Кен Бруен - Стражи
— Шутишь.
— Почти никто не пришел.
Я не знал, что сказать. Саттон похлопал меня по плечу:
— Невелика потеря, черт побери.
Домой я пришел около восьми. Квартира показалась мне холодной и заброшенной. Я включил телефон и позвонил Энн. Она сразу меня узнала:
— Ох, слава богу! Джек… ты в порядке?
— Да, все нормально… Мне надо было уехать… Мне нужно было время…
— Но ты вернулся.
— Да.
— Чудесно. Я ставила за тебя свечку.
— Видит Бог, мне это было очень нужно.
Она засмеялась, и напряжение ушло. Мы договорились встретиться и пообедать на следующий день. Положив трубку, я задумался: почему я не сказал, что теперь стал трезвенником? Не то чтобы трезвенником, но не пью. Огромная разница. Если трезвость — норма жизни, то мне еще идти и идти. Я ничего не сказал, потому что не был уверен, буду ли трезвым, когда мы с ней встретимся.
От кока-колы у меня ужасно разболелась голова, но это можно пережить. Труднее было справиться с внутренним беспокойством.
Я посмотрел какую-то дрянь по телевизору и в одиннадцать лег спать.
В кровати я долго вертелся и крутился, но не смог вспомнить лица педофила, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
Тихо покачай меня
Бывают сны под фонограмму? Как в кошмарах, когда кажется, что надрываются тяжелые металлисты. Я спал, и мне казалось, что где-то играют нежные мелодии Южной Калифорнии. Мне снился отец. Я, совсем еще маленький, держусь за его руку на Эйр-сквер. Проходит автобус, и я неожиданно понимаю, что могу прочесть… Я громко читаю рекламу вслух. Она на боку автобуса…
ПЭДДИ
Отец в восторге. Не только потому, что это первое прочитанное мною слово, но ведь это его имя. Есть и более циничная точка зрения относительно первых прочитанных мною слов: ирландское виски.
Но ничего не портит этого момента. Я чувствую, что мы с отцом — одно целое. Годы, опыт, жизнь понаделали много вмятин в этом союзе, но все они поверхностные.
Меня разбудил телефон. Я не видел, сколько времени, и пробормотал:
— Слушаю.
— Джек, это Саттон.
— Который час?
— Позже, чем мы думали.
— Саттон, в чем дело?
— Я думал, ты страдаешь, хочешь выпить.
— Я спал.
— Думаешь, я поверю? Слушай, тут, пока тебя не было, какие-то ребятишки пристрастились жечь алкашей.
— Что?
— Вот так, а алкаши — они ведь наши братья по духу. Короче, я здесь с ребятами, которые разделяют мое мнение, и мы собираемся прищучить вожака этих уродов.
— Что сделать?
— Сжечь этого козла.
— Господи, Саттон.
— Хочешь поиграть с огнем?
— Ты рехнулся, это же бред собачий.
— Это справедливость, парень.
— Саттон, вот что мне скажи. Ты сейчас на тормозах или без них?
Он дико заржал и сказал:
— Пора идти, время поджаривать.
После этого сон как рукой сняло. Я несколько часов вышагивал по комнате, подумывал, не пожевать ли обои. Пошел к книжной полке, взял книгу Джона Сэнфорда из серии «Молись» — у него их двенадцать — и рискнул открыть.
Возвращение на землю было тяжелым. Он три дня был в улете, жил на кокаине. Когда он прошлой ночью спустился на землю, зашел в винный магазин и купил бутылку «Столичной». После трех дней кайфа приземляться всегда трудно, но водка превратила приземление без шасси в полную катастрофу с пожаром. Теперь придется расплачиваться. Придется все пропустить через себя.
Хватит!
Самое страшное, что теперь мне безумно хотелось выпить. Не что-нибудь. Нет, это должна быть ледяная «Столичная».
Снова лег в постель. Сон пришел неохотно, на своих условиях.
На следующее утро я смотрел девятичасовые новости.
…Сильно пострадал юноша, которого на рассвете подожгли на Эйр-сквер. Полиция разыскивает четырех мужчин. Они могут иметь отношение к нападению. Старший инспектор Кленси предполагает, что это была месть за случившиеся в последнее время нападения на бездомных. Вот что он говорит:
— Любые попытки отомстить нападавшим на бездомных, как и стремление отдельных граждан подмять под себя закон, будут жестоко пресекаться.
Он продолжил разоряться по поводу роста преступности, но я выключил телевизор.
После одиннадцати я вошел в пивную, и Шон с беспокойством спросил:
— Настоящий кофе или помои?
