Диана Бош - Разносчик пиццы
Когда Любе исполнилось восемнадцать, она исчезла. Собрала вещи, пока никого не было дома, и сбежала без записки и объяснений. Они несколько лет ждали любой весточки от нее, но не дождались даже короткого телефонного звонка. Мать так и умерла, не зная, где ее дочь, что с ней и жива ли. Роза была уверена – укоротили ей жизнь чувство вины и горечь сожалений.
Но Люба все-таки объявилась. Случилось это внезапно, одним погожим сентябрьским днем. Она стояла на пороге и безучастно смотрела Розе в глаза. Что поразило – не было в ее лице ни раскаяния, ни просьбы о прощении, только странная отрешенность. В руках она держала пищащий сверток, завязанный синим капроновым бантом.
– Ну, проходи, – Роза посторонилась, пропуская сестру. – А это кто?
– Сын. Остап. Не прогонишь?
– Да куда ж я тебя прогоню, – вздохнула Роза. – Рассказывай, что случилось. Где ты все это время была?
– Жила, – коротко ответила Люба.
Младенец заворочался в несвежем одеяле и жалобно и тихонько заплакал.
– Он есть хочет. Молока у меня нет.
– Господи, – всплеснула руками бездетная Роза, – что ж ты молчишь! Вот сюда клади, распеленай его, а я кашу манную пока сварю.
Настроение у нее неожиданно поднялось, ей показалось, что теперь-то у нее будет настоящая семья. Это хорошо, что Люба вернулась, значит, за ум взялась. А то, что без образования – так молодая, выучится еще. А вот высказать ей то, что накипело-наболело за эти годы, надо. Теперь-то она все ей скажет, все! И пусть только попробует сделать по-своему, она, Роза, найдет способ заставить сестру подчиняться!
Хлопок двери заставил ее вздрогнуть. Улыбка медленно сползла с Розиного лица, и она осторожно, словно боясь увидеть что-то страшное, выглянула из кухни:
– Люба!
Тишина. Только ребенок в комнате жалобно захныкал.
– Люба! – чуть громче позвала Роза, прошла по узкому коридорчику и заглянула в комнату, где чуть раньше оставила сестру и малыша. Младенец лежал на покрытом одеялом столе и сучил в такт плачу выпростанными из пеленок ногами.
– Люба!!!! – истерически заорала Роза и бросилась к двери. – Вернись!
Пустой подъезд ответил ей глухим эхом. Обессиленно опустив руки, Роза подошла к ребенку и застонала.
– Что же мне с тобой делать? Что делать-то, а? Как думаешь, может, она все же вернется? Она ведь не плохая, твоя мать, только… – Роза замялась, словно решая, произносить ли это вслух при пусть и не говорящем еще, но, возможно, все понимающем племяннике, и потом с горечью добавила: – Безалаберная она, твоя мать. И всегда такой была.
Мальчик замер, глядя на нее темными глазками-пуговичками, потом закряхтел и попытался перевернуться на живот. С первого раза не получилось, только со второго. Ребенок приподнялся на вытянутых ручках и улыбнулся тетке беззубым ртом. А у Розы ручьями потекли слезы по щекам. Она очнулась, только когда почувствовала запах подгоревшей каши, несущийся с кухни, схватила младенца на руки, а из пеленок выпало завернутое в полиэтилен письмо. Люба была немногословна.
«У меня СПИД, – писала она, – но ты не бойся, ребенок абсолютно здоров. Я знаю, ты вырастишь его действительно достойным человеком. Прости свою непутевую сестру». К письму скрепкой было приложено свидетельство о рождении и справка из какого-то захудалого провинциального роддома.
Остап рос обычным мальчишкой, иногда непослушным, иногда исполнительным. Порой даже слишком исполнительным, потому что неповиновение, на которое он изредка решался, неизменно вызывало у него чувство вины. Вот и сейчас он никак не мог избавиться от мысли, что именно из-за него тетя заболела. Не трепи он ей нервы, не спорь по каждому пустячному поводу – она бы нервничала меньше, меньше пила всякие таблетки. И в итоге не слегла бы.
А он даже вуз выбрал вопреки ее воле. Ей, конечно, хотелось, чтобы он пошел по ее стопам, в юридический, да ему и самому, если честно, нравилась эта профессия, но… Не начни она настойчивые уговоры, не скажи, что уже договорилась с кем надо и где нужно, он, может быть, и сам бы отнес документы в юридический. А так… В общем, решил стать финансистом.
Нет, все еще раньше началось. Он как-то раз услышал ее разговор с подругой. Тетя жаловалась, что Остап, в которого она вложила столько времени и сил, «растет слабым и болезненным, цели в жизни не видит, учится из-под палки, за себя постоять не может, да и слегка трусоват».
