Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ
— "Со смертью Игоря Олеговича жизнь для его рабынь утратила всякий смысл", - ехидно передразнил полковник. — Надо же до такого додуматься! Нет, Геннадий Ильич, прокурору до тебя далеко! Больше, чем на маньяка — не тянет! Ты же — эка куда хватил!
Выслушав сию ироническую сентенцию, Брызгалов не обиделся — как ни крути, а повод он дал, лучше не надо! — и, дождавшись пока Зубов выпустит пар, ввернул самым невинным образом:
— А конкретней, Андрей Степанович, у вас по ходу расследования есть какие-нибудь соображения? Поделились бы — а? Дело-то — сами видите… Да и Москва — опять же…
— Хитёр, Геннадий Ильич, хитёр… конкретнее… чтобы в случай чего свалить на меня же… конкретнее… Алла Анатольевна — зря ты, по-моему, ею пренебрегаешь.
— Так ведь, Андрей Степанович, у неё почти стопроцентное алиби. Во время убийства Бутова она была у себя на даче. Я, конечно, перепроверю, но зачем ей врать? Или вы что-нибудь другое знаете? Так поделитесь?
— Нет, майор, определённого — ничего. Всего лишь — старые связи. Отец у Аллы Анатольевны — в девяносто четвёртом инвестиционный фонд "Аркадия", помнишь? Ещё демонстрацию тогда разъярённые бабуси устроили, будь здоров? А Кузнецов — один из тайных организаторов этого фонда. Ну, дело тогда кое-как замяли, и Кузнецов с той поры всё больше по заграницам. Однако, если Алла Анатольевна вздумала избавиться от мужа, для её папаши — не проблема. Вот тебе и алиби…
— Ох, Андрей Степанович, недаром я ещё во вторник почуял: гиблое дело! Удружили — называется! Да ведь если Кузнецов — это же глухой висяк! Мертвей не бывает!
— Напрасно, Геннадий Ильич, — бывает! Сам знаешь. А Бутов — я тебе и во вторник, и сейчас говорю — не висяк. С девяносто четвёртого-то — сколько воды уже утекло! Кузнецов теперь далеко не в той силе, что прежде.
Ещё раз напомнив, что дело об убийстве Бутова на контроле в Москве, полковник повесил трубку. Брызгалов по окончании разговора несколько минут приводил в порядок свои, сбившиеся с толку, мысли. Он, вообще-то, планировал с утра познакомиться и провести "собеседования" с Галушкиной, Олудиной и Ковальчук — наследием, так сказать Игоря Олеговича. Однако после разговора с полковником планы пришлось несколько скорректировать, и Геннадий Ильич, предупредив Зиночку, что вернётся к четырнадцати часам, с нелёгким сердцем отправился в Дубки. Разговор с бутовскими "идейными" рабынями ему представлялся куда более срочным, чем допрос Аллы Анатольевны — по возвращении Брызгалов узнал, что предчувствие его, к сожалению, не обманывало. Но это — по возвращении, а пока, выруливая на загородное шоссе, майор утешался тем, что на даче Игоря Олеговича он, кроме вдовы, поговорит с Лидией Александровной, которая тоже ведь из бутовских "идейных" рабынь. Тем не менее, беспокоящий червячок не унимался: Завалишина, по его мнению, вполне могла подождать — и в Дубки Геннадий Ильич приехал в далеко не радужном настроении.
Допрос Аллы Анатольевны поначалу не представлял интереса: да, и в понедельник, и во вторник она была на даче; мужа в последний раз видела в понедельник утром; разговаривала с ним по телефону — вечером; когда точнее — она не помнит, надо спросить у секретарши; о смерти Игоря Олеговича узнала во вторник — от него, от Брызгалова; её показания могут подтвердить и Завалишина, и охранники, и горничная, а относительно вечера понедельника — ещё и Яновский: он заходил, пили чай, разговаривали — был у них примерно от восьми и до полдесятого вечера; нет, подозревать кого-то — она не подозревает; да, вероятней всего — убийство связано с профессиональной деятельностью; а бутовские рабыни? — не зря же: ищите женщину? нет, с какой стати! во-первых: строго добровольно, а во-вторых — все воспитанницы Игоря Олеговича пристроены более чем удовлетворительно, по нынешним временам абсолютное большинство женщин может им только позавидовать; а деньги? ведь не секрет, что, устраивая на работу своих воспитанниц, Игорь Олегович брал, скажем так, очень приличные комиссионные; ну и что? в деловом мире без комиссионных нельзя, поймут превратно; и из-за комиссионных на Игоря Олеговича могла иметь зуб только налоговая полиция; а она, насколько известно Алле Анатольевне, пока ещё подозреваемых не отстреливает? или — уже отстреливает? когда не может собрать доказательств для обвинения, то — без суда и следствия? недаром же — в масках?
