Вера Коркина - Умный, наглый, сомоуверенный
— Ты издеваешься. — Ира скомкала в руках платок и тоскливо произнесла, ни к кому не обращаясь:
— Мне домой уехать?
— Насильно держать не буду, но с тобой хорошо. Ты молодец, Ирка. Своих не сдаешь, даже тех, что тебя слили. — Авилов усмехнулся.
— Уже собираешься? — Ира подошла, наклонилась и обняла его за шею, заглянув в глаза.
— Нужно несколько мест проведать, соблюсти все предосторожности, очень вооружиться и так далее. С бандитом живешь, это тебе не фунт изюму.
— Ты это нарочно?
— И нарочно тоже. И ненарочно тоже. Может, это испытание. Нервы сдадут — сбежишь. Я бы этого не хотел, но если сбежишь — значит, не судьба.
Авилов начал объезд с «Римека», где обстановка напоминала дом Ростовых перед балом. Все шло из рук вон, все валилось, все слетало, но все наперекор радовались победам, они были не за горами. Золотоискатель учуял жилу. Два часа Александр Сергеевич старательно портил всем настроение, унимал дешевый энтузиазм, вводил нормальный рабочий ритм. Все равно никто, кроме него, куша не получит, нечего зря волновать народ. А получат они больше рабочих мест и только. Вот все, чем обязан предприниматель людям.
Он вытащил из запасов еще одного «генерала» и повесил в холле, а горшок с непотребным деревом березкой публично казнил, выкинув из окна. Волнение коллектива было подавлено.
Товар отлетал, можно было повышать цены, даже нужно, и он обсудил это с Груздевым. Шмаков заявился с просьбой принять технологом одного парнишку, гениального. Авилов отказал — гений должен быть один, как петух в курятнике. Тут не богадельня, а производство. Потребовал от Шмакова сейф покошмарнее и спрятал «ксеранутые» домработницей бумаги.
Потом он заезжал в «Карамба», перекинулся парой слов с Комаром, затем в «Луну», пообедал, поболтал с официантками, объездил еще пару-тройку мест и наконец осел в «Старом рояле» уже прочно. Там обретался Левша, лицо которого изображало не печаль, а настоящую скорбь.
— Гонец с фурой пропал, — сообщил он. — Сошел с дороги, из Приволжска сообщили, что не появлялся, а у него там отдых. Уже два дня, как должен быть, а нету.
— Появится. Куда он денется с фурой и джипом. Кто-то его пугал, Абрамыч, перед поездкой, он и свищет по кустам, путает следы.
— А откуда ты знаешь, что его пугали?
— Сам сказал. А тебе разве нет?
— Мне не говорил.
— Интересно почему. Твой человек, а делится со мной. — Авилову этот факт показался интересным.
— Не знаю, — Левша отвел взгляд и выразительно пожал плечами. — Мне не говорил.
— Босик прав, Абрамыч. У нас беспредел. Митяйка раз, Лева два, Гонец три. Это по людям. Магнитофон, вице-губернаторша и джип под вопросом. Это осечки. Я на тебя не давлю, знаю, что ты по больницам от брата к матери. Но я могу пока заняться сам, потом подключишься.
— Не надо.
— Что так?
— Сам займусь.
— Надо быстро, пошел урон. Кто-то орудует вовсю, а мы не знаем кто. Так весь народ потеряем.
— Сам займусь. — Левша упрямился.
— Ну хорошо. До первой осечки, а дальше я подключаюсь без предупреждения. А почему, Абрамыч, ты всегда сидишь от меня справа, а Лева — слева? — Левша подумал и снова пожал плечами.
— Что-то ты нынче ничего не знаешь. Или говорить не хочешь?
— Пушкин, я знаю одно — у любого терпенье кончается вместе с деньгами, но погоди немного, разберусь. — И мысленно добавил: «С тобой тоже».
Левша отправился в автомастерскую, чтоб не быть дома. Мастерская была пуста, все ушли, по шоссе шуршали редкие машины поздних путешественников, вывеска горела синим, а он продолжал сидеть в мертвом свете, не включая другого и предвидя бессонницу. В конце концов, можно переночевать здесь, на диване.
Дома пусто — матушка в кардиоцентре с ишемическими болями. Он как старший держал семью. Хотя Лева и жил отдельно, но по сути они жили, как в детстве, втроем. А сейчас он остался один и ездил из одной больницы в другую, просиживая там все дозволенные и недозволенные часы. Никогда еще его планы не заканчивались таким финалом.
Пушкина никто не любил, Левша не любил его особенно, с ним все время надо было быть начеку из-за непредсказуемости. Хапал он нагло, с презрением сильного, всегда выходил сухим из воды. Как вышло, что Лева оказался за столом Пушкина? Как он его туда усадил?
Авилов тем временем курил, ел и глядел на Катю. После средневековой музыки это была совсем другая Катя. Он стартовал на звуки, красивый голос мог вызвать желание. С детства он любил или не любил по голосам людей, автомобили, животных.
