Павел Саксонов - Можайский — 7: Завершение
— Мы что же, на Ваську возвращаемся?
— Почти. Только заедем на минутку еще в одно место.
Во второй — выражением удивления и ответом на него с удовольствием:
— Разве здесь могут быть какие-нибудь заведения?
— Еще как могут! Скоро сами увидите!
Вскоре после первого обмена репликами — коляска уже переехала через Николаевский мост — Сушкин велел вознице остановиться подле красивого доходного дома, в первом, высоко приподнятом над цокольным, этаже которого находилась редакция одной из малотиражных газет. Сушкин не обмолвился об этом ни словом, но поручик и сам увидел табличку над ярко освещенным парадным. Как говорится, череда странностей началась.
Непонятно было, что вообще могло понадобиться репортеру в этом издании: газета, что называется, была местного розливу — обслуживала один небольшой район и далее этого района не распространялась. Кроме того, в газете печатались в основном частные объявления — все эти «сдам», «сниму», «порядочная семья гарантирует», «гарнитур для гостиной недорого» и так далее. Статей же — основного промысла Сушкина — в ней было совсем немного, появлялись они спорадично, отнюдь не в каждом номере, а качество их оставляло желать много лучшего. Фельетонов же — еще один сушкинский конек — в ней отродясь не бывало: очевидно, редактор и сам понимал, насколько жалкими вышли бы публикации.
Далее: яркое освещение. Помнится, мы уже говорили, что во время описываемых событий Васильевская часть нашей столицы от других районов города отличалась в очень невыгодную сторону. Несмотря на усилия властей хоть как-то призвать к порядку владельцев Газового общества — или воззвать хотя бы к их совести, — газ к фонарям поступал отвратительного качества, в темное время суток даже центральные улицы были погружены в полумрак, а электрическое освещение было редкостью. Если в других районах старые фонари активно заменялись на новые, а счет им шел уже не на сотни даже, а на тысячи, то в Васильевской части упорное сопротивление газовщиков тормозило работы, случались и провокации, и даже акты прямого саботажа. Тот факт, что парадное доходного дома было ярко освещено, свидетельствовал, прежде всего, о немалых доходах собственника, которому удалось в частном порядке электрифицировать здание: стоило это дорого, а денежки, как известно, любят весьма привередливый счет.
Дом, конечно, выглядел солидно, но зато висевшие по его фасаду таблички и вывески о солидности не свидетельствовали никак. Та же, скажем, газета, судя по всему разместившаяся в нескольких помещениях, вряд ли смогла бы осилить адекватную затратам на содержание дома арендную плату. Сомнительного вида погребок — из тех, в какие любят захаживать небогатые студенты — тоже. Галантерейный магазин отпугивал почтенную публику барахольного вида — они «красовались» в витрине — предметами верхней одежды: их как будто сняли с витрин модных ателье, где они выставлялись лет эдак десять назад. Притулившаяся у входа во флигель аптека казалась пережитком тех злополучных времен, когда для занятия фармацией особые разрешения и дипломы не требовались. Что же до квартир, то, судя по множеству разнообразных занавесей и штор, «украшавших» окна второго и третьего этажей, то их в доме попросту не было: складывалось впечатление, что жилые помещения поделены на комнаты и углы — как в самых дешевых клоповниках.
Поручик, всем этим заинтригованный донельзя, очень пожалел, что рядом не было Можайского: уж кто-кто, а Юрий Михайлович — признанный знаток своего участка и его обитателей — наверняка бы смог немало интересного рассказать и о владельцах таинственного дома, и о его арендаторах и обитателях. Но рядом — на углу — стоял городовой, и поручик, коротко свистнув, подозвал его к коляске. Увидев младшего помощника пристава, городовой подбежал и вытянулся по струнке.
— Что это за дом? — спросил поручик.
— Померанцевой, вашбродь! — ответил городовой.
— Кто такая?
Городовой — против устава — переступил с ноги на ногу, пожевал усы и даже похлопал себя по бокам, всем своим видом показывая свое затруднение.
— В чем дело? — удивился поручик.
— Да карга она, вашбродь! — выпалил вдруг городовой. — Ведьма старая! Одной ногой в могиле стоит, а вторую никак не спустит. А ведь сколько облегчения это могло бы принести! Сколько облегчения!
Городовой сокрушенно покачал головой и, не дожидаясь формального разрешения, вернулся на пост.
