Юрий Волошин - Гладиатор
"Я жив!" - сказал он реке, прибрежным камням и солнцу, как бы призывая их быть тому свидетелями.
"Я жив", - повторил он еще раз уже для самого себя, чтобы больше никогда в этом не сомневаться.
Дней десять он восстанавливал силы. Его и второго раба-русского, забитого и вечно дрожащего молоденького солдата, пресмыкавшегося перед чеченцами, кормили отбросами раз в сутки... Солдатик, всегда молчавший, а тут вдруг впервые заговоривший плачущим голосом, рассказал Ивану, что, когда он сидел в "карцере", бородатый чеченец пристрелил еще двоих русских, они отказались срать в сортире на Ивана. Их трупы отволокли к обрыву и сбросили в ущелье. Почему он сам еще жив, солдат не объяснил, а Иван не спросил, и так все было ясно. Больше они не разговаривали.
Как ни жидка была чеченская баланда, как ни противно было жевать маковые листья и горькие, хоть и сочные, корешки какой-то травы с сухими шершавыми листьями, но в течение этих десяти дней Иван старательно впитывал каждую калорию, каждый луч солнца, каждый глоток воды из ручья, поглощая энергию с какой-то почти ритуальной сосредоточенностью. Ближе к концу второй недели он почувствовал себя если не восстановившим прежние силы, то накопившим их вполне достаточно для выполнения той задачи, которую перед собой поставил.
Случай подтолкнул его к тому, чтобы осуществить уже созревшее решение. На поле за ними присматривали по очереди старик чеченец и его внук - подросток лет четырнадцати. Сын старика такой ерундой не занимался, он постоянно куда-то ездил в поисках покупателей, увозя с собой маковую соломку, и, по-видимому, еще и подбирал рабов для работы на плантации... Бежать с плантации было некуда, в этом Иван убедился при своем первом побеге. Кругом непроходимые горы, тропа одна - ни свернуть, ни спрыгнуть. Собаки, а за ними и хозяева на лошадях все равно догонят... Как-то вечером Иван, пропалывая мак, дошел до края поля, заканчивавшегося у обрыва, и остановился, глядя на сваливающееся за горы солнце. Закат в горах почти мгновенный по сравнению с равнинными закатами средней полосы России. И Иван распрямился и расправил плечи, чтобы впитать в себя последние лучи заходящего солнца... Он так сосредоточил внимание на зрелище заката, что не заметил подошедшего сзади старика чеченца. Привел его в себя удар палкой по голове.
- Хоп! Дэлать! Хоп! - надтреснутым старческим голосом прокричал старик, гораздо хуже сына говоривший по-русски.
Реакция Ивана была мгновенной.
- Делаю, - ответил он, не поворачиваясь.
Ориентируясь на голос, он шагнул влево, одновременно сложив пальцы правой руки в фигуру, характерную для жеста, которым в голливудских фильмах обычно сопровождаются слова "Фак ю!", поднял правую руку на уровень плеча и придал корпусу вращательное движение. Он даже не прикидывал, куда попадет его выставленный вперед средний палец, уверенный заранее, что не промахнется... Иван пробил висок старика так же легко, как пробивал фанеру на занятиях в лагере спецподготовки, - практически не почувствовав сопротивления. Лишь вынимая палец из головы чеченца, он оцарапал его об острые осколки костей черепа. "Почему бы и не сегодня? - спросил себя Иван. - Ждать уже нечего".
Он хорошо запомнил подробности своего первого побега, в том числе и то, кто первым его остановил. "Сначала собаки", - решил он. Собаки не заставили себя долго ждать. Каждый вечер они сами прибегали на поле и загоняли рабов в землянку, лая на отстающего и хватая его за ноги. Обученные пасти скот, они и людей пасли, как баранов... Три упитанные псины, каждая ростом до Иванова бедра, сразу почуяли неладное, увидев лежащего в маке старика и стоящего рядом Ивана. Они помнили, что уже рвали однажды это податливое мясо и заслужили за это одобрение хозяев... И вот это странное животное, убившее тогда одного из них, стоит, выпрямившись, рядом с беззащитно лежащим хозяином. Животные не должны выпрямляться во весь рост, эта поза угрожающая и опасная. Так могут ходить хозяева, но не животные.
Обученные драться с волками, собаки кинулись на Ивана без рычания и лая, как кидаются на опасного врага. От броска первого кобеля, бежавшего чуть впереди, Иван увернулся и на лету перерубил ему хребет ребром ладони. Второй промахнулся и пролетел мимо, тормозя всеми четырьмя лапами, чтобы развернуться и напасть на Ивана сзади. Но третий ударил его в грудь всей своей тушей и вцепился зубами Ивану в плечо, одновременно раздирая задними лапами его живот. На ногах Иван все же устоял. А это была уже половина дела. Возможность победы теперь зависела только от быстроты реакции. Не обращая внимания на боль, Иван повернулся вместе с повисшей на нем собакой навстречу новому броску промахнувшегося кобеля, оторвал от себя псину, схватив ее правой рукой за горло, а левой за заднюю ногу, и уже задыхающейся тушей отбил новый бросок.
