Вера Коркина - Сукин сын
Теперь Нина. Живет себе такая редкая красавица одна. Подарили женщине красоту, так бери и все остальное. Нет, живет в глуши. Замужем была за человеком на тридцать лет старше. Пять лет безупречно вдовеет. Вдовела, то есть… Добрая, гостеприимная, не лукавит. Ленится врать или блюдет достоинство? Стала бы Нина мстить за мужа? Для этого она слишком рассудительна и спокойна. Конечно, промелькнуло во взгляде что-то похожее на ненависть, когда он спрашивал о Спиваке, но быстро взяла себя в руки. Сколько у всех скелетов… Каждый со своим. Человек молчит, живет, а оно точит, не дает покоя, шторм вырвет якорь, и ищи потом в море!
Пока следователь Шишкин думал думу, Авилов был занят поисками уборщицы и ее ключей. Следы ее решительно затерялись: администраторша отправила его к торговке семечками, та — к пастуху, пастух — к тетке, разгуливавшей среди лета в меховой шапке, та выдала адрес какого-то огорода, в углу которого ютилась кривая избенка.
Там Авилов и обнаружил особу расхристанного вида, в хлопчатобумажных чулках, болтавшихся вокруг галош на тонких ножках, в компании с прыщеватым молодым человеком. Сидели тесно, как голуби, на кровати с панцирной сеткой и мирно разливали водочку на табурете, закусывая колбасным сыром и малосольными огурцами. На полу лежал квадрат солнца, в низкое окно заглядывали головы золотых шаров, по комнате летал пух.
— Помирились, — радостно сообщила ему Верка Рублевая. Так ее называли местные, и Авилов спросил так же. Верка взвилась и замахнулась на него пустой бутылкой.
— Мы Рублевы, — поправил его юноша, отрок Варфоломей с прозрачно-чистым лицом инока. Интереса к гостю он не проявил, а внимательно смотрел по телевизору «Аризонскую мечту».
— Дак вот, — ехидно заметила Верка, отвечая Авилову, — понаехало таких интеллек… интеллехт… хуевых, и ключи пропали, вся связка, а мне плати. Еще за жулье плати, так ей и сказала — пусть милиция ищет, я не теряю… Полкило связка — захочешь, так не потеряешь. Сперли — пусть Мехондий отдувается, он у нас по жуликам. Все прут. Бильярдные шары Пушкина сперли, а он сам их катал. Скоро и кости его сопрут и продадут… А я при чем, если народ разбойный… Выпьешь? Выпей, я с сыном замирилась. Он простил, что я его вертушку с музыкой пропила.
Верка достала из-под кровати непочатую бутылку, ласково огладила бока, посмотрела на просвет, перевернула, проследила за пузырьками и ловко откупорила.
— Выпьешь, нет? Ну правильно, што мы тебе? Ты же из ихнего общества, из жулья, нами брезговаешь… Константинополь!
— Я тебя просил! — упрекнул сын.
— Это сын мой, Константинополь…
— Это город, а не имя. — Верка снова разозлилась и схватилась за подушку — замахиваться на Авилова. Он попридержал ее за руку и спросил:
— А кто спер?
— Думаю так, что толстая. Одна нога — лесопова-ал! Другая — дуб у Лукоморья! Еле ходит, а шустра-а. Я оглянулась — ее уж нету, а потом вижу — и ключей нема. Вы-свистнула, шалава. Прямо с тележки. Ну что, квакнешь? Не надумал? Ну и иди тогда отсюдова, зануда.
Вслед Авилову полетела рваная подушка.
Он вышел в облаке пуха, за плечами звучало: «In the deathcar we are alive», под окнами клонились золотые шары, а белые цветы разливали одуряюще сладкий аромат. Хотелось набить полный рот флоксов, сжевать и проглотить. Ботинки стали пегими от прогулки по картофельному полю. Солнце еще не зашло, и Авилов направился к пансионату делать групповой снимок. Он еле-еле уговорил компанию сняться повторно, уверяя, что просила Наташа. Чтобы утешить пострадавшую Наташу. К просьбе отнеслись недоверчиво, хмуро собрались у веранды, не было лишь Тамариного рыболова. Что он собирался поймать на закате?
Покончив со снимком, Авилов отправился к Нине, и картина, которую он там застал, оказалась самого неприятного свойства. Нина жарила картошку, а за столом, высвободившись из кителя, восседал следователь и плавно разливал по стопкам темную жидкость. Судя по его разрумянившемуся виду, настойка была крепкой, но что поражало неприятней прочего, так это странная симметрия их движений.
Как она накрывала и как он наливал, как она смахнула крошки, а он придвинул рюмку. Один ритм. Нина отодвинула со лба прядку, устало улыбнулась и села рядом со следователем. Авилову померещилась оса, его будто окатило жгучей волной с ног до головы. Он не понял, что это. Это случилось впервые.
