Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— И как ошибся!
— Это была злосчастная случайность, недоразумение, нервный срыв. Больше не повторится, поверь, Анжела.
— Почему ты так уверен?
— Потому что кое-что придумал за эти дни и сегодня сообщил об этом Бриллиантовой Хильде и нотариусу.
— Что же ты придумал?
— Я напишу историю своей жизни. Нашу с тобой историю, если угодно. Историю того, что со мной приключилось, и того, что стало мне известно. Опишу все, как есть, без утайки. Это я и сказал сегодня Бриллиантовой Хильде. Врачи говорят, что мне еще несколько месяцев придется провести в больнице. Ну вот, за это время я и напишу эту историю — я прилично владею стенографией, в том числе и по-французски. Каждый вечер секретарша Либелэ будет забирать и перепечатывать то, что я написал за день. Машинописная рукопись будет тоже положена в тот же сейф. У Либелэ имеется второй ключ. Я буду работать очень сосредоточенно и быстро. Теперь Бриллиантовая Хильда знает, что эта история будет опубликована со всеми подробностями, если со мной или с тобой что-то случится. Я подумал о нас обоих. Здешние врачи знают, что то, что я здесь напишу, попадет к Либелэ. Следовательно, у меня есть свидетели. Мы хотим жить в мире и покое, как свободные люди, не боящиеся за свой завтрашний день. Бриллиантовая Хильда наверняка распространит известие о моем писательстве. Нет-нет, когда я зафиксирую на бумаге свою историю, мы оба будем в безопасности.
Анжела присела на край моей кровати, наклонилась ко мне и осторожно поцеловала меня. Волосы ее так чудесно пахли!
7
Вот только с писательством ничего не вышло — во всяком случае, на первых порах. Врачи энергично запротестовали. Мол, я еще слишком слаб. Проходили недели, мое состояние постоянно улучшалось. Анжела принесла в мою палату маленький японский телевизор «Сони», ванная комната тут тоже была, так что вечерами мы опять могли вместе смотреть телевизор. Обычно я вскоре засыпал, я и в самом деле был еще очень слаб. Потом слабость мало-помалу исчезла. Я перестал засыпать перед экраном. В конце четвертой недели мне впервые разрешили встать и немного пройтись, опираясь на руку Анжелы и медсестры. Левая нога давала о себе знать, когда я на нее наступал, но я ничего никому не сказал. Ежедневные прогулки постепенно становились все более длительными, ко мне регулярно приходила массажистка, я принимал лечебные ванны и внезапно вновь обрел аппетит, причем зверский. В конце пятой недели, в четверг 10-го августа, мне разрешили начать писать.
Я с головой погрузился в работу. Дни мои были заполнены до отказа — писание, прогулки, гимнастические упражнения, массаж, ванны. Время было расписано до минуты. Врачи даже одобрили мои занятия, они сочли, что это весьма полезно для общего выздоровления. Естественно, полиция тоже знала, чем я занимаюсь. Тильман распорядился, чтобы секретарше Либелэ разрешили каждый вечер приходить и забирать исписанные страницы. Я трудился с упоением. В предыдущие недели Анжела совсем забросила свою работу, упросила заказчиков подождать и не брала в руки кисти. Теперь ей пришлось выполнять давно данные обещания. Поэтому днем я большей частью был один в палате. Анжела появлялась под вечер и уходила в девять утра. Но ночью она всегда спала в моей палате. Впервые в жизни я трудился с такой страстью. Я уже писал, что история, которую вы читаете, должна обезопасить жизнь женщины, которую я люблю, — жизнь Анжелы. Ну, и мою, конечно. Именно поэтому я еженощно молю Бога, чтобы он дал мне изложить на бумаге все, что мне пришлось пережить. Это не вопрос умения. Я могу все, если это нужно для Анжелы. Это только вопрос времени.
В августе и даже еще в сентябре жара стояла несусветная. Иногда бушевали грозы. Анжеле частенько приходилось выезжать на балы. Сначала она не хотела и слышать ни о каких празднествах. Но я настоял. Для ее работы было необходимо появляться на людях, жизнь должна продолжаться. Когда Анжела была на каком-нибудь званом вечере, я писал и ночью, много часов подряд, пока она не возвращалась, часто прямо с празднества, в длинном вечернем платье. Однажды ночью — дело было в октябре, стало уже немного прохладнее, хотя дни по-прежнему были залиты солнцем и в парке больницы буйно цвели цветы — однажды ночью Анжела вошла в мою палату на цыпочках. А я писал до двух часов, и сна у меня не было ни в одном глазу. Она разделась в темноте и направилась в ванную, так что я видел только ее силуэт на фоне открытого окна. Ночь была лунная. Тут я впервые вновь ощутил желание.
Я тихонько произнес ее имя.