Поручик уже вообще ничего не понимал. Он было протянул руку, чтобы остановить городового, но тут появился Сушкин и сел в коляску.
— Трогай!
Возница тронул, коляска покатилась по линии, а там — через Большой проспект к Среднему, к Малому и, наконец, к Винному мосту[32].
22.
Сушкин был хмур. Если бы не это, поручик, вполне возможно, решился бы открыто его расспросить, но выражение лица репортера было таким, что поручик попросту не решился. Больше того: он уже начал сомневаться в правильности вообще всей этой затеи — отправиться невесть куда лечиться грогом, а проще говоря — пьянствовать! Однако время текло, неспешная езда затягивалась, выражение лица Сушкина менялось. Из хмурого и мрачного оно — постепенно как-то — превратилось сначала просто в задумчивое, а затем и в безмятежное: как в самые лучшие денечки. Тогда-то — уже у Винного моста — и состоялся второй обмен репликами. Тогда-то Сушкин и ответил почти что радостно:
— Еще как могут! Скоро сами увидите!
Поручик уже собрался было вернуться к намерению расспросить репортера о странном доме, но тут его внимание отвлекло куда более интересное здание — трубочной фабрики[33], сиявшей, несмотря на поздний час, всеми своими окнами.
Эта фабрика — на удивление импозантная — могла отвлечь кого угодно, не только поручика, который вообще (по молодости, возможно, лет) не уставал поражаться своему городу: тому, насколько причудливо в нем смешивались несовместимые, казалось бы, архитектурные стили. А далее коляска свернула в длинный узкий проулок, только из-за своей длины и называвшийся улицей.
Окружение переменилось мгновенно. Если фабрика — что с фабриками вообще бывает чрезвычайно редко — радовала глаз, то вдруг появившиеся справа и слева дома — нет. И это еще очень мягко сказано! Уродство этих домов превышало всякое вероятие. Казалось решительно невозможным, чтобы их возводили люди, находившиеся в здравых уме и памяти. Казалось решительно невозможным, чтобы они вообще существовали, пусть даже и в таком глухом уголке.
Поручик во все глаза смотрел по сторонам и ужасался. Раз или два с его языка было готово сорваться крепкое словцо, но язык немел, и слова застревали в горле. Только когда, наконец, коляска остановилась напротив совершенно невероятного строения, поручик все-таки воскликнул:
— Куда вы, черт побери, меня завезли?
Сушкин — уже вполне оправившийся от своей удрученности — ухмыльнулся:
— Уверен, здесь вы не были никогда!
Поручик только и выдохнул:
— Да уж!
23.
Дом кривился и кривлялся. На первый взгляд он — в плане — казался треугольным, но уже на второй становилось очевидно, что это не так. Просто его стены сходились под немыслимым углом, а фасад оказывался настолько узким, что на нем едва-едва помещались несколько окон. А уж эти окна и вовсе заставляли морщиться: расположенные на разных уровнях, но при этом на одних и тех же этажах, они и размеров были разных! Узкие, широкие, высокие, низкие, они безумствовали в какой-то феерической пляске, заставляя голову кружиться, а мозг — отключаться. Потому что никакая голова и никакой мозг не могли смириться с отвратительным разбродом и шатанием, сотворенными по умыслу какого-то сумасшедшего!
Наружная штукатурка дома местами отвалилась, обнажив какой-то уродливый строительный материал. Это не был кирпич; во всяком случае, если это и был кирпич, то бросовый — то ли оставшийся от забракованной партии, то ли являвшийся следствием неудачного эксперимента с формами для выделки. Строительные блоки были разной величины, неправильных форм, омерзительного цвета. Если бы дом был построен из, что называется, «дикого камня», это еще можно было бы понять, но камнем в постройке даже не пахло.
— Ч-что это? — вопросил изумленный поручик.
Сушкин пожал плечами:
— Понятия не имею. Дому уже лет сто… какое там — полтораста, живых свидетелей давно не осталось!
— И в нем живут люди?
— Нет, что вы!
Окна и впрямь не светились огнями: ни одно из них. Но стекла в них были целыми, и это казалось тем более странным, если дом, как уверял репортер, был давно заброшен.
— Да нет, — поправился Сушкин, — вы не так меня поняли. В доме, конечно, никто не живет, но он по-прежнему используется по назначению.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)