Леонид Медведовский - Третья версия
— Может, и вода, — уныло согласился таксист. — Говорят тебе — не помню. Темно было. И вообще…
Из-за плеча Белухина просунулась рука в черной резиновой перчатке, ткнула в одну из фотографий.
— Вот он — убийца! У, бандитская рожа!
Курсант обернулся. Перед ним стоял человек во всем резиновом. Лицо закрывали очки с толстыми стеклами.
— Крути баранку, Витек! Драндулет твой готов!
— Спасибо, Федор Куприянович! — Таксист сунул традиционно-положенную трешку в карман резинового фартука. — Мойщик наш — Сизов, — объяснил он Белухину. — Ну, я поехал!
— Счастливо, — кивнул курсант и обратился к Сизову. — Почему вы думаете, что именно этот — преступник?
— Так у него все на будке написано, — на физии то есть — притом крупным шрифтом. Вот так прямо: бери и — к стенке, хватай и — в расход!
— Вы повторяете ошибку Ломброзо, — пустился в разъяснения Белухин. — Был в прошлом веке такой псевдоученый. Он тоже считал, что преступную личность можно распознать по черепу, по чертам лица…
— А ты, малый, зря лыбишься, — остановил его Сизов. — Ты проверь ту мордень, проверь! Увидишь: правду я сказал или нет…
— Ладно, проверю, — небрежно пообещал Белухин и направился к выходу.
— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, — нагнал его мойщик.
Курсант приосанился — звания ему еще не присваивали.
— Слушаю вас, Федор Куприянович!
— Я чего хотел спросить… Тут давеча на розыскной доске женщину видел. Лицо страшное, будто покойница.
— Вы ее знаете? — сразу напрягся Белухин.
— Откуда? — шевельнул бровями Сизов. — Так, просто интересуюсь. Дознались, кто такая?
— Почти, — уклончиво ответил Николай, потеряв возникший было интерес к собеседнику. — Скоро дознаемся.
— Да нет, милок… — Сизов докурил сигарету и втоптал окурок в землю. — Таким манером ты не скоро дознаешься.
— Это почему же? — Собравшийся уходить Белухин снова остановился.
— А потому, что корчишь из себя невесть что. Какая же ты, к чертям, народная милиция, коли гнушаешься поговорить с рабочим человеком? Ты думаешь, я тебя из пустого любопытства спрашиваю? Ошибаешься, голуба! Совсем даже наоборот. Может, я жаждаю помощь вам оказать, сообщить что-нибудь ценное, а ты как-то так отмахиваешься. Нехорошо!
— Почему это я отмахиваюсь? — засмущался курсант, вспомнивший читанную в школе лекцию о необходимости тесных контактов с населением. — Я не отмахиваюсь.
— Отмахиваешься, отмахиваешься, — твердил мойщик. — Чего, мол, толковать со старым хрычом? А может, этот трухлявый гриб еще пригодится. Может, он тоже кой-чего петрит в вашем деле, а? Ладно, пускай. Раз ты ко мне с прохладцей, так и я к тебе с холодком.
Мойщик отвернулся и пошел прочь, всем своим видом выказывая смертельную разобиженность.
— Товарищ Сизов! — крикнул вслед Белухин. — Федор Куприянович!
Мойщик с видимой неохотой остановился. Белухин догнал его и торопливо, словно бы оправдываясь, заговорил:
— Вовсе я не отмахиваюсь, товарищ Сизов, это вам показалось. Вот я вам даже телефончик дам: если что узнаете об этой женщине, звоните.
Курсант написал на листке номер телефона, вырвал из блокнота и отдал Сизову. Тот не глядя сунул записку в карман.
— Ясно-понятно. А кому звонить-то"
— Моя фамилия Белухин.
— Белухин…
— Но я пока стажер, меня там еще не очень знают, Вы лучше спросите майора Лихарева.
— Так, Лихарева…
— Да, майор Лихарев. Я у него на практике. Звоните, если что узнаете.
Белухин попрощался и зашагал к воротам. Мойщик смотрел ему вслед, не переставая ворчать:
— Совсем другое дело! А то — Ломброзо, Ломброзо.
25
Следователь Соколова вела допрос Крутова. Олег Аркадьевич заметно волновался: хрустел пальцами, то и дело утирал пот со лба. Особенно нервировал его включенный магнитофон — ведь каждое произнесенное слово записывалось на пленку.
— …Итак, Олег Аркадьевич, в воскресенье, пятого октября, примерно в двадцать один час, вы пришли к Дорошиной. Как она вас приняла?
— Как? — переспросил Крутов, выгадывая время для ответа. — Я бы сказал, неплохо. Даже хорошо. Да-да, очень тепло и радушно, — уже начиная сам верить в то, что говорит, заявил подследственный. — Я пришел с бутылкой «Игристого», она любезно пригласила присесть. Я рассказал о наших с Таней планах, и, знаете, Полина Гавриловна отнеслась к моему сообщению вполне благосклонно.
— Пожалуйста, поподробней, — попросила Майя Борисовна, надеясь, что в процессе вдохновенного вранья Крутов собьется и сам себя выдаст.