— Лучший.
Грустно было видеть, с каким облегчением он услышал мой ответ. Вернулся с кофейником и тостом:
— Тебе надо хоть слегка подкрепиться.
— Сядь, — попросил я, — хочу тебя кое о чем спросить.
— Выкладывай.
— Но не забывай, что спрашивает человек, который недавно провел пару недель… скажем… взаперти.
Он кивнул.
— Мне кажется или Саттон действительно не в себе?
Он презрительно фыркнул:
— Никогда его не выносил.
— Все так… Но что ты о нем думаешь?
— Никогда не понимал, что ты в нем нашел.
Наш разговор напоминал вырывание зуба.
— Шон… Шон, ладно, я все понял, но все-таки что ты думаешь?
— Его надо запереть.
— Спасибо, Шон. Если я о чем-нибудь и мечтал, так это о непредвзятом мнении.
Шон стоял и продолжал бормотать, брызгая слюной:
— Вот что я еще тебе скажу, Джек…
Как будто я мог его остановить.
— Этот парень мчится прямиком в ад, и он постарается прихватить с собой побольше людей.
Упомянутый парень появился через час и заявил:
— Так и думал, что ты здесь. Шон… кружку перед Великим постом. — Он внимательно посмотрел на меня: — Все еще ни в одном глазу? Впечатляет. Сколько же это дней получается? Один?
— Тринадцать.
— Дни в заключении не считаются.
— Черт, для меня еще как идут.
Шон принес пиво, шмякнул кружку на стол.
Саттон выпутался:
— Чертов старый пердун.
— Я слышал новости, — сказал я.
— Потребовалось столько жара… для такого хлюпика. Самое замечательное было слушать, как его приятели стояли вокруг и ныли: «Позовите полицию». Тебе это понравилось бы. Классно…
— Вы могли его убить.
— Ну, мы очень старались.
Саттон был на взводе. Как будто нашел свое призвание. Казалось, сейчас он начнет хихикать. Но он наклонился ко мне поближе и сказал:
— А ведь это ты все начал, Джек.
— Я?!
— Расчистил дорогу, прикончив того маленького извращенца. Он стал первым.
— Да будет тебе, Саттон, разве ты не понимаешь, что это безумие?
— Вот именно. Потрясное безумие.
Рука, качающая колыбель
Мы договорились с Энн встретиться в китайском ресторанчике. Я оставил Саттона сидеть и бормотать себе под нос. Шон поймал меня у двери:
— Я сниму его картину.
— Не надо, Шон.
— В нем одна безнадежность, люди хотят, чтобы клюшки висели.
— Шон, погоди немного, ему сейчас трудно приходится.
— «Трудно приходится»? Этому пройдохе? Да он совьет гнездо в твоем ухе и с тебя же сдерет арендную плату.
Я зашел в цветочный магазин и купил шесть красных роз. Никогда в жизни не покупал цветов.
— Вам сделать букет? — спросила продавщица.
— Не знаю.
Она засмеялась, а я сказал:
— А нельзя ли как-нибудь завернуть их так…
— Чтобы никто не видел?
— Ну да.
— Ничего, несите так. Только настоящий мужчина умеет носить цветы.
— Придется поверить вам на слово.
Как я их ни держал, они мозолили всем глаза. И, разумеется, именно в этот день вам встретятся все ваши знакомые. Все как один комики:
«Ах, как мило!»
«И не только цветы!»
«Он сам, как маленький цветок».
Что-нибудь в этом духе.
Я пришел в ресторан рано и сразу же спрятал цветы под стол. Хозяйка ресторана предложила:
— Давайте я поставлю их в воду.
— Не надо… честно.
Когда она спросила, что я буду пить, я ответил:
— Пиво… нет, я хотел сказать, кока-колу.
По моему телу струился пот.
Энн выглядела… великолепно. Другого слова не подберешь. Я почувствовал, как пересохло во рту, как заколотилось сердце. Воскликнул, охваченный вдохновением:
— Энн!
Она крепко обняла меня, затем отстранилась и внимательно посмотрела мне в лицо:
— Очень симпатичная борода.
— Спасибо.
— Ты очень изменился, и дело не только в бороде.
Не зная, как себя вести, я протянул цветы. Да, это произвело фурор!
Мы сели.
Она продолжала смотреть то на цветы, то на меня. Если бы меня спросили, как я себя чувствовал, я бы честно признался, что оробел. Надо же, почти пятьдесят — и вдруг оробел!
— Мне кажется, — сказала она, — что я немножко смущаюсь.
