Алексей Макеев - Спорим, что ты умрешь?
На этот раз их прибыло сразу двое — САМ и некий капитан Пискун, явно вскормленный на чипсах и пончиках. Уже легче. Постояльцы прилежно толклись в районе вестибюля. Добежав от машины до дверей, копы успели порядком промерзнуть. Раздвинув толпу, сурово промаршировали в бар, согрелись коньячком и приступили к полезной деятельности. Поначалу все шло в рабочем порядке. Показания очевидцев были выслушаны и осмыслены. Начался щепетильный осмотр фигурантов. Цепкий взгляд профессионала сразу выявил чужеродный предмет под мышкой у Шевченко, хотя на первый взгляд ничего там чужеродного не было. Телохранитель снисходительно улыбнулся, произвел на свет нужные бумаги. Затем старик Ровель отвел капитанов в сторону и что-то немногословно поведал. Полицейские не стали возражать. Хотя и воздержались с отданием чести. Придирчиво осмотрели «голубых» и на всякий случай отошли подальше. «Нормальные п-парни, капитаны, — среагировал набравшийся Каратаев. — П-просто п-представления о гардеробе у них с-своеобразные…» Затем новоприбывших повели по памятным местам — в апартаменты Душениных, подвал, чердак — с попутным комментарием и картинками вероятных событий. Постояльцы с персоналом, раздираемые любопытством, гуськом тянулись за экскурсией. Это забавно смотрелось. Человеческая гусеница струилась по дому, с этажа на этаж, меняя форму по мере движения, меняя направление, то хвост становился головой, то голова хвостом, и так продолжалось не менее получаса.
А завершилось все, разумеется, в баре. Народ порядочно подустал. Любознательный Пискун залез под барную стойку, нахмурился и выудил на свет идеально отточенную шилообразную штуковину, снабженную удобной рукояткой. Осторожно прикоснулся к острию.
— Это нож для колки льда, — надтреснутым голосом сообщил дворецкий Шульц.
— Не им прибили Троцкого? — поинтересовался Каратаев.
Встрепенулась неразговорчивая Виола.
— Но Троцкого прибили ледорубом…
— Да хоть ледоколом, — отмахнулся Каратаев. — Хреновина все равно зряшная, орудие кухонного труда, и никак не приспособленная для исчезновения людей.
Капитан Булавин многозначительно помалкивал. Постукивал нестрижеными ногтями по полировке бара. «Замечательно, — подумал Максимов, — ничто так не украшает мужчину, как добросовестный труд».
Он подумал об этом с иронией. И оказался решительно прав. Капитан Булавин поднял голову к настенным часам, изображающим окончание рабочего дня, затем прошелся по всем набившимся в буфет тяжелым гнетущим взглядом, остановился на Максимове и процедил:
— Продолжаем издеваться?
— Боже, — взмолился Максимов. — Снова сказка про белого бычка. Идет бычок, качается…
— Я не вижу трупов! — взревел Булавин. — Хотя на зрение не жалуюсь! Покажите хоть одного! А все, что вы нам плетете, — это бред собачий! Что вы хотите доказать? Если вас разыгрывают, то при чем здесь полиция и сорок верст по морозу? И сорок назад — итого восемьдесят!
— Подождите, капитан, — миролюбиво вклинился Пустовой, решивший в недвусмысленной ситуации не сверкать удостоверением. — О каких трупах вы говорите? Дополнительной теплой одежды у Душениных не было. В гараже стоит их машина. Сумасшедшими они не являлись. Творить тупые розыгрыши не позволяли возраст, воспитание и общественное положение. Эти мелочи вы в расчет не берете?
— Ударьте же пальцем о палец, капитаны, — перехватил Максимов. — Я понимаю, что есть понятие — эргофобия: боязнь работы, не чуждая всем живущим, — но нужно же и совесть знать, в конце концов. Мы можем разъехаться — в таком случае о двух вполне приличных людях все забудут, кроме их близких, но что они сделают? Мы можем остаться — но в таком случае подвергнем себя нешуточному риску.
— Вас никто не держит, — пробормотал в пространство Пискун.
Взгляд Булавина красноречиво уверял: можно и по морде-с, детектив. Но Максимов чувствовал, что начинает распаляться. Или он не дрался никогда с работниками полиции (а до этого — милиции)? Очень неожиданно зазвучал телефонный звонок у Булавина в кармане. Не спуская с сыщика воспаленного взора, капитан вынул телефон, приложил к уху. Молча слушал. В завершение пару раз обронил междометья, многозначительное «блин» и полуофициальное «вас понял».
— Проблемы? — равнодушно осведомился Пискун.
— Как водится, — Булавин вполголоса чертыхнулся. — Дом Пескаря обстреляли из машины. Охранник ранен, сам отделался наложением в штаны. Блин!.. — капитан хлопнул телефоном по стойке.
