Юлий Файбышенко - Осада
- Со стороны Палахинских болот? - недоверчиво сощурился военный. Там же места непроходимые, тем более для конницы.
- Ежели батько прикажет, - ощерился Семка, - так воны будуть проходимые.
Военный с сомнением покачал головой. Потом повернулся к Саньке:
- Что скажете вы?
- Где Василь Петрович? - спросил Санька.
- Жив, здоров.
- Пусть придет сюда.
- Это потом. Что передал Князев?
- Приведите Василь Петровича, тогда скажу.
Военный улыбнулся:
- Ну что ж! Пафнутьевна!
Появилась старушка, военный шепнул ей что-то, она исчезла. Подождали. Потом опять заскреб замок, и в комнату вошел обросший, исхудалый Степан.
- Так, - сказал военный, - ваше заточение кончилось, Головня, и прошу нас не винить. Времена трудные, а мы вас знали плохо. Это было вроде испытания.
Степан ничего не ответил.
- Так вот, - продолжал военный, - план ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно только смутило: болота считаются непроходимыми.
- Считаются! - фыркнул Семка. - Наши те болота два раза проходили по батькиному приказу.
- Отлично, - сказал военный, - это уже солиднее. Чего требует от нас батько?
- Штобы вы уничтожили красные пулеметы, - ответил Семка.
- Ну что ж, беремся. У красных шесть пулеметов: два шоша, гочкис и три "максима". Один "максим" - на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.
- Батько про это знает. Нападать будем с обеих сторон тильки по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал - зараз пускаем червонным юшку, и город наш.
- Хорошо, - сказал военный. - Мы берем на себя пулеметы. У нас есть возможность их обезопасить. Когда выступит обходный отряд?
- Сразу, як батько получит от нас вести.
- Когда он будет у монастыря?
- К вечеру другого дня.
- Обсудим детали, - военный развернул карту. - Прошу вас сюда.
Степан и Клешков, стараясь не проявлять особенного любопытства, сидели на скамье и тихо переговаривались.
- Впрочем, вот что, - сказал военный, - пожалуй, я напишу атаману письмо.
Он сел и в несколько минут исписал большой лист бумаги.
- Понесете вы, - обернулся он к Клешкову, - а вас, - это относилось к Семке, - я принужден оставить. - Он подошел к форточке и позвал: Дормидонт!
- Как оставить? - спросил Семка, поднимаясь и засовывая руку за пазуху.
- Так, как оставили нашего Князева у батьки.
Подошел и стал около Семки огромный бородатый дьякон. За ним скользнул в комнату молодчик в жилетке. Семка посмотрел на них и вынул руку из-за пазухи:
- Заложником, что ли?
- Пока мы с атаманом не познакомились как следует, я буду вынужден поступать таким же образом, как и он.
Клешков думал только об одном: надо посоветоваться со Степаном. Надо успеть передать ему все, что он видел у батьки Клеща. Но Степана зачем-то повели во двор.
- Вы двинетесь в путь немедленно, - повернулся к Клешкову военный. Я пошлю с вами человека. Очень важно, чтоб перед началом выступления атаман отпустил к нам Князева, - внушал военный. - Вы поняли?
- Понял.
В ту же минуту с улицы раздался крик. Все застыли на своих местах.
- Стой! - кричал осипший голос, показавшийся Клешкову знакомым. Стой, говорят!
Послышался топот. Несколько раз выстрелили. И тотчас грохнуло, как из пушки. "Обрез", - подумал Клешков. Он вскочил на ноги. Его тут же насильно усадили на корточки, но главное он уже видел. Степан лежал почти у самого плетня, молодчик в жилете, придерживая у бока обрез, огромными прыжками мчался к калитке, за ним бежал человек в шинели и папахе. Еще раз оглушительно грохнуло, и, перескочив через калитку, ворвался давешний спутник Степана.
- Засада! - орал он, вытаращив глаза.
- Уйми его, - приказал военный Дормидонту. Тот хлопнул ладонью по голове кричавшего, и парень сел на пол.
На улице затопали, раздались выстрелы. Военный, раздвинув ветви дерева, смотрел.
- Дормидонт, веди их на пункт три, - приказал он, - там без меня никому не выходить.
Дьякон, кивком позвав за собой Клешкова, парня в жилетке и Семку, кинулся в сад. Они мчались за ним, отбрасывая с пути ветки, царапаясь о них, перепрыгивая через ржавые осенние кусты. Сады в Сухове были, как леса. Только купол собора сиял потускневшей позолотой справа от них, и Клешков благодаря этому знал общее направление. Они выбрались через поваленную изгородь еще в один сад.
- Сюда! - позвал дьякон. Они бегом добрались до небольшого домика.
- Тут досидим до темноты, - сказал дьякон. - Ты, Матюха, беги к начальству, сообчи: мы на месте, ждем приказу.
