Дик Фрэнсис - Смерть на ипподроме (Кураж)
Все три круга мы плелись в хвосте и бесславно закончили скачку самыми последними. Любые усилия заставить Трущобу ускорить темп на прямой были бесполезны С самого начала она шла вяло, а к концу казалась совсем загнанной.
Нас ожидал враждебный прием. Джон Баллертон метал громы и молнии. Корин, злой, с встревоженным, заискивающим выражением, явно собирался свалить ответственность за провал лошади на меня, чтобы спасти свою репутацию как ее тренера. Это одна из тех неприятностей, на которые непременно рискуешь нарваться, когда скачешь для Корина.
— Что вы вытворяли, черт вас побери? — агрессивно накинулся на меня Баллертон, когда я отстегивал седло.
— Мне очень жаль, сэр, но она не желала идти быстрее.
— Не мелите вздор, — безапелляционно заявил он. — Трущоба всегда идет куда быстрее... Я еще не видел столь отвратительной демонстрации неумелости. Вы... вы не сумели бы справиться и с катафалком. Вы не дали лошади развернуться: прозевали старт и не постарались наверстать упущенное!
— Я, конечно, предупреждал, — влез и Корин с упреком, — чтобы вы не позволяли ей вырываться вперед и держались первые две мили позади, Но, по-моему, вы чересчур старательно выполняли приказания.
— Вы что, боялись дать ей волю? — яростно перебил его Баллертон. — Если не можете прилично провести скачку на лошади, которая дергает, зачем беретесь? Почему не сказать прямо? Это сохранило бы нам время и деньги.
— Но лошадь вовсе не дергала. В ней не было никакой резвости.
— Келлар! — Баллертон почти кричал, — Скажите, дергает моя лошадь или нет?
— Дергает, — тут же подтвердил Корин, пряча от меня глаза.
— И вы убеждали меня, что он справится! С легкостью!
— Я думал, что он победит...
Они смотрели на меня обвиняюще. Корин, конечно, знал, что виновата лошадь. Он-то наблюдал за ней опытным глазом. Но признавать этого не собирался. «Если бы мне выпало чаще скакать у Корина, — подумал я с горечью, — то пришлось бы вечно скандалить с ним, как бедняге Арту».
Баллертон заявил мне, сузив глаза:
— Я просил вас скакать на Трущобе против своего желания. Только потому, что Морис Кемп-Лор убеждал меня настойчиво, будто я заблуждаюсь на ваш счет, и что вы человек, на которого можно положиться. Словом, жокей, способный по-настоящему провести скачку. Ну, а теперь я прямо доложу ему, что он крепко ошибся. На моих лошадях вы больше не будете скакать — это я вам обещаю.
Он круто повернулся и в сопровождении Корина зашагал прочь.
А я злился на себя, что не прислушался к первому побуждению и не отказался сразу. К концу дня недоумение мое превратилось в смутное беспокойство — две другие лошади, на которых я скакал после, тоже шли совсем не так хорошо, как ожидалось. На них много ставили, но обе пришли в числе последних. И хотя эти владельцы вели себя куда достойнее, чем Баллертон, их разочарование тоже было очевидным.
На следующий день там же в Данстэбле снова продолжалась серия неудач. Я скакал на трех лошадях, и все три прошли скверно. Я только и знал, что извинялся перед владельцами, объясняя, что их лошади не желали идти быстрее. Да и вправду, третья лошадь шла так плохо, что с полдороги ее пришлось подталкивать. Она и в лучшие свои дни прыгала медленно, а тут все опередили нас на целый барьер. Гиблое дело! Стоило чуть натянуть поводья, и она стала переходить с галопа на шаг — верный признак сильного переутомления. Но ее владелец, фермер, утверждал, что ничего подобного.
Не везет на скачках куда чаще, чем везет. И если бы не Джон Баллертон, тот факт, что шесть лошадей подряд, на которых я скакал, проявили себя гораздо ниже своих возможностей, не привлек бы особого внимания.
Я обнаружил Баллертона у дверей весовой, окруженного приятелями. Все головы повернулись в мою сторону — речь шла обо мне и слово «позор» донеслось отчетливо.
Жокеи, как и политики, привыкли к оскорблениям. Поэтому я сделал вид, что не слышал, и небрежно побрел на трибуны посмотреть последнюю скачку. Надолго ли Баллертон затаит против меня злобу? И как скажутся его обвинения на количестве предоставляемых мне лошадей? Он был не из тех, кто прячет свое недовольство. А как член Национального комитета по конному спорту он лицо влиятельное.
Морис Кемп-Лор тоже вышел на трибуны, чтобы поговорить со мной. За это время мы встречались несколько раз и были вроде бы в самых дружеских отношениях Но несмотря на его обаяние, я ощущал, что его дружелюбие чисто профессиональное: «Этот человек может пригодиться». И не верил, что он на самом деле относится ко мне хорошо.
