Рекс Стаут - Приз для принцев (Награда для князей)
- Вполне естественно, - посочувствовал Науманн. - Как долго вы были в монастыре?
- Всю свою жизнь. До тех пор, пока мадемуазель Солини...- Кажется, девушка смутилась.
- При мне вы можете не опасаться сболтнуть лишнее, - сказал Науманн, глядя на нее.
- Сболтнуть лишнее... Что вы имеете в виду?
- Ничего, - поспешил заверить ее Науманн, сожалея о вырвавшихся словах. - Кроме того, что я человек благоразумный и, следовательно, отличное хранилище для жгучих тайн.
- Как жаль, что у меня нет жгучих тайн, - улыбаясь, сказала Виви.
- Хорошенькая девушка и без секретов? Невозможно! - вскричал молодой человек.
- Это уже второй раз, - как-то невпопад заметила девушка.
- Второй?..
- Да. С тех пор как мы приехали в Маризи, меня уже второй раз называют хорошенькой. Приятно, когда так говорят, даже если говорят только для того, чтобы показаться приятными.
- А кто был тот, другой? - Науманн сам не очень понимал, зачем спросил это.
- Другой?
- Тот, кто сказал, что вы хорошенькая!
- О! Месье Шаво. Алина засмеялась, когда я рассказала ей об этом. Она сказала, что у людей типа месье Шаво весьма ограниченный запас слов и они считают необходимым использовать все эти слова каждый день.
Я подумала, что едва ли это похвала с ее стороны.
Так они беседовали час или более, не присоединяясь к остальным, живописной группой расположившимся вокруг мадемуазель Солини. Науманн не мечтал войти в этот кружок, Виви тоже; она находила Науманна, пожалуй, самым приятным человеком из всех, кого встречала.
Он вовлек ее в беседу о жизни в женском монастыре, потом о ее будущем, и она удивилась, обнаружив, что выкладывает мысли и желания, которые до сего времени считала слишком интимными, чтобы обсуждать их даже с Алиной.
Потом Науманн немного рассказал ей о жизни в Париже и Берлине. Она слушала его с напряженным вниманием, а по окончании рассказа заявила, что больше всего на свете мечтает о путешествиях.
- Особенно в Париж, - призналась она. - Знаете, я ведь родилась в Париже. Алина обещала взять меня туда следующей зимой.
- У вас там родственники?
- Нет. Никого. У меня никого нет, кроме Алины, но она так добра ко мне! Я хочу, чтобы вы знали об этом... именно вы.
- Могу я спросить вас почему?
- Я хочу, чтобы вы знали. Потому что, когда на следующий день после вашего визита я спросила ее, отчего вы не пришли навестить нас, - Виви, кажется, не осознавала, что выдает свой особый интерес к молодому человеку, - она сказала, что вы ее невзлюбили. Как это может быть, месье?
Науманн смотрел на нее: каждая черточка ее лица была так же хороша, как ее слова и ее тон, отличавшиеся абсолютной искренностью. Молодой дипломат точно знал, что ответить: дело не в том, что он невзлюбил мадемуазель Солини, просто он не уверен, что ему рады в этом доме.
- Но она же пригласила вас на сегодняшний обед! - воскликнула Виви. Вы совершенно не правы, месье Науманн. Признайте это, и я прощу вас.
В этот момент к ним подошел Жюль Шаво. Группа в другом конце комнаты распалась; граф и графиня Потаччи собирались уходить. Генерал Нирзанн удалился получасом ранее, заявив, что ему настоятельно необходимо быть во дворце.
На прощание он с чувством пожал руку Алине, называл ее "дорогая кузина" и послал последний уничтожающий взгляд Жюлю Шаво.
Отъезд графа и графини был воспринят остальными как сигнал к тому, что вечер закончен. Лицо мадемуазель Солини, когда она прощалась с гостями, светилось торжеством, с некоторым оттенком вызова в тот момент, когда она отвечала на поклон Науманна. Стеттон и Науманн ушли вместе, чтобы прогуляться до площади Уолдерин - там молодой дипломат снимал квартиру.
Стеттон около часа проболтал с другом в его квартире, потом вернулся к себе в отель. Настроение у него было убийственное. После сегодняшнего вечера он начал опасаться, как бы из него окончательно не сделали простофилю. Он сердился и на Алину, и на Науманна, и на Шаво, и на себя. И решил, что немедленно, на следующее же утро, уедет из Маризи; потом громко и презрительно рассмеялся над собственной слабостью.
Он добрался до отеля и вошел в свою комнату, но в постель не лег; чувствовал, что не уснет. Правда, гнев его остыл, теперь он думал об Алине - вспоминал обещание в ее глазах, белизну ее кожи, опьяняющую ласку. Он предавался этим мыслям до тех пор, пока не ощутил, как закипела его кровь, а мозг раскалился; он почувствовал, что больше не владеет собой.
