Буало-Нарсежак - Белая горячка
Напустив в ванну воды, я начал мыться — долго, тщательно, считая, что совершаю некий мистический обряд очищения. Надо будет как-нибудь объяснить все это Клавьеру. Словно несброшенную до конца скорлупу, я тащил на себе по жизни остатки детства, которые, быть может, отравляли меня сильнее, нежели алкоголь. Я помню, как с замиранием сердца читал в книжках с картинками истории вроде той, где охотника окружила стая волков. А мое отвращение к змеям! Оно оказалось столь глубоким, что летом я и по сей день избегал кустарников. Мальчишка! Настоящий Шармон — мальчишка. Он напроказничал. И теперь для него все средства хороши, лишь бы не смотреть правде в глаза.
Зазвонил телефон. Было десять часов. Это оказалась Марселина.
— Алло… Я волновалась, Ален… Да, можно говорить свободно. Фирмэн и горничная убирают комнаты наверху. Ты случайно не заболел?
— Нет.
— Вчера ты показался мне таким странным!
— Да нет же, уверяю тебя… Как там старик?
— По-прежнему… Так может продолжаться еще долго. Мы наняли сиделку, и я решила, что имею полное право развеяться… В конце концов пора бы и Эмманюэлю приехать поухаживать за отцом. С меня довольно. Давай завтра, идет?
— Где?
— Не знаю. Может, в Виши?
— Когда?
— Часа в три, не раньше. На завтраке я должна быть здесь.
— Договорились.
— Ты правда не болен?
— Нет. Так, заботы одолели. Потом расскажу.
— До завтра, милый. Я очень рада. До завтра все будет улажено. Я пошел разыскивать сапоги в стенном шкафу. Я надевал их, когда раскисали дороги, и частенько забывал потом почистить. Я небрежен во всем. Мне претит чувствовать себя рабом всех этих бытовых мелочей. Само собой гуталин в банке высох. Я ограничился тем, что почистил сапоги щеткой. Перчатки найду там, где их бросил. Что же касается палки… Во время поиска оной мне пришла в голову идея. Иногда я баловался спиннингом. Гибкостью и прочностью металлическое удилище не уступает шпаге. Каждый удар стального хлыста найдет свою жертву среди омерзительных хищников. Для пробы я пару раз хлестнул удилищем — упругая вершинка со свистом рассекала воздух. То, что надо. Ближе к вечеру я купил себе мощный фонарь наподобие шахтерского — с крючком, чтобы можно было цеплять за нагрудный карман. Потом стал дожидаться ночи.
Ожидание оказалось долгим, утомительным, даже мучительным, поскольку выпить я себе позволил лишь самую малость — ровно столько, сколько было нужно, чтобы не дрожали руки. Натощак они у меня дрожали. Дрожали и тогда, когда я перебирал норму. Но бывало некое промежуточное состояние, когда я ощущал уверенность в себе и мог, например, показывать чудеса ловкости за рулем. Поужинал я легко, удовольствовавшись при этом каплей бургундского. Потом сходил в кино, где немного вздремнул. Наконец спустилась ночь. Я тщательно экипировался. Голова была ясная, и я полностью владел собой, хотя и чувствовал некоторую озабоченность — игра шла не по маленькой.
Ехал я не спеша. Различив в темноте очертания погруженного в сон замка, я свернул с дороги и оставил машину под деревьями. Со спиннингом в руке я уверенно, без заминки, миновал пролом в стене и одним духом преодолел расстояние до двери. Там я остановился. Сердце неистово колотилось, и унять его я был не в силах. Я включил фонарь. Внутри все выглядело по-прежнему. Ни звука, ни подозрительного движения. Подобрав с земли перчатки, я надел их. Они леденили руки. Тот фонарик, который я в прошлый раз выронил, я сунул в карман, потом намотал на руку веревку — она меня больше не страшила. Приободренный этой маленькой победой, я сделал несколько шагов вперед.