Морис живо улыбнулся, включив свое обаяние на полную мощность. Вся его фигура излучала здоровье и уверенность в себе. Я машинально улыбнулся ему в ответ. Встрече с ним радовались все — вплоть до старшего распорядителя. Даже если и подозревали, что он всего-навсего собирает материал для очередной передачи.
— Что за невезение, Роб! — весело бросил он, — Неужто словечко, которое я замолвил за вас Баллертону, не пошло вам на пользу?
— Не пошло, — согласился я. — Но и на том спасибо. Его синие глаза блеснули.
— Готов на все, чтобы помочь.
Я отчетливо расслышал слабый свистящий хрип, раздававшийся при каждом его вдохе, и понял, что впервые вижу телезвезду в не очень-то подходящий момент — во время приступа астмы. И мне стало жаль этого баловня судьбы.
— Ну как, уже определились у Джеймса планы насчет Зимнего Кубка? — спросил он небрежно, глядя на лошадей из шестой скачки, легким галопом прошедших к старту.
Он, конечно, должен делать свою работу, и ничего дурного не случится, если и ему скажу.
— Скорее всего выступит Образец.
— И вы поскачете на нем?
— Да.
— А как дела у Пипа?
— Нога срастается, но он все еще в гипсе. К Челтенхэму он, я считаю, будет в форме, но к Зимнему Кубку не успеет поправиться.
Я очень ждал этих скачек — для меня они могли оказаться последней возможностью выступить на Образце. А Пип уж, конечно, сделает все возможное, чтобы быть в форме к Золотому Кубку.
— Как вы считаете, какие шансы у Образца в Зимнем Кубке? — спросил Морис, наблюдая в бинокль за стартом.
— О, я надеюсь, он победит, — улыбнулся я, — Можете ссылаться на меня.
— Я, вероятно, так и сделаю, — улыбнулся он в ответ. Мы вместе посмотрели скачку. Влияние его личности так сильно, что я уехал из Данстэбла вполне ободренным, временно позабыв о своих двухдневных неудачах.
Глава 8
Но эта бодрость и уверенность в себе оказались обманчивыми. Мое колдовское везение кончилось так же неожиданно, как и началось, — и жестоко при этом за себя отомстило. Данстэбл оказался лишь частицей водоворота. В течение двух следующих недель я скакал семнадцать раз. Пятнадцать лошадей пришли в числе последних, И только в двух случаях это было правильно.
Я не мог ничего понять.
В моей езде, как я знал, ничего не изменилось. А как поверить в то, что все мои лошади потеряли форму одновременно?
И я стал ощущать, как с каждым тревожным, сбивающим с толку днем меня покидает уверенность в себе.
Была одна серая кобыла, на которой я особенно любил скакать: из-за быстроты ее реакции.
Казалось, она угадывает мои намерения секундой раньше, чем я подавал ей команду.
Будто так же быстро оценила ситуацию и действовала независимо от меня.
У нее был добрый нрав и шелковый рот. А прыгала она великолепно.
Мне нравился и ее владелец, коренастый весельчак-фермер с сильным норфолкским акцентом. Мы наблюдали с ним, как ее провели по смотровому кругу, и он посочувствовал моему невезению:
— Не горюй, друг! Моя кобыла сделает все, как надо. Уж она тебя не подведет! На ней ты пройдешь как следует!
Я начал скачку улыбаясь — ведь я тоже был уверен, что пройду на ней хорошо. Но на этой неделе лошадь как подменили — никакого темперамента. Будто едешь на машине со спущенными колесами.
Веселый фермер был уже невесел.
— Она еще никогда не приходила последней, друг, — упрекнул он меня.
Мы осмотрели ее, но ничего подозрительного не заметили: кобыла даже не очень запыхалась.
— Придется обследовать ее сердце, — с сомнением произнес фермер. — Но ты уверен, что дал ей волю, друг?
— Конечно. Только у нее сегодня не было никакого настроения.
Фермер печально и озадаченно покачал головой. Одна из лошадей принадлежала высокой женщине с резкими чертами лица. В скачках она была докой и терпеть не могла неумелых наездников. И после того, как за фут до финиша мне удалось на ее очень дорогом, недавно купленном жеребце, перебраться из последних на второе от конца место, она прямо-таки набросилась на меня:
— Надеюсь, вы понимаете, — начала она громогласно, жестким тоном, не смущаясь близостью завсегдатаев скачек, — что за эти пять минут вам удалось наполовину снизить стоимость моей лошади и выставить меня полной идиоткой. Да я же заплатила за нее целое состояние!