— А у нас бы вам было гораздо уютнее, — вздохнула Виола. — Камин, все такое, и люди приятные…
— Зараза, — печально согласился Пискун. — И никого ближе, чем за сорок верст, у них, конечно, не нашлось. Вымерли все.
— Ладно, поехали, — рыкнул Булавин. — В машине поматеримся.
— Ща, мгновение, коллега. — Пискун перевернул матовый коньячный сосуд, поморщился, когда оттуда не полилось, снял со стойки очередную бутыль, украшенную цветастой этикеткой, зашевелил губами, читая надпись на иностранном языке.
— Мочегонное, — подсказал Пустовой. — С виагрой. Неповторимый эффект, капитан, вы только представьте…
— Ладно, бери с собой, пошли, — нетерпеливо потянул его Булавин.
— Как грустно с вами расставаться, капитан, — вздохнул Максимов. — Такой приятный дружественный визит. А все же не откажите в бесплатном совете. Представьте на минуту, что вы совершаете ошибку. К следующему вашему появлению дом будет напичкан трупами. Или… пропавшими. Придется объясняться перед начальством. А множество свидетелей в один голос подтвердит, что вас предупреждали. Не хотите думать о себе, посоветуйте, что НАМ делать?
Булавин в лютой злобе закусил губу. Он понятия не имел, что делать постояльцам.
— Да какие вы бестолковые, граждане! — повысил голос Пискун (удивительным образом оправдывая фамилию). — Валите отсюда к чертовой матери, если не знаете, как себя вести! Или… в общем, делайте, что хотите! Можете поискать еще разок своих исчезновенцев… Можете… да какая нам разница! Хорошо, — заряд писклявости иссяк. — Сядьте в кучку, если боитесь, мы подъедем — но попозже. Сами видите, какая преступность в стране…
Как-то пусто стало в баре после отбытия полиции. Ветер бился в оконные рамы. За окном давно стемнело. Стекла покрывались непроницаемым морозным узором. «Умный» технический прибор, установленный в гостиной, служащий одновременно барометром, часами и внутренним термометром, уверял, что на улице минус тридцать два по Цельсию.
— А может, и правда того?.. — как-то тихо сам с собой заговорил Каратаев.
— Чего того? — повернул голову Пустовой.
— Ну, уматывать отсюда, — пояснил Каратаев. — Хватит, граждане, натерпелись. Приличного отдыха с вами все равно не получится…
— Ну почему же, — иезуитски улыбнулся старик Ровель. — Здесь становится занятно.
— Вам-то хорошо под охраной, — возразил очкарик. — А мы вот начинаем как-то неважно себя чувствовать.
Шевченко вскинул голову — можно подумать, я не человек, — вспыхнули неглупые глаза.
— Благодарим покорно, — дерзко вякнул Снежков. — Шуруйте, уважаемые господа, куда вам вздумается. Как говорится, удачи и всяческих процветаний. А мы останемся с Борюсиком, правда, Борюсик? Ты не забыл про свой блестящий маваши-гири?
— Я помню… — набычился Крайнев. — Да я любому отобью… кое-что, пусть только сунется к нам, Илюша…
Пустовой чуть не поперхнулся.
— Хватит! — подскочил с насиженного места Ворович. — Настроение отдыхать решительно пропадает. Я уезжаю. Инга уезжает. Ты уезжаешь, Инга?
— А то, — хмыкнула девушка.
— Заметано, — решился Каратаев. — Наплюем на триста пятьдесят долларов… А в этом вертепе нас сегодня вообще-то собираются кормить? — он изобразил презлющую физиономию. — А то у меня уже слюна по клыкам капает…
— Обед… вернее, ужин будет подан через час, — задрав нос, сообщил администратор. — Для тех, разумеется, кто соизволит остаться. Соответствующие распоряжения кухарке уже отданы.
Он не мог повлиять на умы и настроение отдыхающих. Палата номер шесть продолжала жить своей чокнутой жизнью. Персонал, включающий четырех человек, не мог разъехаться по причине банального нежелания потерять работу. Слишком неубедительны увещевания Максимова. Страх пощипывал, но ужас лишиться «козырного» места сильнее перспективы «заживо пропасть». Постояльцы разбрелись по номерам. Кто-то собирал вещи. Кто-то решил соснуть перед ужином. У Виолы жутко разболелась голова. «Родовая мигрень замучила», — объяснила девушка и обложилась подушками. Дескать, поспим, покушаем и поедем. Приклеивать к себе дополнительный балласт Максимов не хотел. Он поднял девушку, отвел ее в их общий с Ингой номер, намекнув присутствующему в комнате Воровичу, что девушек нужно оставить вдвоем. Очкарик поворчал, но удалился. Виола протянула к нему ручонки.