Она была там — я готов был поклясться, та же самая — и ждала меня. В ярком снопе света отчетливо различался каждый волосок, хвост ее змеился, подобно медянице. Злобно горели выхваченные из темноты глаза. За какой-то миг я разглядел все до мельчайших подробностей. Это настоящая крыса, и ее можно убить. Страх мой перешел в ярость. Я сделал еще шаг, и она исчезла. Ее не было нигде. Она словно испарилась. Я подошел ближе, готовый разить. Дверь в подвал была закрыта неплотно. В эту-то узкую щель она и проскользнула. Ударом сапога я распахнул дверь настежь. Раздавшийся грохот должен был обратить их в бегство. Из темноты показались первые ступеньки винтовой лестницы. Э, да что там! Ведь не набросятся же они на меня — все-таки не волки! Шаг, еще один. Стиснув зубы, я начал спускаться. Лестница была свободна от врагов. Теперь я видел ее до самого низа. Н-да, скольких глупых ошибок я мог бы избежать! Я добрался до предпоследней ступеньки. Свод ушел вверх, и я наконец получил возможность выпрямиться. Яркий свет залил подвал…
О-о!.. Крысы разом подняли морды. Там была настоящая давка. Глаза сверкали, подобно осколкам стекла, как если бы битым стеклом был усеян весь пол. Ни одна из них и не подумала удрать. Я услышал какой-то всхлип. Его издавал я сам. Я попятился, держась за стену. Сейчас они накинутся на меня. Это неизбежно. А в такой тесноте мне от них не отбиться. Пятясь, я преодолевал ступеньку за ступенькой. Но они были слишком заняты. Теперь, когда свет перестал им мешать, я их услышал. Их пронзительный писк будто тысячей игл втыкался мне в кожу. Я с силой захлопнул за собой дверь, Я их закрыл. Возможно, теперь им не удастся оттуда выбраться. Тем хуже. Я дышал так судорожно, что белый круг от фонаря ходил вверх и вниз по противоположной стене. А позади меня из подвала доносился неумолчный тоненький писк. Ноги еле держали меня. Пошатываясь, я пересек помещение. Их слишком много. Ничего не поделаешь. Подойти ближе не удастся, пока… Но тогда что же останется от?.. Об этом я даже думать не хотел. Бросив веревку в багажник, я на полном газу помчался по пустынной дороге. Удаляясь от злополучного места, я испытывал двойственное чувство облегчения и отчаяния. Я ощущал себя одновременно спасенным и обреченным. Сен-Тьерри больше нет! С ним покончено, он исчез. Теперь его могут разыскивать годами. Мне остается только забыть его. Но пока я буду его забывать, Марселина мало-помалу отдалится от меня. Именно он связывал нас. Впервые это предстало передо мной со столь сокрушительной ясностью. Отныне она будет жить в вечном страхе перед его возвращением. К тому же по закону вторично выйти замуж она сможет лишь по истечении весьма длительного времени… Надо будет, конечно, уточнить, но я уже заранее был в этом уверен… Я поставил машину возле собора. В этот час все бары уже закрыты. А я так нуждался в человеческом присутствии… неважно чьем… Но на улице, кроме меня, не было ни души. Я вернулся к себе, спрятал спиннинг и фонари. В павильон я больше не сунусь. Выпив немного коньяку, я проглотил снотворное. По опыту я знал, какое оглушающее действие оказывает подобная смесь, — я так завидовал теперешнему бесчувствию Сен-Тьерри! Будь прокляты неотступно грызущие меня мысли!.. Они как крысы…
Я вынырнул из небытия, когда уже давно был день. Звонил телефон. Я поспешил в кабинет. Может, это Марселина? Так и есть.
— Ален?.. Прости, что побеспокоила… Как насчет сегодня, все остается в силе?
Видимо, она уловила мое колебание, потому что, не дожидаясь ответа, поспешила добавить:
— У тебя не должно быть никаких встреч — ведь сегодня суббота.
— Ладно. Буду ждать тебя в три на вокзале.
Итак, сегодня суббота. Все началось (я заглянул в календарь, чтобы посчитать дни)… все началось во вторник. Прошедшая неделя зияла во времени дырой. Чувствуя себя разбитым, опустошенным, я не имел никакого желания ехать в Виши. Однако, побрившись, приняв душ, взбодрив себя чашкой крепчайшего кофе, я внезапно заторопился. В квартире оставаться было невмоготу. Я задыхался. Скорее на воздух, в дорогу, к жизни!
Увы, под свинцовым небом Виши выглядел угрюмо. Я прошелся по парку, между рядами пустующих скамеек. Иные были составлены в круг, словно на них посреди опавшей листвы вели беседу некие невидимые существа. Все крупные отели были закрыты. Город еще не очнулся от зимней спячки. Я нашел пристанище в привокзальном буфете и позавтракал. Кормили здесь прескверно. Зато было хоть какое-то движение: люди с лыжами на плече, прибывающие и отправляющиеся поезда… Наконец настало время выходить на перрон. Я испытал слабое подобие прежнего волнения, с каким, бывало, поджидал Марселину, представляя себе, как она сейчас окажется в моих объятиях. Но казалось, это было так давно…
Я увидел ее. Она была налегке. Значит, осечка. Приехала, чтобы уехать следующим же поездом. Иначе у нее был бы чемоданчик, в котором она чего только не возила: чулки, флаконы, кремы, ночную рубашку и даже вечернее платье, которое она умудрялась извлекать оттуда без единой складочки. Она чмокнула меня в щеку — чисто по-дружески.
— Прости меня, Ален… Я не могу остаться надолго… Он при смерти.
— Сколько же это будет тянуться?!
— На этот раз никаких преувеличений: он безнадежен. Я насилу вырвалась. Все считают, что я в Клермоне. Так что времени у нас с тобой самое большее час. Поверь, я расстроена не меньше тебя…
