Ксавье Монтепен - Сыщик-убийца
— Нет.
— Это невозможно.
— Однако правда… Мне ничего не сказали… мне просто дали в руки нож, заплатив, чтобы я убил сначала мужчину, потом ребенка…
Рене вздрогнул.
— Ребенка?…
— Да, ребенка, которого нес старик, доктор из Брюнуа.
— И после старика ты убил ребенка?
— Нет, у меня не хватило мужества, мне стало жаль бедняжку. Я хотел отнести его в госпиталь, но отрава, данная мне англичанкой, начала действовать, тогда, чувствуя, что внутри у меня огонь, не в состоянии двигаться, извиваясь по земле как раздавленный червяк, я положил ребенка под воротами одного дома на Елисейских полях…
Пьер Лорио с молчаливым вниманием слушал рассказ умирающего.
— Под воротами дома на аллее Елисейских полей?… — повторил он.
— Да.
— И это происходило ночью 24 сентября 1837 года?
— Да.
— Черт возьми! — воскликнул Пьер. — Какой случай! Ребенку было холодно, и он дрожал всем телом и плакал. Я услышал его и взял.
— Вы, дядя?… — с удивлением спросил Этьен.
— Да, я.
— Что же вы с ним сделали?
— Я отнес его в воспитательный дом.
— Я не все еще знаю, что мне надо знать, — перебил их Рене. — Дайте мне сначала расспросить его!
— Торопитесь, — прошептал Жан Жеди, — я чувствую, что умираю…
— Ты говорил мне, что узнал Фредерика Берара на улице Берлин у дверей мистрисс Дик-Торн, ты следовал за ним, скажи мне его адрес.
— Он живет на улице По-де-Фер-Сен-Марсель, 17.
Пьер Лорио удивлялся все больше и больше.
— Улица По-де-Фер-Сен-Марсель, 17, — повторил он. — Это человек уже старый, высокого роста, худой?
— Да, это он.
— Я его знаю и знаю, где он живет. Я возил его два раза ночью туда и затем на Университетскую улицу, где живет… Вы знаете, что я хочу сказать.
— Истина, наконец, обнаружится! — сказал Рене. — А теперь, — продолжал он, обращаясь к раненому, — скажи мне, куда ты дел бумаги, украденные тобой у мистрисс Дик-Торн?
Жан Жеди взглянул с удивлением, не понимая вопроса.
— Какие бумаги? Деньги?
— Нет, документы, без сомнения, доказывающие преступление.
— В бумажнике были только банковские билеты…
— Ты плохо искал… Где бумажник?
— В кармане сюртука, на постели.
Рене опустил раненого на подушку и направился к постели. Там он обыскал сюртук точно так же, как это сделал до него герцог Жорж.
— Ничего!… — с яростью вскричал он. — Его убили, чтобы украсть эти бумаги!… А! Негодяи!…
Жан Жеди слабо застонал и потерял сознание.
— Бог оставляет нас, — прошептал Рене. — Эти бумаги, которые должны были служить орудием в наших руках, исчезли, а единственный свидетель умирает!… Доктор! Дорогой доктор, подумайте, что от его жизни зависит счастье Берты… Он должен жить, чтобы обвинить преступников, это необходимо, повторяю вам. Сделайте чудо, спасите его!
— Я постараюсь, — просто ответил Этьен. — Помогите мне раздеть его и положить в постель.
Жан был сейчас же раздет и уложен.
— Теперь, — продолжал доктор, — я пропишу рецепт. Мне нужны некоторые лекарства, необходимые для того, чтобы хорошенько перевязать рану, надо торопиться. Ступайте сейчас же в аптеку.
— Будьте спокойны, я не потеряю ни минуты, — ответил Рене. — Вот перо и чернильница.
И тут Рене заметил листок, оставленный герцогом Жоржем. Он поспешно пробежал его глазами.
— Эти негодяи очень ловки, они все предвидели. Благодаря записке смерть Жана Жеди была бы признана самоубийством. Но каким образом могли они подделать почерк Жана, — вот что я напрасно стараюсь понять.
Рецепт был написан, и Рене отправился в аптеку. Через полчаса он вернулся с нужным лекарством.
Во время его отсутствия доктор зондировал рану и готовил перевязку.
Когда все было сделано, Жан вздохнул, открыл глаза и, видимо, чувствовал себя легче.
Этьен дал ему ложку лекарства, которое подкрепило его силы и возбудило в его душе надежду.
— О! Доктор, спасите меня! Спасите меня! Умоляю вас, — прошептал он.
— Я сделаю все, что могу, так как от вашего выздоровления зависит честь одного имени и счастье девушки…
— Честь имени и счастье девушки?…
— Да, — сказал Рене, подходя к больному. — Один честный человек был осужден и казнён за преступление на мосту Нельи. Семейство этого человека двадцать лет жило в слезах и печали. Несколько недель назад сын казненного умер, не восстановив честное имя отца, но оставив матери это святое дело. Мать умерла, в свою очередь оставив это дело дочери, дочь ты знаешь — это Берта…
— Берта!… — воскликнул Жан, всплеснув руками.