Пока ошарашенный кобель вставал на ноги, Иван успел переломить о колено спину дергающейся у него в руках собаки и отшвырнуть ее в сторону...
Оставшись один, третий пес не спешил нападать - стоял и злобно-изучающе смотрел на Ивана. Бока его тяжело вздымались, задние лапы замерли в напряжении, готовые в любой момент бросить тело навстречу врагу. Кобель не привык отступать перед волками. Но это животное было уж очень похоже на человека. А человек гораздо сильнее и опаснее волка. Это пес знал по опыту, ему приходилось охотиться и на людей вместе со своими хозяевами. Иной раз справиться с человеком оказывалось сложнее, чем с двумя, а то и с тремя волками.
Пес уже готов был отступить и, не боясь позора поражения, бежать к дому хозяина, чтобы поднять там тревожный лай. Иван его хорошо понял. Но это не входило в его планы.
- Ну же! Иди ко мне, - сказал Иван псу.
И тот кинулся на него... Если бы Иван промолчал, пес не решился бы напасть на человека. Но услышав голос, так живо напомнивший ему волчьи завывания, не выдержал...
Иван отбил летящую на него морду ударом кулака, как боксеры отбивают перчатку атакующего соперника. Не дав псу даже упасть на землю, он схватил его за задние лапы, раскрутил и бросил в ущелье.
Собачий визг взметнулся над ущельем и затих в пропасти...
Иван отдышался и приложил маковые листья к сочащемуся кровью укусу на плече. "Осталось еще двое - отец и сын, - думал он. - Да не порвется связь времен. И серебряный шнур, обмотавшийся вокруг горла старшего, задушит два следующих поколения". Откуда взялся в его мыслях этот "серебряный шнур", Иван не понимал, но фраза ему понравилась, и он несколько раз повторил ее про себя по дороге к жилищу чеченцев...
Пацана он нашел около навеса, под которым спали ночами Иван и запуганный солдатик. Подросток-чеченец принес ведро с похлебкой, поставил перед дрожавшим даже перед ним солдатом и развлекался тем, что плевал в ведро, заставляя после каждого попадания съедать ложку похлебки. Он так увлекся этой игрой, что не услышал, как сзади подошел Иван, схвативший пацана за ворот кожаной тужурки и приподнявший его над землей. Пацан завизжал, начал хватать себя за пояс, где у него болтался кинжал, но никак не мог его ухватить.
- Поужинай с нами, парень, - сказал Иван и сунул его головой в горячую похлебку.
Ухватившись руками за края ведра и расставив по-паучьи ноги, пацан пытался, но не мог выдернуть голову из-под твердой руки Ивана, только пускал пузыри через жидкое, обжигающее варево... Вскоре ноги его подогнулись, он упал на колени, сунулся головой еще глубже в ведро, пару раз дернулся и окончательно затих.
Иван вытащил ошпаренную руку из ведра. Похлебка лужей растеклась под ногами застывшего с раскрытым ртом солдатика. Иван ладонью приподнял его подбородок, закрыв ему рот, и молча направился к хижине.
В хижине была только жена старшего сына. Она сидела за столом и при свете керосиновой лампы штопала какое-то тряпье. Увидев вошедшего Ивана, она встала и молча застыла, глядя на него не то чтобы испуганно, но как-то обреченно.
- Где муж? - спросил Иван.
Она не ответила, но бросила быстрый взгляд на незатворенную Иваном дверь, за которой прямо от порога хижины начиналась дорога вниз, в долину. "Скоро приедет", - понял ее взгляд Иван. Что с ней делать, он еще так и не решил... Легким толчком он отбросил ее на лежанку.
Она упала навзничь и застыла, вытянувшись, с тем же покорно-обреченным выражением лица. "Женщина. Чеченка. Мать чеченца", - ворочались в мозгу Ивана какие-то бессвязные слова-мысли. Он двумя пальцами правой руки зацепил высокий, под горло, вырез ее платья и одним рывком разодрал ветхую материю. Платье расползлось по бокам, обнажив тело. Иван положил правую руку ей на горло. Она два раза глотнула, но по-прежнему не шевелилась. Пальцами Иван чувствовал толчки крови в горловых артериях. Пульс был ровный, спокойный.
Стоя у изголовья лежанки и глядя сверху вниз на женщину, Иван рассматривал ее тело. Торчащие костлявые ключицы. Иссохшие, с потрескавшимися сосками груди - они свесились по бокам, как пустые кошельки. Выпирающие наружу ребра. Впалый живот с явными следами растяжек после беременности. Высокий лобок с жидким кустиком выцветших волос. Дряблые ляжки... Взгляд Ивана вернулся к лобку. "Чрево, - подумал он. - Чрево рождающее..."