Левша давно ушел, а он дожидался, пока Катя все запрет.
— Ну что, в «Луну»?
— Что-то не хочется.
— Почему?
— Там Сережины приятели.
— А Сережа еще не выбыл из игры?
— А у нас игра?
— Кать, но мне туда надо хоть на минуту зайти.
— На минуту ладно.
Гоша там был, но он, собственно, это знал, просто подстраховывался. Гоша их с Катей заметил, хотя они быстро выпили по коньяку и вышли. Записку, доставленную утром, он тоже прочитал, было видно по отсутствующему взгляду. И каковы будут дальнейшие действия? Авилов чувствовал, что он в ударе. Сияла луна, город был пустым и чистым, почти безлюдным. Он сразу обнял свою спутницу.
— Катя, когда ты пела, я чувствовал себя бессмертным.
— Я чувствовала то же, только никак не могла сказать. А ты сказал. Ты все-таки очень умный.
— Мне кажется, я все знаю про смерть. А про бессмертие ничего, потому что я в него не верю. А вот ты знаешь про бессмертие. Я все отдам за деньги, а ты нет, ты другая, я правильно догадался? Немного не из этого мира.
— Больше, чем нужно.
— Я бы предпочел умереть летом. Чтобы было раннее серое утро. А когда появится солнце, я буду мертв, жизнь пойдет без меня, и меня это огорчать совершенно не будет, как бы плохо дела ни шли. Как будто конец спектакля — и все. Встретиться со смертью нельзя. Пока ты есть, ее нет. Когда старуха явилась, то уже нет тебя. Свиданья не будет. Мне себя не жаль, но если бы что-то случилось с тобой, я бы был безутешен. Потому что в тебе кое-что есть, а я пуст. Зато из пустоты я все слышу. Например, сейчас за нами идут, не бойся, смотри на луну, ничего не случится. Как-то слишком много всего подряд. То ничего, то все сразу, рыба пошла на нерест. Не успеваешь сети ставить.
— Мы пришли.
— Уже? Может, еще погуляем?
— На самом деле за нами идут. Я видела, он за углом.
— Это и хорошо. Мы гуляем, а за нами идут. Это лучше, чем просто прогулка. Два в одном. Если меня хлопнут, что ты будешь делать?
— Спать лягу. — Катя рассердилась. — Ты мне не для этого. Если хочешь, мне и Сережины страхи порядочно надоели. Пойдем. — Он удивился, как легко он уступал.
Авилов подставлялся. Он написал Гоше записку, верней, продиктовал ее изумленному Шмакову: «Пушкин все знает» — и просил передать официанту. Он зашел с Катей в «Луну» и вел себя соответственно намерениям, которые у него были относительно девушки. Он добился внимания. Утром он выяснит, кто по нему страдает.
У него был дефект — он не боялся смерти и его несло от запаха риска. Это противоположность средневековой музыки, игра, танец на канате под куполом без страховки, и он чувствовал, что пьян от звука шагов сзади. Страх возбуждал, был не страхом, но вдохновением. Настоящим животным страхом он боялся только ос.
Он много ждал от этого утра, но с Катей ему стало так спокойно, что он проспал. Он проснулся в десять, в комнате, залитой солнцем, а ее не было. Был сварен кофе, на столе лежала любовная записка, и стояли синие цветы. Он поставил компакт-диск и сел слушать старинную музыку. Часа три. Потом позвонил Ире и успокоил ее. Нашел в холодильнике овощи и приготовил еду. Позвонил в «Старый рояль», попросил Катю, чтобы пришла раньше. Вечером все повторилось — заход в «Луну», прогулка по Зеленой роще, смещение декораций.
— Тебя многие боятся, считают жестоким, — говорила Катя. — А ты на самом деле очень чувствительный. Вздрагиваешь во сне.
— Как Гитлер, — усмехнулся он. — Гитлер был чувствительный. Но его любовницы плохо кончали. Самоубийствами. Я уйду от тебя завтра.
Он вышел от Кати только на третий день, рано утром, когда она еще спала, подумав, что утро похоже на то самое серое утро, какое бы он выбрал, чтобы умереть. Было тепло и пасмурно, небо плотно сомкнулось. Бывают такие беспросветные, ничего не обещающие утра, которые нужно преодолевать, чтобы жить… Он прошел метров триста и заметил, как черная девятка выехала на встречную полосу и, набирая скорость, мчится на него. Он вжался в дом, но это не помогло. Через несколько секунд девятка исчезла, а он медленно сполз по стене, успев подумать — все-таки свои!
Глава 9
Букет из синих цветов
Спустя два дня Абрамович-старший навещал в городской травме уже двоих — и Леву, и Пушкина, которого привели в сознание после сотрясения. Он висел на растяжке, обе ноги были сломаны.
