Леонид Словин - Зеленое море, красная рыба, черная икра
– И все? – спросил я.
– А что поделаешь? Все равно виновника не найдем. Такие вещи можно вскрыть только случайно.
– Постарайтесь объяснить мне, зачем это сделали?
– Ну как зачем? – развел руки Бураков. – В порядке общей дисциплины. Чтобы знали, что не вся власть у вас.
– Может, все-таки из хулиганства?
Бураков посопел в короткие широкие ноздри, будто продул двустволку, потом сказал:
– Не думаю, что из хулиганства. Это вас все-таки припугивают.
– Кто, зачем?
– О-о-о, если б я знал, – сказал Бураков. – Такие уж условия игры. Вам намекнули, что здесь на каждого можно найти управу. Они ведь знали, что вы не будете поднимать сильный скандал.
– А почему они, по-вашему, это знали?
– У нас все про всех знают. Знают, что вы вчера ужинали с девушкой в ресторане, выпили пару рюмок коньяка, а потом ездили на машине, что запрещается. Уже основание, чтобы вас вздрючить. Потом поставили машину около дома, а не оставили в прокуратуре… Есть тактика упреждающих ударов, – рассудительно заключил Бураков. – Вперед ваших шагов они вам легонечко так по носу дали, чтобы вы знали: полезете дальше – они вам найдут укорот серьезнее. Сейчас я скажу Рустаму!
Он вышел, но в ту же секунду голова его снова показалась в дверях.
– Вас тут ждут… – Он выразительно мигнул.
Я вышел в приемную. Там было несколько человек – Бала, Ниязов, еще кто-то. В углу весьма решительно, не глядя ни на кого, с голыми коленками, в черном траурном платье и таком же черном платке сидела жена Умара Кулиева. Я едва не назвал ее про себя вдовой, хотя приговоренный к расстрелу муж Кулиевой пока еще был жив.
– Ко мне? – спросил я. Она поднялась. – Проходите.
Едва мы уединились, за дверью кабинета воцарилась полная тишина. Я словно кожей почувствовал интерес моих коллег, вызванный приходом Кулиевой.
Я предложил ей сесть. Она села недовольно, ничем не дав понять, что помнит нашу первую встречу – на улице, накануне убийства Пухова.
– Гезель передала вам мое приглашение? – спросил я.
Она подняла голову. В приемной скрипнули половицы, затем послышались чьи-то приглушенные шаги на балконе. Я поднялся, закрыл балконную дверь.
Кулиева молчала. Я начал разговор снова:
– Тогда, в переулке, вы хотели ко мне обратиться. Может, по поводу мужа?
– А что по поводу мужа? – Она вскинула голову. По ее манерам я угадал в ней несовершеннолетнюю. В школе ее не обучили ни полным предложениям, ни интонациям вежливости. – И так все знают. Знают и молчат… Она дернула носом.
– Молчат? О чем?
Она пожала плечами. Разговаривать с ней было одно удовольствие.
– Кто все? – снова спросил я.
– А все!.. – Она махнула рукой.
– Я, например, ничего не знаю.
– Вы – другое дело! Я говорю про местных!
– И Гезель?
– Ну, Гезель сейчас ничего не интересует, кроме своего живота…
Кулиева упорно не хотела смотреть мне в глаза.
– Но что же они знают, эти «все»? Ваш муж невиновен?
Я попал в точку.
– Конечно, нет!
– А приговор? Он вошел в законную силу…
– Подумаешь! Рыболовные сети Умару подкинули, а потом будто бы нашли!..
– Кто подкинул?
– Милиция, рыбнадзор…
Иного я и не ожидал от жены осужденного. Но меня интересовал Сергей.
– А Пухов верил, что ваш муж невиновен?!
– Сергей потом узнал… – Мне показалось, в ее отношении ко мне наметился поворот. – Сначала и Пухов не хотел ничему верить. Год не хотел верить! А когда Мазут передал ему записку от Умара…
– Касумов? Разве они не враждовали? В приговоре указано, что ваш муж в тот вечер поджег «козлятник» Касумова и Мазут с Ветлугиным его едва затушили…
– Ветлугин! – Она как-то странно взглянула на меня. – Вы сначала узнайте, что они с ним сделали, с Ветлугиным…
– Что вы имеете в виду?
В приемной послышалась громкая речь. Это Эдик Агаев о чем-то спросил Балу. Бала ответил. Мой заместитель как-то удивительно робел перед начальником милиции. Агаев интересовался – на месте ли я. Затем в дверях появился он сам – высокий, барственный, остановил холодный начальственный взгляд на Кулиевой, многозначительно помолчал.
– Я зайду позже, – сказал он. – Есть важные новости… – Он так же величественно удалился.
