Донна Леон - Гибель веры
– Упомянул он дом престарелых в завещании?
– Нет.
– Возможно, дал им что-нибудь, пока находился там?
– Не знаю. – Очень тихий голос, каким она ответила, долженствовал свидетельствовать об отсутствии интереса к делам столь мирским. Однако глаза ее блеснули при упоминании о такой возможности, – ясно, что ей это не по нраву.
– В какой мере ваш отец контролировал свои финансы, пока был там?
– Не уверена, что понимаю ваш вопрос.
– Имел он связь с банком, мог ли выписывать чеки? Если больше не в состоянии был делать такие вещи, просил ли об этом вас или кого-то, кому передал управление своими делами, то есть право платить по счетам или делать подарки? – Яснее, кажется, вопрос уже не поставишь.
Его вывели из терпения ее филиппики, равно как и добродетель, так что пусть немножко позлится.
– Мне казалось, вы расследуете мошенничество, комиссар! – Ого, какой резкий тон, Брунетти немедленно пожалел, что выбрал эту интонацию.
– Так и есть, синьорина, это несомненно. Вот я и хотел бы знать, имели ли они возможность поживиться за счет вашего отца и его щедрости, пока он находился в casa di cura.
– Как это могло быть?
Правая рука ее, заметил Брунетти, хищно вцепилась в пальцы левой, собрав кожу наподобие петушиного гребешка.
– Эти люди приходили навещать других или по каким-то еще причинам бывали там и могли как-то соприкоснуться с вашим отцом.
Так как она ничего не сказала, он уточнил:
– Разве это невозможно?
– И он мог дать им денег? – спросила она.
– Это не исключено, но только теоретически. Если завещание не содержит необычных распоряжений, думаю, беспокоиться не о чем.
– Тогда вы точно можете не беспокоиться, комиссар. Я управляла финансами отца во время его последней болезни, и он никогда ни о чем таком не говорил.
– А завещание? Не вносил ли он каких-то изменений в то время, когда был там?
– Никаких.
– А вы его единственная наследница?
– Да. У него нет, кроме меня, других детей.
Вопросы у Брунетти иссякли вместе с терпением.
– Благодарю, что уделили нам время и оказали помощь, синьорина. Рассказанное вами кладет конец подозрениям, которые у нас появлялись. – И он встал.
Вьянелло немедленно последовал его примеру.
– Мне теперь гораздо легче, синьорина, – продолжал Брунетти с самой елейной улыбкой. – То, что я от вас услышал, придает мне уверенности, ибо означает: ваш отец не споспешествовал этим презренным людям. – Снова улыбнулся и повернулся к двери – Вьянелло был рядом, он это чувствовал.
Синьорина Лерини встала со стула и прошла с ними к двери.
– Все это не имеет ровно никакого значения… – Она махнула рукой в сторону комнаты и всего, что в ней, думая, быть может, показать этим жестом им и себе: нет, и впрямь не имеет: все тщета.
– Имеет лишь постольку, синьорина, поскольку на карту поставлено наше вечное спасение, – важно подвел итог Вьянелло.
Удачно, что они – он и она – не видят сейчас его лица, мелькнуло в голове у Брунетти. А то не успел бы скрыть отвращение, вызванное замечанием Вьянелло.
Глава 6
Как только они оказались снаружи, Брунетти повернулся к Вьянелло:
– Могу ли я быть столь дерзким, чтобы поинтересоваться: откуда такой всплеск благочестия, сержант? – И он метнул на того нетерпеливый взгляд.
Вьянелло только ухмылялся в ответ. Брунетти настаивал:
– Так что же?!
– У меня не хватило обычного терпения, синьор. А ее так занесло, что я уж подумал – все равно не поймет, в чем дело.
– Ну вы и отличились. Потрясающее представление! «…На карту поставлено наше вечное спасение…» – Брунетти уже не пытался скрыть, как к этому относится. – Надеюсь, она вам поверила, потому что вы превзошли в фальшивости самого змея-искусителя.
– О, она-то поверила, синьор! – и сержант направился к выходу из дворика.
Теперь им надо вернуться немного назад, к мосту Академии.
– Почему вы так считаете?
– Притворщики никогда не подозревают, что другие тоже способны на притворство.
– А вы уверены, что она притворщица?
– Видели ее лицо, когда предположили, что ее отец, этот святой человек, с кем-то поделил добычу?
Брунетти кивнул.
– Ну и?…
– Что «ну и…»?
– По-моему, этого достаточно – ясно, чего стоит весь этот религиозный вздор.
– И чего же, сержант?
