Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
По словам Воли выходило, что этот организатор литературного процесса брал тем, что сразу со всеми заключал договор под пристойное роялти, давал аванс, хотя и микроскопический, но незамедлительно, книгу выпускал, тут же вместе с авторскими экземплярами вручал лицензиару (Камельковский любил юридически обездвиживающие словечки) базовый гонорар, столь же сиротский, но уже под будущие продажи… и на этом… На этом финансовые отношения между Камельковским и автором под разными предлогами и по множеству оснований заканчивались навсегда.
Эта бесстыдная скупость удивительным образом сочеталась с неукротимым сластолюбием Камельковского. Хотя здесь он тоже нашел наивыгоднейший вариант: его джунгли страсти всегда совпадали с местом работы. Прежде это были типографские, а затем издательские работницы, подпавшие под его начало.
Рассказ Воли был живописен, со многими подробностями.
Оживленно вставлял реплики Трешнев, и Ласов тоже вспомнил забавные факты вулканической деятельности Камельковского. Правда, Ксения никак не могла взять в толк, какое отношение имеет эта предыстория к убийству Горчаковского, но благоразумно помалкивала.
Разумеется, были у Доната Авессаломовича не только успехи, но и провалы. Главным его успехом была встреча с юристом Карлом Тихорецким, в семидесятые годы покинувшим СССР, но, когда стало можно, навестившим историческую родину, чтобы повидаться с детьми от первой и второй жен. На чужбине бывший работник прокуратуры и адвокатуры предавался писанию мемуаров о своей многообразной правоохранительной деятельности, а потом и детективов. Наблюдая за событиями в новой России, понял, что его сочинения могут найти применение. Притащил чемодан своей тогда еще машинописи к Камельковскому, знакомому ему по каким-то хозяйственно-уголовным делам советского времени.
У одного была фактура, у другого — хватка. Камельковский увидел, что принесенное ему совсем не безнадежно, однако нуждается в серьезной литературной обработке, и быстро нашел Тихорецкому соавтора — Роберта Пухова, журналиста, много лет специализировавшегося на литературной записи генеральских и чиновничьих мемуаров.
Первый роман-детектив о позднебрежневско-андроповских временах вышел под двумя фамилиями — Тихорецкий, Пухов — и был мгновенно раскуплен.
Во втором детективе, о периоде Андропова — Черненко, на обложке значилось: Пухов, Тихорецкий — эта рокировка отражала внутрииздательскую борьбу. Однако Пухов справедливо потребовал не просто подчеркнуть свой литературный приоритет, но и перераспределить гонорар в свою пользу. Что в глазах Камельковского, воспринимавшего себя как благодетеля-кормильца всех московских литераторов, выглядело разбойным нападением со взломом и стрельбой. С проклятиями и посыпаниями себя пеплом праведного гнева, недолго думая, он Пухова изгнал, а взамен залучил к себе бывшего редактора в прошлом всесильного «Воениздата», глубоко, но размеренно пьющего полковника запаса Валерия Нечетина. И работа закипела.
Давно известную систему литературного рабства Камельковский усовершенствовал применительно к новым условиям. Вместе с чемоданом Тихорецкого и Нечетиным он заперся у себя на даче, и в течение нескольких дней полковник-беллетрист, находясь на голодном алкогольном пайке, подготовил синопсисы двенадцати детективных романов о советском, а потом постсоветском прокуроре.
«У нас народ юридически безграмотный, законов не знает, так что дадим им ликбез и детектив в одном флаконе», — прозорливо решил Камельковский. Теперь надо было подобрать двенадцать поденщиков, чтобы они в течение месяца написали эти романы. Большего срока нетерпеливый Донат Авессаломович не давал и даже, для стимуляции, был готов несколько увеличить свои выплаты. Правда, чуть позже он пришел и вовсе к соломонову решению: разделил по-прежнему утлый аванс на три части, каждую из которых выдавал «негру» только после предъявления уже написанных глав.
Жаждущих литературной поденщины в голодные девяностые годы было в предостатке. Обаятельный и общительный пьянчуга Нечетин даже смог создать между ними обстановку конкурентного соперничества…
И дело пошло без сбоев, как фордовский конвейер. Нечетин был координатором-тамбурмажором, Тихорецкому отводилась роль юридического редактора — он следил за тем, чтобы в текстах не было профессиональных ляпов. А Камельковский, о чем Нечетин однажды рассказал Воле, несколько недель ходил, от гордости надувшись как индюк, потоптавший стадо индеек: он придумал название всего цикла детективов.
