Стивен Котлер - Азимут бегства
— Синий Койот? — Он оборачивается к ней, но она не смотрит в его сторону. Она во все глаза разглядывает появившееся ниоткуда здание. Оно дрожит в знойном мареве, потом внезапно исчезает за очередной возвышенностью.
У этого монастыря нет ворот, дорога немного выравнивается, делает поворот и превращается в подъездную дорожку. Анхель не знает, чего ждать, а Пена просто молча смотрит перед собой. Как только он останавливает машину, она снова начинает кашлять и сплевывает в грязь густую мокроту. Анхель выпрыгивает из джипа, чувствуя, как удар о твердую землю болью отдается в ступнях, проникая до костей. Ногу сводит судорогой, он трет икру и ковыляет к зданию. Звонка нет, только массивный железный дверной молоток. Гладкий темный кусок металла, подвешенный к середине двенадцатифутовой двери. Створки двери из твердого дерева. Молоток выполнен в виде сидящей горгульи со сложенными крыльями, голова наклонена вперед, словно птица что-то высматривает на земле. Раздается гулкое протяжное эхо, звук, гудя, как от удара по пустой бочке, расплывается вокруг, сворачиваясь в самого себя. Анхель ожидал низкого бесполезного звука, боясь, что ему придется ждать в пустыне долгие часы, напрасно надеясь, что из монастыря отзовется кто-то невидимый и бестелесный.
— У нас мало воды. — Он поворачивается спиной к двери и смотрит на две шестигаллонные бочки, которые они привезли с собой.
— У Исосселеса есть вода.
Петли хорошо смазаны и не скрипят. Когда Анхель снова оборачивается к двери, то видит коричневую сутану, парящую в воздухе. В сутане человек, но Анхель видит его не сразу, сначала он замечает темную ткань на фоне темных камней. Воздух во дворе монастыря неожиданно прохладен.
— В чем дело?
Глаза Анхеля начинают различать подробности, он видит коротко подстриженную бороду и светло-карие глаза, от угла левого глаза тянется малозаметный шрам, который Анхель не заметил бы, если бы на него не падал свет.
— В машине больная женщина, — говорит он, показывая на джип оттопыренным большим пальцем. — Она знает падре Исосселеса и говорит, что он может помочь.
Дверь остается открытой, но монах, кажется, исчезает. Словно проваливается по дороге в глубокую яму. Внутри здания зазвонил колокол. Из здания торопливо выходят шесть человек, ими никто не командует, но Анхель чувствует, что это строй. Люди идут размеренно и в такт маршевому ритму. Монахи с носилками. Они поднимают Пену, укладывают ее и уносят в дом. Анхель остается один.
Он смотрит на дверь, ожидая какого-то продолжения. Проход внутрь выложен массивными камнями: тяжелый серый кирпич, явно привозной. Привозили на телегах, очень издалека. Стены выше, чем дверь, не меньше пятнадцати футов. До его слуха доносится тихий шелест. В глубине здания Анхель видит горящую длинную белую свечу, в ее свете появляется какой-то призрак, лицо лишено резких углов, кожа до жути белая.
— Жутковато, — вслух произносит Анхель.
— Что жутковато?
Анхель вздрагивает, резко оборачивается и видит стоящего перед ним человека. Он ниже ростом, не больше пяти футов десяти дюймов. Лицом мужчина напоминает подвыпившего бурундука. Анхель не может ответить на вопрос, просто пожимает человеку руку и идет к машине, чтобы выгрузить вещи. Останавливается, идет назад.
— Простите, я слишком долго вел машину. — Он протягивает руку. — Анхель.
— Брат.
Они снова пожимают друг другу руки. Анхель думает, что ему может понравиться человек, которого зовут Братом.
— Ты голоден? — спрашивает Брат.
— Да, то есть нет. У нас кончилась вода. — Он потрясен худобой Пены, лежащей на носилках. — Прости, я хотел сказать, что если нам придется быстро уехать, чтобы доставить Пену в госпиталь, то нам потребуется вода. Что-то у меня немного кружится голова.
— Ты можешь наполнить бутылки водой под навесом, — говорит Брат, махнув рукой в сторону груды серых досок в сотне ярдов от входа. Четыре стены и покатая крыша, здесь не так часто бывают дожди, еще одна тайна. — Но у нас здесь лучший врач на триста миль.
Анхель, однако, понес бутылки к навесу. Брат последовал за ним, захватив другие емкости. Под навесом были сложены садовые инструменты, тяпки, штыковые и совковые лопаты, вещи, названия которых были Анхелю неизвестны. Он видит щипцы с острыми длинными носиками и спрашивает, что это такое.