Заговорив о рабынях, вдова Игоря Олеговича занервничала. Правда — едва заметно. Если бы не опыт и профессионализм майора, фальшивые нотки в голосе Аллы Анатольевны вполне бы могли остаться незамеченными — женщина прекрасно владела собой. Однако Брызгалов, знающий цену заминкам и оговоркам, насторожился и перевёл разговор в русло неудобное для вдовы:
— Алла Анатольевна, я понимаю, вам тяжело, но в интересах следствия я просто обязан расспросить вас подробнее. Поверьте — не из пустого любопытства. Вы уже, вероятно, знаете: вчера умерла Васечкина Ирина Антоновна. Скорее всего — самоубийство. Да, будто бы нет оснований связывать её смерть с гибелью вашего мужа, но… она ведь из "школы" Игоря Олеговича! Из его лучших воспитанниц! Из убеждённых, что рабство — естественное состояние женщины! И где гарантия, что её примеру не последуют некоторые другие из бывших рабынь вашего мужа? Так вот, в целях предотвращения возможных трагедий, мне очень важно понять насколько тесной была духовная связь между Игорем Олеговичем и его воспитанницами. Только не отсылайте меня к Завалишиной или кому-нибудь ещё. Я уже разговаривал с Верой Максимовной Сидоренко и понимаю: к самим рабыням с подобными вопросами обращаться бесполезно. Они, на мой взгляд, женщины с крайне смещённой психикой. Нет, я не обвиняю вашего мужа, что это он их так "сдвинул" — ведь ни психотропных средств, ни наркотиков, как следствие установило ещё в девяносто восьмом году, Игорь Олегович не применял. Алла Анатольевна, поймите меня правильно, я читал в архиве следственные материалы девяносто восьмого года, так вот меня, в отличие от Люмбаго, совершенно не интересуют пикантные подробности процесса "воспитания": за что сёк? часто ли? какой плёткой и по каким частям тела? заковывал ли в цепи? по сколько дней держал на воде и хлебе? вступал ли с рабынями в половые сношения? — если женщины соглашались с таким обращением, то, как бы наш прокурор ни возмущался, с точки зрения закона Игоря Олеговича судить нельзя. А с нравственной? Здесь у него только один судья — вы, Алла Анатольевна. Ну, и Господь, конечно, но это, простите, уже не по моему ведомству. Так что, играй ваш муж со склонными к этому женщинами в элементарные садомазохистские игры, я, поверьте, нескромными вопросами вас бы не донимал. Но ведь у него — другое. Насколько я понимаю, идея, что женщина может стать духовно свободной только в том случае, если физически она пребывает в рабстве, полностью владела Игорем Олеговичем. Иными словами: путь к духовному просветлению проходит через послушание, самоограничение, физические лишения и страдания. Идея, конечно, почтенная, почти церковно-христианская, но всё-таки очень сомнительная — однако я сейчас не о том. До какой степени, проникшись ею, воспитанницы вашего мужа утрачивали свою волю? Действительно ли, в чём меня убеждал Пушкарёв, всякий приказ хозяина для рабыни свят? Алла Анатольевна, если можете, пожалуйста, помогите! Ведь от того пойму я или не пойму Игоря Олеговича зависит, возможно, жизнь нескольких молодых женщин! Пожалуйста, Алла Анатольевна, расскажите об увлечениях вашего мужа всё! Как, когда и при каких обстоятельствах им овладела такая, на мой взгляд, крайне сомнительная, идея?
Почти на одном дыхании произнеся столь длинную тираду, Геннадий Ильич пододвинул пепельницу, повертел в руках предложенную ему сигару, понюхал её и положил обратно в коробку. Достал из кармана мятую пачку "Явы", ловко выщелкнул в рот белый цилиндрик и, закурив, обернулся лицом к окну — будто бы из вежливости, дабы выдыхаемый дым ни в коем случае не коснулся женщины.
Пауза затягивалась. Алла Анатольевна взяла было бокал с вином, поставила его обратно на столик, в большой пузатый фужер налила коньяка и, словно водку, выпила в три крупных глотка. Встала, подошла к зеркалу, поправила причёску, вернулась, закурила тонкую сигарету, села в кресло и, затянувшись подряд два раза, обратилась к Брызгалову:
— Вы, Геннадий Ильич, не спросили — но ведь хотели, правда? — как я терпела такого мужа? С его, скажем так, весьма эксцентричными увлечениями? С его постоянными — чего уж, с рабынями он в половые связи вступал, конечно! — изменами? Спасибо, что не спросили, но я всё равно скажу.
Слова вдове Игоря Олеговича давались нелегко: она то глубоко затягивалась, то отпивала глоток вина или сока — однако, решившись говорить, более не останавливалась, и в её монолог майору с трудом удалось вставить короткую реплику.