– Он делает ее особенной, ставит над толпой. Она некрасива, даже не хорошенькая, и не похоже, что умна. Единственное, чем она может отличаться от других, – а мы все так или иначе этого хотим, – это набожностью. Причем такой, чтобы каждый встречный говорил о ней: «О, какая интересная, глубокая личность!» И ей для этого не надо ничего делать, ничему учиться, даже работать нигде не надо. И можно не быть интересной. Все, что приходится совершать, – произносить благочестивые слова. И люди прыгают от восторга и кричат, какая она замечательная.
Брунетти это не убедило, но свое мнение он оставил при себе. Конечно, в благочестии синьорины Лерини есть что-то чрезмерное и нарочитое. Но он не думает, что это притворство, нет. Довольно насмотрелся на притворщиков по долгу службы и потому ее речи о религии и воле Господней воспринял просто как фанатизм. На его взгляд, ей не хватало ума и индивидуальности – качеств, необходимых настоящему притворщику.
– Похоже, вы хорошо знакомы с религиозностью такого рода, Вьянелло.
С этими словами Брунетти завернул в бар – после длительной обработки святостью ему было совершенно необходимо выпить. Очевидно, такую же необходимость почувствовал и Вьянелло, моментально заказавший два стакана белого вина.
– Это все моя сестра, – заговорил он, объясняя. – Только она из этого выросла.
– А что с ней произошло?
– Началось все года за два до того, как она вышла замуж. – Вьянелло отпил вина, поставил стакан на стойку бара и взял из корзинки крекер. – К счастью, прошло, когда они поженились. – Сделал еще глоток, улыбнулся. – Для Иисуса, видимо, в постели места не хватило. – Глотнул побольше. – А было ужасно. Нам месяцами приходилось выслушивать все одно и то же: о молитвах, и о добрых делах, и о том, как она любит Матерь Божью. Дошло до того, что даже моя мать – а она-то и правда святая – не могла уже больше переносить эту болтовню.
– И что ж тогда?
– Как я сказал, она вышла замуж, а потом стали появляться дети, и времени уже не хватало на то, чтоб быть набожной и благочестивой. А потом, думаю, она про это забыла.
– Считаешь, с синьориной Лерини тоже могло бы так выйти? – Брунетти отпил вина.
Вьянелло пожал плечами:
– В ее возрасте – сколько ей, лет пятьдесят? – единственное, ради чего кто-то мог бы на ней жениться, – деньги. И ведь вряд ли она прекратит все это.
– Она вам здорово не понравилась, Вьянелло?
– Не люблю я притворщиков. И религиозных людей – тоже. А тут сочетание одного с другим. Так что можете себе представить, что я думаю.
– Но ваша мать при этом, говорите, святая. Разве она не религиозна?
Вьянелло кивнул и толкнул стакан через барную стойку. Бармен наполнил его, глянул на Брунетти, тот протянул свой, чтобы его наполнили.
– Да. Но ее вера настоящая, она верит в человеческую доброту.
– А это не то, что предполагается в христианстве?
В ответ Вьянелло сердито фыркнул:
– Знаете, комиссар, я вот что имел в виду, когда сказал, что моя мать – святая. Она растила двоих чужих детей заодно с нами троими. Их отец работал вместе с моим, а когда его жена умерла, запил и не заботился о детях. Так мать просто забрала их к нам и растила вместе с нами. И никакого шума, никаких разговоров о щедрости. А однажды поймала моего брата, когда он дразнил одного из них – говорил, что у него папка пьяница. Сначала я думал – мать Луку убьет, но она только позвала его на кухню и сказала, что ей за него стыдно. Вот и все, просто ей за него стыдно. И Лука плакал целую неделю. Она обращалась с ним спокойно, но ясно показывала, что чувствует.
Вьянелло отпил из своего стакана и задумался – вспомнил, видимо, детство.
– И что же? – спросил Брунетти.
– А?… – опомнился сержант.
– Что произошло потом? С вашим братом?
– Да-да… через пару недель, когда все мы шли из школы домой, кто-то из соседских больших мальчишек стал обзывать этого мальчика, которого Лука дразнил.
– Так… и?…
– И Лука прямо озверел. Избил двоих до крови, одного гнал полпути до Кастелло. И все время орал на них, мол, не смеют говорить такие вещи о его брате. – Глаза у Вьянелло загорелись. – Домой явился весь в крови. Кажется, сломал в драке палец – мой отец, помню, повел его в больницу.
– А потом?
– Ну, пока они были в больнице, Лука рассказал отцу, как все вышло. Когда вернулись, отец поведал матери. – Вьянелло допил вино и потянул из кармана банкноты.