Она вздрогнула.
— Я думала, ты спишь. Я тебя разбудила?
— Иди ко мне.
— Что?
— Иди ко мне. Пожалуйста, Анжела.
— Ты с ума сошел. Вдруг полицейский заглянет в палату…
— Он никогда не заглядывает, когда ты здесь.
— Или придет дежурная медсестра…
— Уже приходила. Иди же, Анжела, прошу тебя. Я так стосковался по тебе.
— Безумие… Это безумие, Роберт!
— Но ты же тоже этого хочешь! Как и я!
— Твоя правда, Роберт. Хочу.
— Тогда иди.
Она быстро скользнула под мое одеяло, и я опять вдохнул аромат ее кожи и ощутил все ее тело, и мы опять слились воедино, чего уже давным-давно не было.
8
6-го ноября 1972 года меня выписали из больницы. Был понедельник, и дождь лил как из ведра. Я покинул больничные стены примерно в половине пятого. За истекшие месяцы я далеко продвинулся в своей работе и дописал свою историю почти до того места, которое вы только что прочли. Но прежде чем двигаться дальше, я должен еще рассказать о двух беседах. Первая была не отдельная беседа, а, скорее, постоянно возникающий диалог между мной и Анжелой, при котором говорились одни и те же слова…
— Что будет с нами, когда тебя выпишут, Роберт? Ведь все будет, как было — тогда, перед покушением. Они опять будут пытаться тебя убить. Мы не сможем ни минуты жить спокойно. Что же нам — постоянно жить под охраной полиции?
Я отвечал:
— Я не знаю, почему в меня стреляли. Следовательно, что я должен делать?
— Ты должен позвонить этой Хельман и сказать, что больше не работаешь на фирму «Глобаль» и ни секунды не станешь тратить на это дело. Что ты не знаешь, какими секретами мог бы поделиться, и что вообще хочешь просто мирно жить вместе со мной.
— Это я ей уже сказал, — солгал я.
— Скажи еще раз!
В общем, я в конце концов позвонил Бриллиантовой Хильде. И сказал ей:
— Скоро меня выпишут из больницы. Как вы знаете, я больше не работаю в компании «Глобаль». Мне не удалось открыть ничего нового о смерти вашего брата или о чем-то еще, так что и скрывать мне, в сущности, нечего.
— По другому аппарату наш разговор слушает мадам Дельпьер, не так ли? — спросила Бриллиантовая Хильда.
— Да, фрау Хельман.
— Я вам уже говорила и теперь повторю для мадам Дельпьер: никто из людей моего круга не покусится на вашу жизнь. Никому из нас и в голову не приходило поднять на вас руку. У нас нет для этого ни малейших оснований. В свое время вы мне как-то сказали, что намереваетесь описать все события своей жизни.
— Я выполнил это намерение.
— Что ж, это достаточно надежная защита для вас обоих, иначе зачем бы вам было браться за эту работу? Я уверена, что и мсье Тильман, и полиция знают об этой рукописи.
— Да, фрау Хельман. Я обезопасил себя и Анжелу, как только мог.
— Но если об этом знает Тильман, то знают и Клермон и Абель.
— Определенно.
— Итак, во всем нашем огромном мире вам не найти более надежной защиты, господин Лукас!
— Но в нашем огромном мире полно маленьких идиотов, фрау Хельман.
— Однако в нем не найти такого идиота, который решился бы тронуть вас пальцем, приняв во внимание, как вы… — Она не сразу нашла подходящее слово: — …как вы умудрились себя защитить.
— Вы совершенно правы. Я только хотел еще вам сообщить, что после выписки из больницы собираюсь жить в Каннах как частное лицо.
— Рада слышать, что вы остаетесь в нашем городе. Желаю скорейшего выздоровления, дорогой господин Лукас.
Этим разговором я наконец успокоил Анжелу.
Комиссар Руссель настоял на том, чтобы я по крайней мере в первое время после выписки находился под охраной полиции.
— Никогда не знаешь, где упадешь! — сказал он. Я согласился.
Вторая беседа состоялась утром 6-го ноября, когда врачи еще раз устроили мне доскональное обследование. Под конец я оказался в одном из кабинетов наедине с доктором Жубером. Мы долго молча смотрели друг на друга, наконец он сказал:
— Мне стоило большого труда переубедить моих коллег. Они вообще не хотели вас выписывать, считая, что вам надо остаться в больнице.
— Почему?
— Вы сами прекрасно знаете! Ваша левая нога. Конечно, мои коллеги сразу поняли, как обстоят с ней дела. Благодаря покушению, последовавшему затем лечению и покою в больнице, вы получили некую отсрочку. Однако кровообращение в этой ноге находится в катастрофическом состоянии, — несмотря на все. В ближайшее время стопа начнет синеть.