Это «слегка трусоват» ударило больней всего. Он не считал себя трусом, просто старался быть осторожным: в драки не лез, лишний риск не любил – а к чему безрассудство?! Но ему и в голову не приходило, что кто-то, а тем более тетя, которую он боготворил, может посчитать его трусом. В общем, с того момента он только и делал, что доказывал себе и всем, что не лишен отваги и смелости. Но ничего не помогало: с каждым его безумным поступком Роза Марковна еще больше разочаровывалась в нем.
И вдруг ее болезнь. Врач сказал, если не сделать операцию – она умрет. Времени осталось так мало, что, если Остап не успеет извернуться и найти деньги, она и умрет с мыслью, что ее племянник – трус.
При этих мыслях его горло сжалось от рыданий. Остап издал рычащий звук, вылетел в коридор и заметался.
– Эй! – тихо позвали его из темноты. – Ты чего скачешь как конь? Случилось что?
Мара, а это оказалась именно она, зажгла в своей комнате свет и поманила Остапа рукой.
– Иди сюда. На, возьми. Это помогает.
Он приблизился и опасливо покосился на маленькую белую таблетку на ее ладони.
– Не хочу.
– Бери, чего ты боишься! Сразу успокоишься и заснешь. Я вот уже четвертый месяц без них не сплю.
– Н-не надо, спасибо, – заикаясь, произнес Остап и испуганно попятился. – Я уж как-нибудь сам справлюсь.
И он, словно боясь, что она впихнет в него таблетку насильно, стремглав бросился вниз по лестнице, громыхая ботинками и рискуя сломать себе шею.
– Хм, странно. Чудаковатый какой-то, – пожала плечами Мара.
Она смотрела ему вслед, словно надеясь, что он передумает и вернется, потом быстрым жестом бросила таблетку себе в рот, запила водой и улеглась спать.
Остап влетел в мрачную гостиную и остановился посередине. Что-то было жуткое в этой комнате. Ему мерещилось, что кто-то недобрый, может быть, сам убийца, наблюдает за ним. Сердце бешено колотилось, и кровь стучала в ушах, мешая слышать.
Он даже сделал пару шагов назад, но потом вспомнил Мару с ее таблеткой и остановился. Почему-то она внушала ему не меньший ужас, чем темная комната с, возможно, притаившимся в ней убийцей. Но чем дольше стоишь один в мрачном огромном пространстве, скованный страхом, тем тяжелее сдвинуться с места. Тьма окутывает со всех сторон, нашептывает умиротворяющие слова, и хочется слиться с ней, стать еще более незаметным. Тьма лишает воли. И если уж попал в ее сети, нужно немалое усилие, чтобы сделать первый шаг и вырваться к свету.
Так было в детстве, и то же самое Остап чувствовал сейчас. Сбросив оцепенение, он кинулся к двери и очутился в прихожей, призрачно освещенной лунным светом, проникающим через высокие окна.
– Только бы была открыта дверь, – пробормотал он себе под нос, – с чужим замком неохота возиться.
И, как ни странно, дверь в самом деле оказалась не заперта. Ни минуты не задумываясь – отчего так, Остап выскочил во двор.
Он поежился от холода, сразу заползшего под тонкую рубашку, и медленно двинулся вдоль стены. С крыши капало, и каждый раз, когда капли попадали на неприкрытую кожу, парень вздрагивал и морщился. У поворота остановился, опасливо оглянулся, проверяя, не следит ли кто за ним, и свернул за угол.
Там ходила женщина. Тихо, как привидение, она скользила между деревьями, и платье ее колыхалось, словно туманная кисея. Она взмахнула руками, перелетела к кусту и исчезла за ним. Не теряя времени, Остап кинулся в дом. Говорят, привидений не существует, но кто знает, может, врут?
Глава 11
Александра с удовольствием оглядела обстановку, с размаху плюхнулась на большой матрац, проверяя упругость пружин, и осталась довольна.
Мебели было совсем немного: старинное трюмо, кровать с витиеватыми вензелями на спинках и удобными выдвижными ящичками внизу, вместительный шкаф, стол и два стула у окна. Почти все полки в шкафу оказались заняты постельным бельем, в платяном отделе висели пара медицинских халатов и старая лисья шуба.
Александра погладила рукой мягкий мех, вытащила шубу и приложила к себе, глядя в зеркало. Очень хотелось надеть, но она не решилась – бог знает, кто ее, эту доху, раньше носил? А вдруг старые книги не врут и, надев чужую вещь, можно получить участь ее владельца?
Она со вздохом сожаления повесила шубку в шкаф, закрыла его на ключ и расстелила белье. Спать совсем не хотелось, напротив, вдруг появился жуткий голод.
– Вот сейчас прям возьму и пойду на кухню. Почему я должна страдать? Может, все остальные сыты, а я с утра ничего не ела! – сказала сама себе она и вышла в коридор.