Тогда он подошел к окну и открыл его, подставив лицо ворвавшемуся прохладному ветру. Часы на церкви со стороны площади пробили двенадцать.
- Я сделаю это, - пробормотал он, - клянусь Юпитером, я сделаю это!
Он надел пальто и шляпу, вышел из отеля и заспешил по улице. Было тихо и пустынно, только иногда мимо со свистом проносился закрытый экипаж или случайный лимузин с теми, кто возвращался из театра или оперы.
Стеттон шагал крупными шагами, глядя строго вперед, как человек, который точно знает, к какой цели стремится и намерен ее достигнуть. Подойдя к дому номер 341, он выпростал наручные часы и вгляделся в них в свете уличного фонаря. Стрелки показывали двадцать пять минут первого ночи.
Он поднялся по ступеням и позвонил. Подождав минуту или около того, он позвонил снова. Дверь почти сразу отворилась на несколько дюймов, и показалось лицо Чена, дворецкого Алины.
- Это я - Стеттон, - представился молодой человек. - Позвольте мне войти, - сказал он и подумал: "Я покажу им, чей это дом".
- Но... мистер Стеттон... - бормотал, заикаясь, дворецкий, мадемуазель Солини удалилась...
- Как это? - изумился Стеттон, и, поскольку Чен не двигался, он распахнул дверь и ступил внутрь.
Он оказался в приемной. Справа в гостиной было темно, но в дальнем конце холла сквозь фрамугу в двери библиотеки виднелся свет. Он направился туда.
Сзади него раздался испуганный голос дворецкого:
- Мадемуазель! Мадемуазель!
Стеттон почти достиг дверей библиотеки, когда дверь ее отворилась и на пороге возникла Алина.
- В чем дело, Чен? - недовольно спросила она, а увидев Стеттона, в удивлении отступила на шаг.
Она не успела еще ничего сказать, как Стеттон уже вошел в библиотеку. На столе в центре комнаты, освещая ее, стоял канделябр с горящей свечой.
В мягком кресле, установленном перед огнем, спиной к дверям сидел мужчина. Вскрикнув, Стеттон подбежал к креслу. Там сидел генерал Нирзанн.
Генерал вскочил на ноги.
- Ах! Стеттон! - приветствовал он нового гостя, старательно улыбаясь.
Алина пересекла комнату.
- Не ожидала снова увидеть вас так скоро, - сказала она Стеттону далеко не любезным тоном. - Не желаете ли присесть?
Она была совершенно спокойна.
- Я, кажется, не вовремя. - Он огляделся, окинул генерала тяжелым взглядом и сказал с сарказмом: - Не знал, мадемуазель, что ваш дом открыт для посетителей в столь позднее время.
- Тогда почему вы вошли? - парировала Алина, все еще улыбаясь.
Генерал бросил с большим негодованием:
- Вы собираетесь, месье, диктовать мне время, когда позволено наносить визит моей кузине? - гневно обрушился на него генерал.
- Ха! - взорвался Стеттон (что выглядело весьма неуважительно по отношению к маленькому воину) и повернулся к Алине: - Выслушайте меня. Я говорю серьезно.
Отошлите этого человека прочь... немедленно. Я хочу поговорить с вами.
- Но, мистер Стеттон...
- Я сказал, отошлите его прочь! Вы понимаете, что я имею в виду? Иначе вы завтра же покинете этот дом.
Алина прикрыла веки, чтобы скрыть ненависть, рвущуюся из ее глаз.
- Вам лучше уйти, генерал, - тихо сказала она, поворачиваясь к Нирзанну.
- Но... - сердито начал генерал.
- Вы должны уйти.
Генерал нашел свою шляпу и пальто и пошел к дверям, Стеттон следил за ним взглядом. У дверей генерал обернулся.
- Доброй ночи, мистер Стеттон, - молвил он иронически. - Доброй ночи, дорогая кузина, - и вышел.
Алина ждала, пока за ним не закрылась входная дверь, а затем повернулась к Стеттону, который как встал возле камина, так и не двинулся с места.
- Теперь, месье, - сказала она холодно, - я попрошу вас объясниться.
Молодой человек смотрел на нее такими же холодными, как у нее, глазами.
- Это я должен объясняться? - тихо вопросил он. - Вы, кажется, забыли, мадемуазель, что именно я арендовал этот дом. Уверен, что я имею право прийти и пожелать вам доброй ночи. И что я нахожу?
- Ну, значит... да... и что же вы находите? Если я не сержусь на вас, Стеттон, то лишь потому, что вы глупы.
Вам прекрасно известно, что генерал Нирзанн нам полезен и что мы не все еще с ним закончили. А вы поставили меня в смешное положение из-за того лишь, что он сидел в моей библиотеке, до смерти надоедая мне своей глупой болтовней! Да, решительно именно вы должны объясниться.
- Это мой дом. Я оплатил аренду, - упрямо повторил Стеттон, но уже почувствовал, что, упорствуя, он каким-то образом оказался не прав.
