Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
Хоть в замечании Старообрядцева имелась изрядная доля справедливости, однако Диме оно, разумеется, не понравилось. И, он, отчасти в отместку, резко заметил, вперясь в глаза оператора:
– А ведь у вас, Аркадий Петрович, мотив для убийства Прокопенко тоже имелся.
Собеседник возмущенно фыркнул, но глаза его испуганно дернулись.
«Как жаль, – мимолетно подумал Полуянов, – что нам на журфаке не преподавали, хотя бы факультативно, методы допроса. Поди теперь пойми: Старообрядцев просто испугался – как боится любой здравомыслящий человек даже мимолетного обвинения в убийстве, или ему в самом деле есть что скрывать?»
Оператор высокомерно проговорил:
– И какой же у меня, по-вашему, был мотив, чтобы замочить, – это слово он выделил иронической интонацией, – моего старого друга?
Дима слегка взбесился от заносчивой реплики собеседника (сказывалась все же почти бессонная ночь!), однако раздражение свое контролировал.
– А такой у вас, Аркадий Петрович, был мотив, что Прокопенко на самом деле уже перестал быть вашим старым, как вы говорите, другом. И все в группе это видели. Покойный готов был даже убрать вас с картины. А для вас сие означало профессиональную гибель. Семидесятилетнего оператора, изгнанного за профнепригодность, никто больше работать никогда и никуда не возьмет, – прибавил журналист жестко.
– Молодой человек, не вам судить о том, в чем вы ни черта не понимаете, – снисходительно произнес Аркадий Петрович (однако Димины слова его, бесспорно, задели – его лицо стало пунцовым). – Он вдруг яростно вдавил недокуренную сигарету в пепельницу и вышел из тамбура, хлопнув тяжелой дверью с такой силой, что она отскочила, не закрывшись.
Полуянов тоже загасил свой бычок и пошел в вагон. «Дурак я, – покаянно подумал он, – что устроил свару с оператором. Нужно было, наоборот, вывести его на разговор, чтоб он выложил свои подозрения, И как мне теперь с ним беседу возобновить? Один бог знает. Что ж, даже у профессиональных следователей бывает ого-го-го сколько ошибок, а я все-таки дилетант...»
Солнце поднялось уже довольно высоко, понемногу стало прогревать затуманенные стекла, с них стремительно испарялась роса. Даже в герметично запечатанный, стучащий по рельсам вагон доносилось многоголосное пение птиц. Свежая листва трепетала.
Дима глянул на часы: еще только пять утра. «Как много красоты я пропускаю, – с сожалением подумал он, – оттого что даже летом просыпаюсь в девять, а то и в десять. Пусть, когда рано встаешь, не высыпаешься – зато день тянется долго-долго, и чувства все обострены...»
Впрочем, предаться рефлексиям журналисту не удалось. Прямо на его пути в коридоре оказалась Марьяна – его случайная ночная любовница. Пройди он молча, девушка бы оскорбилась, и потому Полуянов приостановился.
– Ты решил, – промурлыкала старлетка, – сам расследовать убийство Вадима Дмитриевича?
– Кто тебе сказал?
– Да все говорят.
Марьянина рука словно невзначай поправила Диме воротничок ковбойки, заботливо стряхнула с плеч невидимые пылинки.
– Ну, раз все говорят, – улыбнулся журналист, – значит, решил.
– Хочешь написать сенсационный репортаж?
– Не без того.
– А меня в нем упомянешь? – кокетливо протянула девушка.
– Посмотрим.
– Разве я не заслужила? – Игривость так и рвалась из нее: казалось, Марьяна вся, целиком, состоит из пикантности и двусмысленности.
– Ага, заслужила. Особенно тем, что свои трусы мне в карман засунула.
– Какие трусы? – невинно хлопая глазками, вылупилась на него девушка.
– Ладно, брось свои актерские штучки. Очень смешно получилось. Пять баллов.
– Тебе, правда, понравилось? – хихикнула девица. Она тут же сменила линию защиты и от полной несознанки мгновенно перепрыгнула к: «это была такая шутка!»
– Мне-то понравилось. А если б их моя жена нашла?
– А ты жена-ат? – разочарованно протянула юная леди.
– Женат, – соврал Дима. Хотя не так уж и соврал: они с Надюхой живут как супруги уже пару лет, только вот расписаться руки не доходят.
– А что ж ты, раз не свободен, – промурлыкала Марьяна, – совращаешь посторонних девушек?
– Еще неизвестно, кто из нас кого совратил.
Была в актрисульке тягучая, через край переливающаяся сексуальность, которая мешала Диме просто спутницу послать. И пройти мимо.
– Како-ой ты подлец! – кокетливо-театрально прошептала девушка и ударила Полуянова кулачком в плечо. – Как ты смеешь говорить такое о даме!