— «Прощение Славянского»! — завопил Камельковский однажды на рассвете, до полусмерти перепугав заведующую редакцией, мирно отдыхавшую в его постели после любовных услуг, накануне оказанных ею неистовому начальнику.
Не обращая внимания на ее возмущенные стенания, Камельковский тут же стал звонить Нечетину и едва не разбил телефонную трубку о стену, когда ответа не последовало (эпоха мобильной связи еще не наступила).
Но разысканному в конце концов тамбурмажору поначалу заглавие не понравилось.
— Банальная игра слов! — эстетски заявил Валерий Юрьевич, опохмелочно отхлебывая водку «Jelzin» из маленькой жестяной банки и закусывая чизбургером.
Камельковский стал попросту орать:
— А мне не нужны Пушкины и Гоголи! Я не собираюсь кормить читателей фуа-гра и хамоном! (Незадолго до этого у себя в «Парнасе» он выпустил справочник «Европейские деликатесы»). — Народ объелся зарубежным детективом! Ему нужен наш, милицейский детектив, только современный, ментовский! Место встречи изменить нельзя! И мы ему такой детектив дадим!
— А название должно быть… — начал Нечетин, продолжая жевать чизбургер, но Камельковский вновь его перебил. Надо заметить, наряду со скупостью и блудоманией он был в полной мере наделен страстью к громогласным истерикам и виртуозно режиссировал собственное их исполнение. — Название должно быть! И точка. Они схавают российский детектив про сегодня под любым названием так же, как ты сейчас хаваешь этот бургер, после которого на самом деле желудок и кишки попросту надо выбросить на помойку!
Удостоверившись, что он окончательно испортил Нечетину аппетит и настроение, Камельковский успокоился и пояснил примирительно:
— Это не банальная игра слов, а возбуждение у покупателей наших книг нужных нам ассоциаций. «Прощание славянки» все знали даже в советское время, а теперь подавно знают. И вот они читают: «Прощение Славянского» и думают: что это такое?! А перед ними стоит не один — сразу двенадцать романов этой серии, притом еще и у каждого романа свое заглавие… Вот здесь можешь изгаляться как угодно, сноб ты мой эстетский! Но только так, чтобы каждое заглавие — это я тебе говорю, каждое! — сквозило кровью, сексом или коррупцией…
— И кто же будет этот Славянский? — не сдавался Нечетин. — Ведь мы всё раскручивали под другого главного персонажа, под Шахнецкого. Он уже прописался в первых, соавторских романах Тихорецкого — Пухова, читатель к нему присмотрелся, может, он читателю даже полюбился…
— Шахнецкого, Тихорецкого, Турецкого… — Камельковский вновь начал заводиться. — Отредактируем. Перепишем Шахнецкого на Славянского. Но и Шахнецкого не забудем. Найдем ему коллизии — работа предстоит долгая… — И Камельковский вновь стал убеждать Нечетина и себя самого в лучезарности названия своего проекта. — Представь, такое название отразит неизбывные терзания главного героя. С одной стороны, он, глубоко понимая человеческую природу, имея адвокатский опыт, будет находить какие-то доводы, объясняющие деяния преступников, может быть, даже в чем-то оправдывать их, с другой стороны, как прокурор, он всегда будет твердо защищать дух и букву закона, стоять на страже прав потерпевших и пострадавших…
— Может, тогда сделаем не прокурора, а прокуроршу… — начал творчески отступать Нечетин. — «Прощение Славянской»… Тоже хорошо звучит.
Камельковский было задумался, устремил взгляд вдаль, глаза его потеплели и даже увлажнились… Но вдруг он вскинулся и почти выкрикнул:
— Нет! Бабу не надо! Не потянет. Запутается в мужиках, а нам надо — детектив!
Старый мошенник оказался прав.
Уже через два года книжный сериал «Прощение Славянского» бил рекорды по тиражам, а «Парнас» переехал из полутемного полуподвала, впрочем, удобного для шашней Камельковского, в особняк разорившегося, а некогда могучего издательства «Российская республика», где по распоряжению Авессаломыча при его кабинете незамедлительно оборудовали комнату отдыха с душем и туалетом…
— Так! — Борька, прежде молчавший, воспользовался тем, что Воля решил освежить пересохшее от воспоминаний горло соком, и взял слово. — Это все очень интересно, и, скорее всего, мы к этой истории еще каким-то образом вернемся. Но, к сожалению, у вас — у нас не так много времени. Хочу все же перевести разговор в конкретную плоскость. Как я понял, этот Камельковский организовал, так сказать, на своем «Парнасе» целое предприятие по изготовлению суррогатной литературы, в котором заняты десятки писателей, журналистов и ученых…