— Мы выдергиваем ими колючки из кактусов, из них получается очень вкусный салат.
В середине сарая стоит насос, влажно блестя свежей красной краской. Брат включает его, и Анхель видит контуры татуировки под рукавами сутаны. Мощные запястья прорезаны четким рисунком вен. Из крана насоса льется вода — прозрачная, очень холодная и очень чистая. Анхель соображает, что пробурить такую скважину было адски трудно. Они наполнили все емкости, и Анхель относит их в джип. Он должен знать, что может уехать отсюда в любой момент, а Брат не задает никаких вопросов. Просто помогает или смотрит.
— Ее отнесли в башню, она женщина, а мы сохраняем целибат. — В его голосе нет и тени осуждения.
Анхель некоторое время рассматривает башню, наблюдательный пост, пристроенный к левой стороне церкви. У самого верха красный венец, но краска это или черепица, Анхель рассмотреть не может. Над верхом свод, в проеме которого виден массивный бронзовый колокол.
Анхель спрашивает, как чувствует себя Пена, и с досады стискивает зубы: разве может произойти какое-то улучшение за пять минут.
— С ней сейчас наш доктор, — говорит Брат. — Я отведу тебя к ней, но сейчас она будет спать, он даст ей кодеин от кашля, и она почувствует себя лучше.
Анхель достает из кармана бандану, вытирает со лба пот, кладет бандану в карман.
— Я могу где-нибудь умыться?
Молча они идут в здание миссии. От их шагов тонкими клубами вздымаются фонтанчики пыли. На севере каньон ломает равнину темными тенями, в других направлениях видны пологие возвышенности, невысокие холмы, поросшие низкорослым ползучим кустарником. По дороге Анхель курит, зажав сигарету двумя пальцами. Навстречу им выходит черная собачонка, она смотрит на Анхеля с расстояния в десять шагов, потом бросается к нему и принимается лизать ему руки и скакать вокруг. Анхель прекращает игру, поднимается, и они идут дальше, собака вместе с ними. Солнце погружается за горизонт, свет начинает слоиться, напоминая стопку блинов. Полыхнувшая краснота заката поднимает в воздух стаю галдящих ворон.
11
Иерусалим. Тот же месяц. Дождь. Но пока не грянул гром, никто этого не замечает.
— В течение четырех тысяч лет люди стараются погубить евреев. Их проклинали, забрасывали камнями, водили по пустыне, был тот знаменитый большой потоп и бог знает сколько войн. Кто заметил, что идет дождичек, Иония?
Иония поднимает руки и улыбается, словно это цель его жизни, словно этот дождь — именно то, чего он ждал всю свою жизнь. Только он один заметил, что идет дождь.
Удивительно, что этот человек оказался в состоянии запомнить его имя, они встречались только один раз, и было это целых три месяца назад, но такова эта страна, оторванная от всего мира, здесь люди долго помнят мелкие любезности, рукопожатия, совместные выпивки — именно это становится со временем самой ценной валютой.
Маленькое кафе у западных ворот Старого Города, место, состоящее из старых, подогнанных друг к другу под причудливыми углами камней, это худшая часть города, если здесь вообще имеет какое-то значение это слово. Уже поздно, но свет выключен на много-много часов. Они сидят в темноте и пьют горький турецкий кофе из бумажных стаканчиков. Это место воплощает собой невозможность, откат во времена постоянной угрозы, когда человек оставался жить, только нарушая традиции. Это часть работы, но Иония не жалеет, что пришел. Что может быть лучше помещения, набитого бравыми стариками, собравшимися посмотреть древнее кино?
Сегодня билет на «Иметь и не иметь», и собеседник Ионии хочет знать, является ли он поклонником Богарта.
— Я пришел посмотреть на Лорен Бэйколл.
— Это очень уважительная причина.
— Люди иногда пересекают океан по более ничтожным поводам.
— Я пересекал, — говорит старик, откидывая назад голову, в углу его рта обозначается глубокая складка. — Кажется, начинают, идем внутрь.
Они встают и сквозь занавеску из шнурков с нанизанными шариками проходят в прокуренную комнату, заставленную старыми кушетками. Там десять, от силы пятнадцать человек, Иония ищет глазами нужного ему человека, но не видит никого в зеленом берете. На всякий случай он смотрит на часы, понимая, что пришел вовремя. У двери несколько свободных мест. Иония выбирает огромное кресло с рассохшимися швами и светлым одеялом, наброшенным на спинку. Вместо экрана голая стена, которую каждую неделю заново красят в белый цвет, чтобы изображение было четким.