– Ладно, кончай ломать комедию.
– А если она мне нравится? – проворковала актрисулька, на секунду прижимаясь к журналисту всем телом и тут же отстраняясь. – И ты мне тоже очень-очень нравишься?
И Дима – вот ведь слабая мужская сущность! – вновь повелся на нее. А ведь еще пять минут назад он пребывал в твердой решимости оставить ночной эпизод с Марьяной без какого бы то ни было продолжения, навсегда развязаться с ней и забыть о случайной и грешной встрече. Но стоило упругим прелестям актриски коснуться его тела – и он сразу опять возгорелся, организм его пришел в полную боевую готовность возобновить отношения, причем немедленно.
– И почему, – вольным, по-прежнему кокетливым тоном продолжила артистка, – ты всех в поезде допрашиваешь, а меня нет? Я что, как жена Цезаря, вне подозрений?
Девушка подалась вперед, и в разрезе ее халатика стали видны ее пусть невеликие, но красивые груди. И все недавние мысли о благоразумии и расставании с Марьяной немедленно выскочили из головы Дмитрия.
– Я и тебя готов допросить. С особым пристрастием, – молвил Полуянов, пожирая девушку глазами.
– О, у нас с тобою, – прошептала актриска, – получится, я тебя уверяю, интересный допрос.
От откровенных речей, взглядов и прикосновений кровь бросилась журналисту в голову. Захотелось наплевать на расследование, схватить девушку за руку и затащить в купе. Ну что ж он за идиот...
Собеседница словно учуяла его состояние и, в истинно женском стиле – то приближая, то отдаляя, – отрезвляюще, ледяным тоном молвила:
– Только не сейчас! Не в вагоне же с трупом! – А потом добавила мягко: – Подожди, вот вернемся в Москву...
– Хорошо... – смирил дыхание журналист и отодвинулся от девушки. – Но я все равно задам тебе один вопрос, прямо сейчас.
– Ну, если хочешь, – дернула плечиком будущая звезда.
– Я на самом деле давно хотел тебя спросить про одну вещь...
В питерской гостинице номер люкс главного режиссера располагался на том же этаже и в том же коридоре, что и полуяновская комната. Впрочем, по соседству находились номера и других важных киноперсон: почти всех тех, кто ехал теперь в первом вагоне. (Правда, Николу Кряжина главный режиссер поселил в Питере подальше от Волочковской – опасался, видимо, конкуренции).
И вот однажды Полуянов в одиночестве возвращался в свой номер уже засветло – дело шло к четырем утра. Назавтра у него не было съемок, и журналист ходил любоваться зрелищем, знакомым ему с детства, но никогда не надоедавшим: разводкой мостов и восходом летнего солнца. Между прочим, он тогда и Марьяну на романтическую прогулку приглашал (приятно все-таки пройтись по Невскому с красоткой) – однако девушка отказалась, банально сославшись на усталость.
Итак, журналист вернулся в гостиницу по почти пустынным улицам, разбудил швейцара, тот отпер дверь. Дима поднялся по лестнице на свой сонный и пустынный этаж и сделал было пару шагов по коридору, как вдруг услышал легкий шум. Главным образом, чтобы оградить самого себя от язвительных пересудов в группе: где, мол, журналист шлялся белой ночью? – Дима отпрянул и сделал пару шагов назад, спрятавшись за колонной. Позиция получилась идеальной для дальнейшего подслушивания-подглядывания: Полуянову был виден весь коридор, в то время как его самого разглядеть казалось проблематично.
И вот он увидел, как раскрывается дверь режиссерского номера и оттуда выскальзывает... Марьяна, собственной персоной. Дима, хоть и видел девушку издалека, ошибиться не мог: ее походка, волосы, ножки... Одетая в легкомысленный халатик (тот самый, в котором она щеголяла сейчас в поезде) и шлепки на босу ногу, звездочка прошествовала по коридору. Подошла к своему номеру, слегка нервно огляделась по сторонам, не видит ли ее кто (вот тут-то журналист и лицо ее отчетливо рассмотрел) и наконец вошла к себе.
Тогда ночному пребыванию самой молодой участницы киногруппы в номере режиссера Дима не придал особого значения. К тому времени журналисту уже внятна стала и любвеобильность Прокопенко, и весьма вольные нравы, царившие на съемках. Что ж: значит, режиссеру оказалось мало одной Волочковской – и он, вдобавок, Марьяну соблазнил...
Но сейчас, три недели спустя, в поезде, после того, как Вадима Дмитриевича убили, а сама Марьяна вдруг стала полуяновской любовницей и намекала на продолжение близких с репортером отношений, тот ночной эпизод потребовал объяснения.
