некоторое время она встала, молча оделась и дрожащим голосом произнесла:
- Я ухожу от вас. Вы жестокий и бессердечный человек. Вы тряпка... При вас унизили женщину, а вы..
- Иди, иди,- буркнул доктор вслед. Скатертью дорожка!
Так же молча Аделаида Оскаровна прошла к выходу, открыла дверь и вышла. В бешенстве доктор вскочил, швырнул вслед пустую бутылку, которая разлетелась на мириады осколков.
- Ах, что я натворил! - Иосиф Георгиевич вдруг осознал, что теперь останется в безнадежном и непоправимом одиночестве.
Он впопыхах надел треклятый халат беглой жены, выскочил на лестницу, пробежал два пролета. Ады не было. Доктор выбежал на улицу, отметив, что стемнело. Но наступало утро или же был вечер, он не знал.
- Ада! - крикнул он. Голос предательски дал петуха. Вернись немедленно!
- Я все прощу! - басом добавил кто-то из кустов.
- Кто это? - недовольно спросил Шрамм.
- Твоя проснувшаяся совесть,- сурово ответил голос.
Тут же раздался хохот. Иосифу Георгиевичу стало страшно, он пристально вгляделся в кусты. Кажется, там что-то шевелилось, а может, ему и показалось. Во всяком случае, голоса вполне могли иметь нематериальное происхождение.
- Когда ты последний раз молился? - прозвучал уже другой голос, тонкий и гнусавый.
Шрамм хотел сказать, что он неверующий, но почему-то соврал:
- Только что...
- Однако врешь, мерзавец! - визгливо отозвался тот же голос.
- Кто вы? - еще раз спросил доктор. Что вам нужно?
- Он очень много задает вопросов, как ты считаешь, Консенсус? спросил бас.
- Охотно соглашаюсь с тобой, просто до неприличия много,- отозвался второй. Сявка!
- Морманетка захарчованная, пес блудливый, сморчок надушенный... А ту, ланай к нам!
- Что? - не понял доктор, подумывая, как бы половчей смыться.
Кусты затрещали, и перед Иосифом Георгиевичем, что называется, материализовались две фигуры. Он несмело приблизился, не зная, зачем это делает, и сразу заметил, что оба небриты, одеты в мятые серые одежки. От них шел странный запах, смутно напоминавший запах его лечебницы, только еще более приторный и резкий. Один незнакомец был повыше, другой пониже, он держал в руках бутылку. "Конечно, они пьяны",- тут же понял доктор, но это не принесло ему успокоения. Он умел общаться с сумасшедшими, но с нетрезвыми было трудней: их действия в отличие от душевнобольных совершенно не поддавались логике.
- Чичи, открой, не видишь, кто перед тобой стоит? - нагло продолжил невысокий - это он обладал писклявым и одновременно гнусавым голосом. Лучшие представители общества к тебе обращаются, цвет нации! Килька ты трипперная, мы за твое светлое будущее боремся, а ты, кишка маринованная, еще рубильник воротишь!
От этого шквала агрессивности и оскорблений доктору стало нехорошо, он непроизвольно плотнее запахнул полы халата.
- Как будешь помогать, товарищ, осуществлению прогресса? - уже теплее произнес высокий и потянул Шрамма за ворот.
Иосиф Георгиевич, поняв, что влип, решил избрать свойский тон, мол, все мы свои, дела известные, контора пишет, мы смеемся, дурацкая житуха на всех одна...
- Эх, ребята, дела такие, денег не было, а те, что были, с подругой пропили... как можно оптимистичней начал он.
Но его не поняли. Иосиф Георгиевич догадался об этом сразу, ощутив крепкий звенящий удар в ухо. Сквозь звон, будто издалека, он расслышал:
- Кого клеишь, мурик?
- Совсем не лакшит! Я ему сейчас батареи выломаю и чердак притемню...
Хоть и еле соображал доктор и в голове оглушительно звенел зуммер, он сумел сообразить, что речь шла вовсе не о его квартире. Он смутно помнил, как коротышка распахнул его халат, обнажив тело, как он в следующее мгновение рванулся по ступенькам с крыльца, закричав что есть силы. Подсознательно доктор понимал: незнакомцы боятся шума. Он бежал по темной улице в развевающемся, как бурка, халате и каждой клеткой спины ощущал, как вот-вот ему под лопатку вонзятся твердые, жгучие пули. Но пронесло, и, сбавляя бег, он стал озираться по сторонам, пытаясь сообразить, куда же его загнал страх. Как ни странно, он оказался совсем рядом со своей больницей.
Доктор понял, что привел его инстинкт. Он лег спать, не зная, что на следующий день ни врачи, ни обслуживающий персонал на работу не выйдут.
Утром его разбудили крики, и он сразу догадался, что это бузят его больные. Голоса душевнобольных доктор мог отличить и выделить даже в шуме многотысячной толпы. Крики, звучавшие повсюду, не были похожи на стройный митинговый рев или скандальный вой в очереди за распределением дефицита. Все сумасшедшие - яркие индивидуальности, потому каждый, если можно так выразиться, пел свою арию.
Вдруг дверь кабинета с треском открылась, ввалились его подопечные безумцы.
- Вот он виноват! - закричал человек с перекошенным лицом, в котором доктор едва признал Карима. Сбрил бороду, чтоб не узнали...
