Дерек Картун - Летучая мышь
- Я Джордж Пэррот. Спасибо, что пришли. Простите, что заставил вас ждать. Недолго, надеюсь?
- Ничего страшного, - её рукопожатие было вялым, глаза на миг встретились с моими, и тут же взгляд ускользнул. Она успела заказать рюмку анисовой водки и уже выпила. Я сел за столик, попросил принести чаю для себя и ещё одну рюмку для дамы и послал ей неотразимую, как я надеялся, улыбку. Анни Дюпюи не улыбнулась в ответ. Вытряхнула из пачки сигарету жестом заядлого курильщика, для которого норма - три пачки в день и закурила. Нервная кошка, видавшая на своем веку много зла от людей.
- Уверен, что вас предостерегали от встречи со мной, - я взял быка за рога.
- А вы как думали?
- Почему власти не хотят обсуждать самоубийство Маршана?
В душе сидевшей напротив женщины бушевали страсти - я сразу это почувствовал. Она была накалена до предела, слова вырывались у неё с трудом, будто под давлением в дюжину атмосфер, в голосе клокотали боль и ярость.
- Им правда не нужна, они её боятся, - слово "они" она будто выплюнула. Чистая истерика - неужели эта женщина живет в таком напряжении постоянно?
- Какая правда?
- Такая правда, что министр был после войны самой яркой политической фигурой. Ему следовало стать премьер-министром или даже президентом республики. Но им не нужен был честный человек, не запятнанный коррупцией, который никогда не стал бы заигрывать с левыми.
Она придавила в пепельнице едва начатую сигарету и тут же закурила следующую.
- "Они" - это кто?
- Вся эта банда. Голлисты, конечно. И коммунисты тоже. Министр часто мне повторял: "Морис Торез и мафия объявили мне войну, они меня когда-нибудь прикончат". И прикончили - сами видите.
- Но он совершил самоубийство, мадемуазель, разве это не так?
- А! Самоубийство самоубийству рознь. Допустим даже, что он это сделал - так спросите себя, почему столь блестящий, столь удачливый человек пошел на такое? Вы задавали себе этот вопрос?
Она допила вторую рюмку. Я выбрал из скупой закуски, которую поставил передо мной официант, маслину и предложил ей закусить, но она отказалась.
- Может, сердечные неурядицы? - сделал я ход конем.
- Ну уж нет! - почти выкрикнула она.
- Откуда такая уверенность?
- Знаю - и все!
Я спросил, когда она в последний раз видела министра, но вопрос как бы не был услышан. Однако я не сдался:
- Вы встречались с ним после 1962 года, когда перестали работать у него?
- Конечно, - сказала она, в голосе мне почудилось легкое колебание.
- Позвольте вас спросить - почему после девяти лет работы с ним вы уволились?
- У нас были... другие отношения.
- Тем более вы могли бы знать причину, побудившую его свести счеты с жизнью.
- Никто не знает её лучше меня. Ни один человек!
Я старался разговаривать с ней как можно мягче, хотя понимал, что это дикое существо вряд ли можно подкупить лаской или подачками. Она находилась в состоянии ожесточенной войны со всем миром и готова была расцарапать каждого, не разбирая, друг это или враг - лишь бы оказался в пределах досягаемости её когтистых лап.
- Так скажите, мадемуазель, почему умер Андре Маршан?
Еще одна сигарета судорожно потушена, ещё одна закурена. Руки её тряслись, она никак не могла поднести спичку к концу сигареты.
- Возьмите мне, пожалуйста, ещё рюмку, - не попросила, а скорее потребовала она. Заказав выпивку, я помолчал, не решаясь повторить свой вопрос.
- Откуда мне знать - может, вы собираетесь написать о нем очередной пасквиль, облить его грязью?
- Поверьте, это не так, - сказал я. - Меня самого страшно удивила та недоброжелательность, которую высказали по отношению к министру все, с кем мне довелось говорить. Хотелось бы услышать непредвзятое мнение. Я собираюсь рассказать людям правду.
Но и после этих слов Анни Дюпюи продолжала смотреть на меня с подозрением. Вероятно, она больше не верила никому. Скинув пальто с плеч, она повесила его на спинку стула. Ее можно ещё было счесть привлекательной, хотя наверняка она изменилась с тех пор, как министр обратил внимание на эту женщину с огромными голубыми глазами и колючим, непримиримым нравом.
Еще и сейчас его можно было понять.
- Они его довели, - в голосе её прозвучала даже радость какая-то, будто она тысячи раз пыталась про себя решить эту загадку и пришла, наконец, к окончательному выводу.
- Кто довел?
- Коммунисты. Их дружки. У них же всюду дружки, даже в министерстве иностранных дел. Да-да, - кивнула она убежденно, - Министр сам мне говорил.
- А зачем им это было надо?
- Потому что им претит честность и порядочность. Потому что он был для них первейшим врагом.