Но нет — Олег Аркадьевич показал себя незаурядным мастером художественного слова. В ярких, красочных выражениях описал он свое посещение будущей тещи, даже попытался передать в лицах состоявшуюся беседу.
— Стол был прекрасно сервирован: армянский коньяк, икра всех цветов, балычок, минога… Мы подняли бокалы с шампанским. «За ваше счастье, дети мои, — сказала тогда Полина Гавриловна, украдкой утирая материнскую слезу. — Береги ее как зеницу ока, дорогой зятек, помни — я отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть». Я, естественно, растрогался, пообещал клятвенно, что сделаю все, чтобы жизнь ее дочери была безоблачной, счастливой и радостной. Мы допили бутылку, очень тепло и сердечно распрощались, и я ушел…
— Все? — спросила Соколова, когда музыкант умолк.
— Все, — ответил Кругов, утирая обильно струившийся пот.
— Отдаю должное вашей цветистой фантазии, Олег Аркадьевич. Но у меня несколько иные сведения об этом вечере. Я жду от вас правды, Крутов, это в ваших же интересах. Итак, в каких вы были отношениях с Дорошиной?
— В обычных. Нам с ней делить нечего.
— Разве? — Следователь взглянула пристально и строго. — А Таню?
— Это глубоко интимно! — взвился Крутов. — Вы не имеете права!
— Имею, Крутов, имею, — жестко произнесла Соколова. — Потому что чувствую — именно здесь ключ к раскрытию. Так что же произошло между вами и Дорошиной вечером пятого октября?
Олег Аркадьевич опустил голову. Номер не прошел — следователь раскусила его тактику. Видно, придется рассказать.
Визит Крутова был для Полины Гавриловны полнейшей неожиданностью. Вначале мелькнуло предположение, не хочет ли Алик восстановить былые отношения. Но взгляд Крутова был холоден и бесстрастен, и Дорошина сразу же отбросила эту мысль. Тогда зачем он пришел? Уж не свататься ли к дочке?
Они сидели друг против друга — два в прошлом близких человека — и настороженно всматривались один в другого. Время не пощадило Полину Гавриловну: потускнели некогда лучистые глаза, прибавилось морщин на увядшей шее, появился второй подбородок. Однако и Олег уже не блистал первой молодостью — то тут, то там поблескивала седина в его когда-то пышных, а ныне изрядно поредевших кудрях. С разрешения хозяйки Крутов курил, часто и глубоко затягиваясь.
— Давненько вас не видно было, Олег Аркадьевич. — И смысл, и тон слов Дорошиной были полны ядовитого ехидства. — С чего бы это? Или Ирина не пускает?
— Что вы имеете в виду? — прикинулся непонявшим Олег Аркадьевич. — А!.. Все это в прошлом. Было и быльем поросло. Порвал я с Ирой. Бесповоротно и навсегда.
— С чего бы? — наигранно удивилась Полина Гавриловна. — Столько лет… Так любили друг друга…
— А вот сейчас полюбил другую! — храбро выпалил Кругов.
— Ах вот как! — Дорошина согнала улыбку с лица. — И кого же?.. Впрочем, я все знаю! Знаю, что ты тут Тане моей названивал, приглашал в кафе, в кино. Зачем?.. Алик, ты это брось. Мой совет тебе — брось!
— Но почему? Я действительно полюбил вашу Таню. Всем сердцем! От всей души! Самозабвенно и трепетно!
— Не верю я тебе, Крутов! Ни одному твоему слову! Ты и Таню бросишь так же легко, как сейчас бросаешь Ирину.
— Ирина — роковая ошибка, мое счастье — только с Таней. Все, что было до — черновик, только сейчас я буду писать жизнь набело.
Полина Гавриловна умоляюще сложила руки.
— Алик, прошу тебя, оставь девочку в покое. Ну неужели это вся твоя благодарность за то, что я тебя кормила, поила, обстирывала? Ну, вспомни!.. А теперь ты решил за моей дочкой приударить. Только знай: пока я жива, этому не бывать!
Крутов смял недокуренную сигарету, зажал ее в кулаке.
— Зачем же так категорично, Полина Гавриловна? Может быть, спросим у самой Тани? Нынче вроде бы так принято. Она все-таки совершеннолетняя.
— А чего у нее спрашивать? — Голос Дорошиной вздрагивал и прерывался. — Я и так все наперед знаю. У тебя опыта много, ты умеешь с бабами обходиться. Любую можешь запросто охмурить. Только учти, Крутов: я про тебя все Тане расскажу!
Сальная усмешка пробежала по губам Крутова,
— Все будешь рассказывать, Поля?..
Полина Гавриловна вспыхнула, густая краска жгучего стыда разлилась по лицу. Вспомнила она, как охваченная неизъяснимой женской тоской, сама пришла к молодому, пригожему квартиранту. Пришла и юркнула к нему в постель… А теперь он сидит у нее в гостиной, привольно развалясь в кресле, и глумливо усмехается.
