Сергей Бакшеев - Зеркальная месть
Ночью в постели старается только Кирилл, а я мирюсь с его напором. Мужчина всегда получает свое, а мне так часто и не надо. Ну, нет у меня сегодня настроения! Вот, наконец, он судорожно дергается, замирает и откатывается. Я расправляю ночную сорочку, превращенную им в подобие шарфика, и расслабляюсь. Можно спать.
Рука автоматически проверяет пистолет под подушкой. Сколько их было у меня? Вчера Коршунов лишился своего ствола, сегодня мы получили «компенсацию». ПМ конвоира я хотела отдать Николаю, но Коршунов отговорил. Пусть парень сначала научится ходить с травматическим пистолетом. У киллера Кирилл «позаимствовал» пушку получше — девятимиллиметровую «Беретту» с обоймой на пятнадцать патронов.
Пытаюсь заснуть, но Кирилл сопит и постоянно ворочается. Матрас вздрагивает от его движений.
— Что с тобой? — не выдерживаю я.
— Это война, — откликается он. — Рысь готов на всё, чтобы уничтожить тебя.
— Скажешь тоже, война. Ты же не понаслышке знаешь, что это такое.
— Пусть не война, а охота. Он отказался от мирной сделки и послал киллера. Это доказывает, что Рысь не успокоился и продолжит охоту на тебя.
— Охота так охота. Я еще не утратила навыков и готова ответить. Он трижды покушался на меня, значит, я имею право. Рысь — чем не цель для настоящего охотника.
— Теперь его не достать.
— Еще посмотрим. Мне бы винтовку стоящую.
— Эх, Светлая. Он не кто-нибудь, а генерал ФСБ и сделал выводы после твоей угрозы. А теперь, когда ты на свободе, он тем более предпримет все меры, чтобы мы его не достали.
— Что-нибудь, да упустит.
— Если мы найдем удобное место для засады, оно будет ловушкой. Мы с тобой до сих пор на свободе, только потому, что Рысь не подключает все имеющиеся в его подчинении ресурсы Конторы.
— Боится огласки?
— Чего-то он опасается это точно. Ты для него представляешь потенциальную угрозу не как снайпер.
— Я лишь выполняла его приказы. Через тебя.
— В том то и дело! Он предпринимает всё возможное, чтобы тебя ликвидировать до того, как ты дашь показания.
— Что конкретно его пугает?
— Когда я сжигал досье, страницу за страницей, я вспомнил каждый эпизод твоей работы за семнадцать лет. Тогда я посчитал, что сжег всё. Но сейчас вспомнил, что в досье не хватало двух исполненных заказов.
— Каких?
— Вор в законе Хасарян и банкир Тумилович.
Память возвращает меня на два года назад в жаркое Московское лето. Я вспоминаю:
— Это был сложный заказ-тандем. Два клиента с интервалом в сутки.
— Таково было условие Рыси.
— Может, к тому времени Контора прекратила вести досье?
— Я сам готовил материалы и передал их Рысеву.
— Он начал новую папку?
— Нет. Эпизод в Валяпинске в досье имеется. Наше Калининградское дело тоже, хотя готовил документы уже Лесник.
— Вор в законе и банкир. Как они связаны?
— Тогда я не задумывался над этим.
— А я тем более.
— Рысев отдал досье полностью. Кроме этих двух эпизодов. Это не случайно.
— Он изъял эту информацию, как наиболее опасную для него? — предполагаю я.
— Возможно, уничтожил эти данные еще раньше.
— И теперь они хранится только в нашей памяти?
— Получается, что так.
— А память умирает вместе с человеком. — Я смотрю на озабоченного Кирилла. — Что будем делать?
— Утром подумаем.
— Золотые слова. — Я зеваю, отворачиваюсь и поджимаю колени. — Минут пять не ворочайся, пока я засну.
24
Утром, как только мы позавтракали, в дверь трижды стучат, потом дважды жмут кнопку звонка. Кирилл бесшумно перемещается к окну и изучает двор, я хватаюсь за пистолет. Кирилл оборачивается и пожимает плечами. Ничего подозрительного, но это мало что значит.
Снова три стука и два звонка. Я на цыпочках двигаюсь в коридор. Хозяйке заплачено за полгода вперед, это должно было ее успокоить. Если не она, тогда кто?
И тут из ванной выскакивает мокрый Коленька.
— Это ко мне! — кричит он и бежит к двери.
Меня пронзает вспышка злости. Мы с Кириллом, как заведенные, тщательно соблюдаем законы конспирации, а безбашенный байкер назначает встречу в нашем тайном убежище!
Николай распахивает дверь, и я вижу светловолосую стройную девушку в яркой горнолыжной куртке с дорожной сумкой на плече.
— Таня, — расплывается в улыбке Николай.