А что? Разве он кого-нибудь любил, кроме своей одноклассницы, голубоглазой куклы Барби, госпожи Разумовской-Абрамович, и то безответно? Откуда ему знать об этих спецэффектах? Вдруг они сейчас под столом прикоснулись коленями? Слишком близко сидят. Он сморгнул. Только этого не хватало. «Зачем одна, с соперником моим…»
— Что ты бормочешь? — спросила Нина.
— Уж пить, так всем колхозом, — буркнул он.
— Чтобы не заплакать, — согласилась она. — Один, чтобы не заплакать, пьет, другой — смеется, а ты как выходишь из трудного положения?
— Ищу уборщиц среди картофельных полей.
— Как это мужественно! — Нина хмыкнула, и Авилова опять кольнуло. Раньше она над ним не смеялась. Не позволяла себе такого.
— Вообще такого не бывало! Конец света, что ли? Это я про кражу. — Нина была возбуждена.
— Не иначе, — согласился следователь.
— А что, Миша, можно мне звать вас просто Мишей, раз уж мы не в участке, движется расследование? Или как? — Авилов налил себе полный стакан и опрокинул одним махом. Следователь нахмурился и задал встречный вопрос.
— Или как. Вы были в больнице?
— Это вообще-то мое дело, но раз обстановка неофициальная, сознаюсь, что был. Ходил за фотографией для Павла Егорыча, не преуспел. Фото из гостиницы утянули, у уборщицы сперли ключи… — Авилов налил еще стакан и призадумался. Пить было нельзя, во хмелю он непрогнозируем, но хотелось. Выпьем. — Ваше здоровье! — он проглотил крепкую вязкую жидкость.
— Наталья Юрьевна кому-то насолила с этой фотографией, — произнес следователь.
— Только зачем ей, не пойму? — скривился Авилов. — Что она с этим Спиваком носится? И с фотографией? Настроение у него портилось с каждой минутой, Натальина беготня вдруг предстала в неказистом свете. Маленьких нечистоплотных корпоративных интересов шустрой журналисточки.
— Профессиональное, — пояснила Нина. — Журналисты так живут. Запахло жареным, нельзя упускать. Не могут не схватить за хвост, раз уж случай представился.
— Думаешь, она такая? — спросил Авилов, воззрившись на Нину. Он подозревал нечто подобное, только с примесью холодного тщеславия, конкуренции, спортивного азарта.
— Ничего зазорного, — рассудил следователь. — Кто-то должен этим заниматься.
— Падаль на помойке подбирать? — усмехнулся Авилов и удивился сам себе.
Наташкина деятельность никогда не казалось ему зазорной, наоборот, внушала уважение. Но в этом месте, да еще в свете происшедших событий, все перевернулось. Зачем Наталья его сюда упорно тащила? Все таинственней и таинственней. Да Бог с ними, с тайнами, если б они не были подловатыми маленькими увертками.
— Зачем ты так? — помолчав, укорила его Нина. — Это просто работа.
— Вы один раз были в больнице?
— Далась тебе больница! — разозлился мрачный, быстро опьяневший Авилов. — Это мое дело, я ж сказал!
— Может, твое, может, не твое. — Шишкин тоже перешел на «ты». — Обиженных женщин я видал. Не приведи Господи. Сколько из-за них народу зря сидит. Будто бы за изнасилование, а все сама разыграла.
— А ты, Миша, компетентный, — похвалил Авилов.
— Пойду я. Не люблю, когда хвалят. — Настроение у Шишкина тоже испортилось, и он надел китель.
— Хороший парень, старается. Чего ты ему дерзишь? — укорила Нина.
— А мне не понравился. Тебе понравился, а мне нет.
— Поэтому и дерзишь? — улыбнулась Нина. — Пошли спать, пьяница.
Перед сном Авилова снова посетила задумчивость. Чем этот Шишкин ей хороший? Ну да, старается. Курощуп настоящий, щупает, щупает, потом тряхнет — раз, и выпадет что-нибудь. Доскональный — да, а хорошего в нем чего? А Наталья, она хорошая? Авилов, измученный подозрениями, в этом теперь сомневался. Но с чего вдруг невинная девушка превратилась в бездушную ищейку? С того, что он ей изменил. А когда изменил, тогда она, в свою очередь, начала курвиться… Нет, все-таки нарочно она его сюда приволокла или нет? Это главный вопрос. Нужно точно знать, виновата она в чем-нибудь, кроме того, что он перед ней провинился и ищет компромат.
Глава 7
Вакханалия
Гена шел по тропинке, прихлебывая виски из фляжки. Среди кустов мелькнул сарафан, и он ускорил шаги. Погонять девицу по лесу забавно, да где ж найдешь такую, чтоб испугалась и запищала? И бросилась бежать с задранным подолом? Он протяжно засвистел и заухал, и Зося остановилась у сосны, поджидая его, кокетливо обняв ствол дерева, и улыбалась розовыми, точно приклеенные лепестки, губами.