— Да, дочь, которую убийцы, те же самые, хотели убить несколько дней назад, чтобы помешать ей обвинить их, точно так же, как хотели убить тебя, чтобы заставить молчать.
Крупные слезы показались на глазах Жана. Он торжественно поднял правую руку.
— Клянусь! — сказал он. — Я обвиню негодяев, заплативших мне за преступление, хотя в то же время обвиню самого себя. Кто будет сомневаться в моих словах!
— Я принимаю вашу клятву от имени Берты и рассчитываю на вас, — сказал Этьен. — Но в настоящую минуту, если вы хотите жить, вы должны молчать. Выпейте вот это и спите.
Жан Жеди выпил ложку лекарства и опустил голову на подушку.
— Теперь, дядя, поговорим. Убеждены ли вы, что знаете Фредерика Берара?
— Я в этом уверен, — ответил Пьер, — если это тот самый человек, на которого указывает раненый и который живет на улице По-де-Фер-Сен-Марсель. Я сейчас описал его вам и повторяю, что два раза возил его ночью на Университетскую улицу.
— Он был один?
— Один раз — один, в другой раз — с высоким малым, которого я посадил на улице Пон-Луи-Филипп.
— Вы знаете его имя?.
— Нет, но я узнаю человека.
— Хорошо, мы займемся этими двумя негодяями, которые, без сомнения, именно те, кого мы ищем.
— Господин Лорио, — сказал Рене, — расскажите нам про ребенка, оставленного Жаном Жеди на Елисейских полях и найденного вами.
— То, что я расскажу, очень коротко. Я посадил на бульваре Тампль седока, который ехал в Курбвуа, но не смог его довезти. Погода была отвратительная. Не доезжая метров сто до моста Нельи, одна из моих лошадей упала, сломав дышло. Возвращаясь в Париж, я услышал плач ребенка, сошел с козел и взял малютку. Мне хотелось оставить ребенка у себя, но у меня уже был племянник, Этьен, а для одинокого человека двое детей слишком много. Тогда я доехал до госпиталя и отдал ребенка…
— Вы узнавали, жив ли он?
Пьер покачал головой.
— Дядя, — сказал Этьен, — вы должны узнать, что с ним сталось, так как мы, может быть, найдем его родителей.
— Хорошо, я справлюсь.
— Что же мы теперь будем делать?.— спросил Рене. — Следует ли дать знать полиции о покушении, жертвой которого стал Жан Жеди?
— Нет, — поспешно возразил Этьен, — по-моему, убийцы должны считать себя в безопасности. Пусть думают, что Жан умер и полиция поверила его самоубийству. Через два или три дня, когда беднягу можно будет расспросить хорошенько, я отправлюсь к моему другу, который подаст от имени Берты Леруа просьбу о пересмотре процесса. Вы, Рене, знаете его. Мы обязаны ему убежищем, в котором находится в настоящее время Берта.
— Анри де Латур-Водье! — воскликнул Рене.
— Да, он. Он и так уже занимается процессом Поля Леруа, верит в невиновность казненного и не отчаивается найти доказательства… А теперь простимся до завтра…
— Но, — заметил Пьер, — раненый не может оставаться один.
— Я пробуду у него остаток ночи, — сказал Рене.
— А завтра, — продолжал доктор, — я приведу к нему сиделку.
Он бросил последний взгляд на Жана.
— Теперь он спит, но у него скоро должна начаться лихорадка. Замечайте все хорошенько, чтобы потом передать мне.
— Будьте спокойны, рассчитывайте на меня!
Поспешно простившись, дядя и племянник вернулись к фиакру номер 13, оставив Рене у изголовья больного.
Около девяти часов утра Этьен снова пришел, приведя с собой сиделку, женщину средних лет, на которую он мог вполне положиться.
Жан Жеди бредил всю ночь и под утро заснул тяжелым сном.
— Если не случится какого-нибудь нового осложнения, — сказал Этьен, — то, мне кажется, я могу отвечать за раненого.
Рене, хотя и усталый, отказался отдыхать; он был очень близко от своей квартиры на улице Винцент и пошел туда, чтобы переодеться и умыться, а затем вместе с Этьеном отправиться в павильон на Университетской улице.
Берта не спала всю ночь, сильно обеспокоенная неожиданным отъездом друзей, и с нетерпением ждала их возвращения.
Ей было рассказано все случившееся.
— О! — прошептала она, вздрагивая от ужаса. — Я была права, подозревая в этом человеке одного из убийц доктора Леруа.
— Да, и обвинение, высказанное им, будет иметь громадное значение, — сказал Рене. — Давность не существует для новых преступлений, совершенных Фредериком Бераром и мистрисс Дик-Торн с целью уничтожить следы прежнего преступления. Им придется дать отчет правосудию.