- Но как им это удалось? Что такого они могли сделать, чтобы заставить его... - я оборвал фразу, опасаясь какой-нибудь вспышки. Она единым глотком осушила рюмку:
- Они распускали о нем всякие слухи. Мерзкие, грязные. - Слезы выступили у неё на глазах, покатились по щекам. Она будто и не заметила этого, замолчала, ушла в себя. Напрасно я ждал продолжения.
- Что они о нем говорили?
- Будто он был коллаборационистом и тайным агентом гестапо. - Эти слова дались ей с немалым трудом.
- Я слышал об этом и ни на минуту не поверил, - сказал я. - Не могу понять, откуда пошла такая молва?
- Да от коммунистов же!
- Но когда газета "Либерасьон" затеяла кампанию против Маршана, "Юманите" её не поддержала. А что им стоило, если они имели против него зуб?
Но таким пустяком, как факт, её нельзя было сбить с придуманной ею версии:
- Они не дураки, эти коммунисты, они предоставили гробокопателям из "Либерасьон" проделать всю грязную работу, а сами вышли чистенькими.
- Слышали вы о Марке Сегюре?
- Еще бы! Кому-то он здорово насолил. Все знали, что его убили. Туда ему и дорога, каналье, избавились, слава Богу.
Не терпящим возражения тоном она потребовала ещё рюмку, и я заказал. Постепенно, с неимоверным трудом, по капле я вытянул из этой издерганной алкоголички все, что она знала или полагала, что знает об Андре Маршане ослепительном герое, который ворвался в жизнь обыкновенной хорошенькой девочки, осветил её на миг своими лучами и оставил во тьме и в руинах.
Она повстречала его впервые, когда работала в министерстве транспорта и это было в пятьдесят третьем, он заметил её, назначил своим личным секретарем. Вот тогда и настал час её славы, её преданного служения хозяину: она угадывала его желания, защищала от ненужных людей, постепенно стала его доверенным лицом, опорой, и в конце концов любовницей. Ему, несомненно, их связь принесла кое-какой комфорт, для неё же была равноценна самой жизни. Теперь уже не узнать, когда Маршан начал уставать от нее. Вероятно, когда она стала слишком требовательной. Неуравновешенность и истеричность, должно быть, проявлялись и в те времена, когда они были вместе, но нетрудно представить, как подобная женщина восприняла первые признаки охлаждения. Наверняка устраивала бурные сцены в кафе или в квартире, где происходили их тайные встречи. Случилось в конце концов неизбежное - Маршан от неё избавился. Безжалостно - это уж точно. Но не так уж грубо, раз она не утратила своей преданности, веры в него, обожания. Их встречи после того, как её в 1968 году уволили - явный вымысел - они наверняка не виделись с тех пор. Возможно, впрочем, что и всю историю она выдумала. Этого я тоже не исключал.
Рассказывая, она пила. Алкоголь замедлял её речь, но без него она и вовсе не стала бы говорить.
- Эти сплетни, которые о нем ходили, - рассказывала она, - Нет, ей не известно, что служило поводом, но распространяли их коммунисты, это точно. Нет, конкретно министра ни в чем не обвиняли - говорили что-то о его дружеских отношениях во время войны с одним человеком, который потом оказался предателем. Кто был этот человек и где это все происходило, она не знает. Но она этому не верит, потому что министр сам поклялся ей, что ничего такого не было. Нет, ей он не лгал - такого просто быть не могло. Последнее было сказано с гневом, и я осторожно ретировался с минного поля, на которое чуть было не ступил. Больше всего её воспоминания касались его работы. Бесконечной работы. И были краткие мгновения радости, разделенного счастья - когда она утешала его, успокаивала, снимала напряжение. Да, в Авейрон он иногда брал её с собой, это были их лучшие дни. Ночью они могли спать вместе в отеле, у него в номере или у нее, там тебе не Париж, никакого риска. Потому что на горизонте вечно маячила его жена. Она умерла три года назад, - сказала Анни Дюпюи. - Но и раньше жена ничего не значила.
- Для него существовала только одна женщина - всего одна! - первый и единственный раз я увидел, как улыбка тронула её губы, сузила глаза красивая, нежная улыбка. И тонкая рука оттянула шифоновый шарфик, повязанный на шее - это был трогательный и будто призывный жест.
Во время этих поездок ей приходилось много работать, поэтому она не могла повсюду сопровождать его. В мэрии Родеза у неё был кабинет там она разбирала почту, договаривалась о встречах, сортировала посетителей - пока он разъезжал по всей округе, произносил речи на митингах. А где он бывал? Да повсюду, это большой округ. И повсюду его обожали, просто боготворили. Неужели он заезжал и в такие крохотные поселки как, скажем, Вильфранш или Мило? - я припомнил карту. Ну, конечно, заезжал, он любил деревни, старые церкви. Великолепно разбирался в архитектуре. А куда он ездил чаще всего?