Парень в жилетке выскочил за дверь.
- Отдыхайте, - сказал дьякон. - Сейчас жратвы добуду.
Клешков посмотрел на Семку. В неясном свете свечи тот чему-то усмехался.
- Чего это ты? - спросил Клешков.
- Веселая жизнь.
- А у батьки разве не веселая?
- Тут все же у красных под боком. Аж щекотит!
Клешков замолчал. Семка был искатель приключений, его радовала любая заваруха. А у Клешкова погиб друг. "Может, он только ранен или прикинулся? - мечтал Клешков. - Тогда он все расскажет в штабе..." А если убили? Клешков мотнул головой, сел от внезапной боли в сердце. Степан!.. Ну, а если убит, чего прятаться? Надо глядеть в глаза фактам. Значит, надо думать, как сообщить своим. Сообщить все, что он знает, а от этого теперь зависит жизнь всех: Бубнича, Иншакова, Гуляева... Нужен план.
Вернулся дьякон с какой-то крышкой вместо подноса, на ней лежала разная снедь.
- Это ты хорошо придумал, - сказал Семка, потирая руки.
У Гуляева не было точных доказательств того, что Полуэктов замешан в ограблении потребкооперации, но само волнение хозяина, а главное, тот факт, чуть не выпавший у него из памяти, что награбленные продукты прятали в его бывшем складе, - все это заставляло торопиться с выяснением. В сумерках он поднялся, положил книгу, натянул сапоги и хотел было уже спускаться вниз, когда услышал, как задребезжали ступеньки под чьими-то шагами. Он быстро застелил шинелью свое ложе, присел на него. В дверь постучали.
Вошла Нина.
- Владимир Дмитриевич, по-моему, вы очень хороший и добрый человек.
В зыбком свете свечи лицо ее потемнело, и он понял, что это краска стыда.
- С чего бы такие сантименты? - спросил он резче, чем думал.
Нина вскинула голову:
- Вы правы. Самой смешно... Какие сейчас могут быть сантименты?
Он остановился над ней и взглянул сверху вниз ей в лицо. Глаза черно блистали на белом лице, щеки горели.
- Нина Александровна, с вами что-то случилось? Не таитесь!
- Ничего не случилось! - крикнула она. - Вы произвели впечатление воспитанного и гуманного человека, спасли нас во время обыска от голодной смерти. Я поверила вам, а оказалось, все это лишь затем, чтобы шпионить за нами!
- За кем - за вами?
- За мной и дядей!
- Откуда вы это взяли?
- Он сидит там внизу и ежеминутно ждет ареста. Говорит, что вы приписываете ему соучастие в каком-то грабеже!
- Одну минуту! - сказал Гуляев. - Где ваш дядя?
- У себя. Он уже готов, собрал вещи. Можете брать!
- Пойдемте-ка потолкуем, - Гуляев потянул ее за руку и повлек за собой.
Они спустились в комнаты. Посреди освещенного трехсвечником стола хозяин, грузный, с нечесаной бородой, пил чай.
- Так вот, Онуфрий Никитич, вы сочли, что я вас заподозрил? - спросил Гуляев. - А почему все-таки это пришло вам в голову? И потом... Если бы вы даже и бывали в лавке, если даже и ключи у вас от нее на самом деле имеются...
- Нету ключей! Нету! - каким-то утробным ревом вырвалось у купца. Не мучь ты меня, лиходей! Матушка-заступница, царица небесная, спаси и помилуй раба твоего.
И в этот момент Гуляев вспомнил, откуда он знал то молодое хищное лицо на фотографии, взятой в доме Нюрки Власенко.
- Я говорю, что, если вы даже и были в лавке, это еще не доказывает вашу связь с бандитами, - продолжал Гуляев. - Но вот что я вспоминаю: а ведь я видел этого типа у вашего дома, видел, Онуфрий Никитич!
- Какого еще типа? - повернулся к нему на крякнувшем стуле хозяин.
- Фитиля-то я видел, - спокойно сказал Гуляев, - и как раз накануне ограбления. И не далее как в вашем саду.
- Это подлость! - вскочила Нина.
- Не могу! - сполз и рухнул на колени хозяин. - Не могу, вот те крест! Запужал он меня, Нинка! Все расскажу.
- Дядя! - зазвенел натянутый до предела голос Нины. - Встаньте! Рохля!
Гуляев нащупал в кармане рукоять нагана и накрепко обнял ее пальцами. Вот оно что! А он чуть было не поверил в наивность сладкоречивой племянницы.
- Встаньте, - сказал он, - собирайтесь!
- Какой-то шум, - прозвучал сзади знакомый голос, - по-моему, здесь все переругались.
Гуляев обернулся. В проеме двери, освещенный слабым светом из кухни, улыбался Яковлев. Шинель на нем была распахнута, в руке фуражка.