— Привет, — кивает мне девушка, смело заходя в квартиру.
Я узнаю ее. Дочь Коршунова, бывшая заложница из Калининграда. Из комнаты выскакивает разъяренный Кирилл, размахивая пистолетом.
— Какого черта! Я же сказал, чтобы ты уехала в Европу!
Девушка не смущает грубый прием. Она сбрасывает сумку на пол и снимает куртку.
— Тапки есть? — спрашивает Николая.
А меня мучит другой вопрос:
— Как ты узнала этот адрес?
Таня с Николаем переглядываются.
— Ты сообщил, — догадываюсь я, пригвоздив жестким взглядом сына.
— По электронной почте. И кодовый стук придумал, если она вдруг…
— Когда вы познакомились?
— В сентябре, — откликается Татьяна. — Отец дал мне его адрес. Я спровоцировала случайную встречу, а потом мы стали общаться. Вы разве не в курсе?
Я перевожу вопросительный взгляд на Коршунова. Что за тайный заговор, о котором я ничего не знаю? Кирилл хватает меня за локоть и тащит на кухню.
— Светлая, помнишь, ты всё время вспоминала Колю. А я хотел убедиться, что Николай Субботин твой сын, — смущенно объясняет Коршунов. — И решил сравнить ваши ДНК.
— Что?!
— Я взял твой образец и попросил Таню под каким-нибудь предлогом встретиться с Николаем, чтобы получить его.
— Вот оно что… И какой же результат?
— Положительный.
— А свою Таню ты не думал проверить? — возмущаюсь я.
— Я это уже сделал, — признается Коршунов.
Я во все глаза смотрю на любимого человека. Неужели Контора так портит людей. Всех подозревать, никому не доверять, каждый раз предполагать обман и устраивать проверку за проверкой. А как же зов сердца?
— Светлая, дело не только в ДНК. Ты должна была знать о сыне. Нам нужен был посредник для общения с ним, — пускается в объяснения Кирилл. — Точная информация лишней не бывает.
Информация… Меньше знаешь, крепче спишь, — говорят обыватели. Мне спокойный сон давно не ведом. Чтобы в следующий раз заснуть живой я должна быть готова к худшему. А для этого надо знать не только противника, но и друзей.
За что я взъелась на Кирилла? Возможно в силу его дотошности, которую Коршунов привил и мне, я до сих пор жива.
— Перемудрили вы, — качаю головой я и примирительно касаюсь руки Кирилла.
На кухню заглядывают Николай и Татьяна. Мы находим на кого выплеснуть свое раздражение.
— Кто еще знает об этой квартире? — требую я.
— Да ладно вам, — насупилась Таня. — Я соблюдала осторожность. Таксист высадил меня на соседней улице.
— Я же приказал тебе срочно уехать в Польшу и затеряться в Европе! — вновь наседает на дочь Коршунов.
— Я и затерялась. Москва — это тоже Европа, между прочим. Я, знаешь, что придумала? Всех перехитрила! Выехала в Польшу по своему паспорту, а в Варшаве взяла билет до Москвы на имя мамы. Была Татьяной Коломиец, а стала Татьяной Волошиной. После ее гибели остался загранпаспорт, а мы похожи.
— Только ей было тридцать девять, а тебе двадцать! — напоминает Коршунов.
— Ну и что. Сейчас многие женщины молодо выглядят. А в паспорте мамы фотография давняя. Меня без проблем пропустили на двух границах.
— А могли задержать. Это риск, понимаешь! Когда ты в безопасности, у меня руки развязаны. А если с тобой…
— Да не могу я прятаться, когда у вас такое!
— Какое такое? — поддерживаю я мужа. — Это наши трудности, мы их успешно решаем.
— Вам помогает Коля. Я тоже хочу.
— Да что ты можешь?
— Я журналистка, как мама! — с вызовом отвечает Татьяна.
— Ты только учишься, — замечает Коршунов.
— Я способная, дорогой папочка. Я подрабатываю в газете и на телевидении. Умею добывать информацию, анализировать факты и тайно фотографировать, как «папарацци».
— Да ты хоть понимаешь, что мы не с певичками голопопыми дело имеем?
— А ты понимаешь, что я не ребенок! Ты пропустил мой ясельный период. И школьный тоже.
А это был удар ниже пояса. Кирилл и так корил себя за упущенные годы. Я спешу вмешаться в ненужную перепалку и загораживаю Кирилла, чтобы он не вспылил.
— Журналистка — это прекрасно! Информация лишней не бывает, — выпаливаю я слова Коршунова.
— Что вам нужно? Вы только скажите, — откликается Татьяна.
— Завтракать будешь? — я расчищаю место на кухонном столе. — Присаживайся.
Татьяна инстинктивно поправляет джемпер на талии.
— Не стоит. В самолете кормили.