Мгновенного этого вторжения оказалось достаточно, чтобы уничтожить наметившееся было движение ко мне моей посетительницы.
– А-а… Что зря говорить! Не верите – ну и не верьте… – Она сделала движение подняться.
– Подождите!
– Ничего я вам не скажу!
– Вы сказали, что Мазут передал Пухову записку от вашего мужа… Когда это было? Перед нашей встречей с вами?
– Не знаю.
Она снова сделала движение подняться. И потому, что она делала все во вред себе, я был готов ей верить.
– У Мазута связь с тюрьмой?
– Пусть он сам вам и объявит. А я ничего не знаю… – грубо сказала она.
Момент был упущен.
Я вдруг вспомнил девчонку, которая жила в нашем дворе во времена моей юности. Многие ребята из дома с нею спали, но каждый раз ее предстояло завоевывать заново: наутро она ни с кем из них не желала здороваться.
– Все, что ли? – Она поднялась, поправила сбившееся над голыми коленями платье.
Я пожал плечами. Она вышла, не попрощавшись.
– А где… – спросила меня через минуту Гезель, она отлучилась из приемной, чтобы наполнить заварной чайник.
Я только развел руками.
– С ней бывает, – успокоила Гезель, – убежит, хлопнет дверью, а потом, смотришь, опять идет как ни в чем не бывало…
Мне показалось, Кулиеву напугал барственно-надменный вид начальника милиции, брошенный на нее презрительный, злобный взгляд.
Надо же было ему появиться в эту минуту!
– Гезель, – попросил я, – мне нужен один материал. Попытайся его найти…
– Конечно!
– Материал о несчастном случае с Ветлугиным.
– Потрясающая новость!.. – Агаев, к которому я зашел, поднялся из-за стола мне навстречу. Бисеринки пота блестели у него на висках. Он, не глядя, достал батистовый платок и так же, не глядя, промокнул их. – Я узнал, почему арестовали Мазута! Сначала я решил, что Довиденко просто хотел утереть нос водной милиции и водной прокуратуре… Нет!
Еще в школе Агаева и его компанию отличала поразительная осведомленность. И не только в отношении учителей и директора. Они коллекционировали фамилии директоров заводов и управляющих, инструкторов, заведующих отделами ЦК, не говоря уже о командующих военными округами, министрах, председателях госкомитетов и их заместителей.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного – в компанию их входили в основном сынки республиканской номенклатуры. Удивительно другое – информированность эта никем в школе не ценилась, а успеваемость компании была даже ниже средней.
– Ночью передали с парома «Советская Нахичевань»… – сказал Агаев, складывая платок и убирая его в карман. – К матросу на трапе подошла цыганка. Сказала, что за «козлятником» Касумова, на Берегу, есть тайник. Он закрыт камнем. В нем будто бы находится пистолет, из которого Мазут убил Пухова…
– Что за цыганка? – спросил я.
– В том-то и дело! Пока матрос бегал за помощником по пассажирской работе, цыганки все перемешались – там целый табор!
– Нашли?
– Искали. Но безрезультатно. Информация пошла не через нас, а по старому каналу – через территориальную милицию и прокуратуру области. Нас только сейчас подключили. И то – областное управление настояло! Генерал Эминов!
– Безобразие…
– Это не все! Они сразу поехали на метеостанцию и все изъяли. «Макаров» с запасной обоймой с патронами. Все – в управлении внутренних дел области. Довиденко дал им свое благословение.
– Все это делается в обход нашей прокуратуры, – сказал я. – Я буду сейчас говорить с прокурором области.
– Довиденко можете не застать… – заметил Агаев. – Он собирается в обком. Там. Кудреватых. Приехал из Москвы…
В отличие от моих сотрудников, этот всегда все знал.
Я спустился во двор.
Человека, проколовшего колеса на ночевавшей под моими окнами прокурорской «Ниве», Буракову найти, конечно, оказалось не под силу. Хотя это и было легче, чем разыскать убийцу рыбинспектора Пухова. Об этом поведал мне на чистейшем русском языке шофер-милиционер Рустам, спортивного вида туркменский парнишка, не знавший ни слова по-туркменски. Он успел устранить оба повреждения и коротал время перед дежурной частью.
– Спасибо, Рустам, – поблагодарил я.
Сверху упало несколько капель – я поднял голову. Над балюстрадой, сквозь расползавшиеся по балконам не распустившиеся пока лозы винограда, показалось погруженное в мир собственных ощущений прекрасное лицо Гезель. Она занималась единственным достойным в ее состоянии занятием для беременной женщины в водной прокуратуре – поливала тюльпаны.
Прокурор области Довиденко принял меня как бедного родственника. Следуя сформулированной Бураковым «тактике упреждающих ударов», он «в порядке общей дисциплины» не дал мне войти – через секретаря предложил посидеть в приемной.
