Александр Чернобровкин - Мера прощения
– Хороших фильмов много? – поменял я тему разговора.
– А какие – хорошие?
– Ну, скажем, интересные.
– Есть немного, штук пять.
– Слабовато.
– В прошлый рейс еще хуже было.
– Не мог договориться? – подцепил я.
– Не я выбирал, – ответил токарь и наконец-то повернулся ко мне.
Лицо у него было словно из углов, острых и тупых. Их тщательно подогнали и обтянули кожей, но все равно складывалось впечатление, что имеешь дело с механической куклой. Есть куклы смеющиеся, плачущие, стесняющиеся, а эта – думающая. И движения у нее точные, рациональные – нечеловеческие, какой и кажется всякая норма.
– А кто выбирал?
– Помпа... Такую шваль набрал! Хотели поменяться во Вьетнаме с другим теплоходом, а они посмотрели список и спросили: «У вас что – экипаж коммунистического труда?»
– И что ты ответил?
– Наоборот, говорю, поэтому Помпа и накачивает нас. А будете такие вопросы задавать, к вам его перекинут.
– Перекинули. Но только через фальшборт.
– Мир не без добрых людей.
Уж не ты ли этот самый «добрый людь»? Ведь преступление, уверен, было тщательно подготовлено и проведено без задоринки, никто не видел. Это в нашей-то «деревне», где таракана без свидетелей не раздавишь!
– У меня такое впечатление, что не убей Помпу третий помощник, кто-нибудь другой отважился бы, – сказал я. – Как будто в очереди стояли, и убийца – первым.
– Да, многим он насыпал соли на конец.
– И ты в очереди стоял?
Хмара докрутил ленты, положил ее в коробку, хотя мог бы сразу на проектор поставить.
– Нет, на меня у него соли не хватило.
– А говорят, прихватил вас в Сингапуре, в копеечку вам влетел.
– Ерунда. Дурные деньги: как пришли, так и ушли. – Он достал следующую ленту, начал перематывать.
– Могли бы на берег списать.
– Спасибо сказал бы. Жена и так ноет: машина есть, дача есть, все три комнаты квартиры барахлом забиты – какого черта по морям шляешься?! Да с моими руками и на берегу не меньше заработаю.
– А действительно, почему не уходишь?
– Не люблю с места на место бегать. Решил, если на другое судно пошлют, тогда уволюсь. Не посылают: старший механик не отпускает, – сообщил он, продолжая крутить ручку с задумчивым выражением лица.
Есть такие типы, которые не могут сидеть без дела. Если их лишить работы, то умрут, задохнуться, как акула без движения.
– Дед у нас с характером, – сказал я.
– Вояка бывший – что с него возьмешь?
– Точно. Как надену портупею, все тупею и тупею. А он ее лет двадцать носил... Он тоже с Помпой не ладил?
– Дед?! – Хмара улыбнулся, отчего углы сгладились и лицо стало человечнее. – Для него не существует «ладить – не ладить», он просто не замечал помполита... Нет, вру, один раз заметил. Как-то прицепился к нему Помпа, что-то ему надо было разузнать о механиках. Стармех долго его слушал, а потом вежливо говорит: «Уважаемый, а не пошли бы вы...» и добавил на ухо адрес. Помпа пошел. И с тех пор к Деду не возвращался.
Старший механик – личность, конечно, интересная. Есть такая шутка: чем отличается советский офицер от французского: последний до синевы выбрит и слегка пьян, а первый до синевы пьян и слегка выбрит. Так вот наш Дед всегда до синевы выбрит и до синевы пьян. А может, синюшный цвет лица у него оттого, что не бывает на солнце. Все члены экипажа обзавелись тропическим загаром, а старший механик – словно из Заполярья прибыл, темные только брови и тонкая полоска усиков. Усики наводят на мысль, что стармех – скрытый англоман. К тому же, одет всегда безукоризненно и без поправок на жару, а ногти как у манекенщицы. Не то, что у Хмары, у которого каемки под ногтями такие черные, будто дни и ночи напролет соскребывает сажу в трубе. Такие почти у всех маслопупов. Жена одного из механиков жаловалась, что каждую ночь новые простыни стелет, потому что к утру на них отпечатывается черный силуэт мужа. Что ж, трудности жены токаря Хмары меня не интересуют. Для меня важнее то, что в убийцы он не годится. Точнее, был бы сейчас тридцать седьмой год, из Хмары получился бы отличный чекист, а в наше время довести его до убийства можно, только лишив его работы, что вряд ли удалось помполиту. Ну, а старший механик... Нет, не годится и он. Хоть он и Оппозиционер, а не питаю к нему злости и не подозреваю его, потому что он чистоплюй и чистюля, а убийство – дело грязное, запачкаешь не только душу, но и одежду, и руки. Не знаю, как душу, но одежду и руки стармех побрезгует пачкать.
И вообще, надоело мне все. Детектив из меня ни к черту, я даже не могу представить себе человека, способного на убийство. Наверное, он должен быть не таким, как все. А кто нормален в судовом «зверинце»? В кого ни ткни, каждый с придурью. Нормальные, наверное, на берегу сидят. Впрочем, они ничем не лучше нас. И тут, и там замкнутая территория, только тут сто тридцать на двадцать метров, а там – шестая часть суши. И мы, и они – скорпионы в банке. Хотя нет. В банке скорпион всегда один, а остальные – мокрицы или другая такая же бесхребетная дрянь. Значит, в прошлом рейсе в судовой банке сидели три скорпиона: два черных – помполит и убийца и белый – Володя. Пока белый выяснял отношения с одним из черных, второй черный, оставленный без внимания, расправился с ними обоими. Выходит, он недостаточно силен и смел, чтобы вступить в открытый бой, но достаточно хитер или везуч, чтобы остаться безнаказанным. Вот мне и надо найти такого – такого, как я. Я ведь тоже скорпион – чего скромничать?!
Стоп!.. А ведь на судне опять лишний скорпион. Надо искать того, от кого я с удовольствием бы избавился и кто с неменьшим удовольствием избавился бы от меня.
14
Конец первого месяца рейса – время частых ссор между членами экипажа. Видимо, первые три недели люди живут энергией берега, постепенно переключаясь на судовую, и в момент полного перехода от одной к другой происходит взрыв – ускоренный выброс остатков первой. Вчера сцепились Бахтияр и Гусев. Матрос что-то сказал по поводу «голубых» отношений между мотористом и поваром – и заработал фонарь под глаз. В долгу не остался: длинный нос Бахтияра так распух, что за ним лица не видно. А сегодня вечером ко мне влетела разгневанная Раиса.
– Ты должен наказать эту прошмандовку! – тоном жены приказала она.
Кроме Раисы Львовны, на судне еще две прошмандовки – дневальная и камбузница. А может, и три, но оставим повара в покое, ему бы подобрали более точное оскорбление, русский язык богат.
– Какую именно?
Вопрос так удивил Раю, что она забыла о гневе. Наверное, считать до двух не умеет.
– Как это какую?! Стерву кособокую – Нинку!
Вот уж не думал! Милая девочка, глаза большие, доверчивые, какое-то в них ожидание, словно глядит на Деда Мороза, и фигурка у нее ничего. Ну, раз женщина, следовательно, действительно стерва, а вот...
– Разве она кособокая?!
– Ну да! Одно плечо выше другого сантиметров на двадцать, – произнесла буфетчица с таким торжеством, будто только что сама и перекособочила соперницу.
Допустим, не на двадцать сантиметров, а то бы я заметил, хоть и не шибко внимателен, как и большинство мужчин. Теперь понятно, почему Нина все время старается стоять боком к собеседнику или обхватывает руками плечи, точно обнажена по пояс и прячет груди.
– Что случилось?
– Как что?! Молодая, а ведет себя...
Дальше пошел такой отборный мат, что я хотел уже пригласить боцмана. Думаю, ему было бы чему поучиться. Причину ссоры я так и не услышал. Да в общем-то нетрудно и догадаться. Если бабы не в ладу, ищи мужика или кастрюлю. Мужик у каждой свой...
– Швабру не поделили?
– Какую швабру?! Она ведро мое без спроса взяла, тварь бесстыжая!..
Кастрюля, ведро – разница не большая. Соломоновым решением будет сделать втык обеим: общий враг мирит быстрее общего друга. Но тогда я окажусь пострадавшим вдвойне. Надо что-нибудь придумать.
– Хорошо, накажу ее, больше она твои ведра не тронет.
– Причем здесь ведра?! Она вконец распоясалась, забыла кто она, а кто я!..
Понятно – еще и несоблюдение субординации: любовница старшего помощника выше любовницы третьего механика. Да, женщины обращаются с субординацией довольно странно: то придают ей слишком большое значение, то совсем забывают о ней. Помню, рассказывал мне Ивлицкий о тех временах, когда комсомол кинул клич «Девушки – на флот!». Одна из кликнутых, закончив мореходку, попала к Ивлицкому третьим штурманом. Капитан не имел дурной привычки стучать в дверь, заходя в каюты подчиненных. Однажды он ввалился к своему штурману «чисто по делу», как он выразился, и застал третьего под матросом. «Ноги под подволок – и стонет!» Но не ноги и стоны больше всего возмутили Ивлицкого. «Представляешь, матрос – штурмана! Рядовой – офицера!!!»
К счастью, мне позвонил Маркони, поинтересовался, не распишу ли я с ним пульку в преферанс.
