Станислав Родионов - Долгое дело
- Я сейчас вызову милицию, - опомнилась Козлова.
Женщина оставила узел и сложила руки на груди, как для молитвы:
- Милочка, вы тоже женщина! Вы мать, и я мать! Ну ошиблась, оступилась, леший попутал... Но ведь опомнилась, сама пришла и шубу вернула. Повинную голову меч не сечет. Милочка, простите меня!
Козлова смотрела на молитвенно сложенные руки, на грязно-зеленый шарф, перекрученный на шее, как белье на ветру; смотрела на пальто, какое-то щипаное, словно его начали лицевать, да передумали; смотрела на бурки, всунутые в калоши, которые теперь уже не носили.
- Да-да, - вздохнула женщина, - я уже дико поплатилась.
- Лично я прощаю, - вяло ответила Козлова.
- Милочка, скажите в прокуратуре, что с шубой вам почудилось...
- Нет, - твердо перебила хозяйка, - врать не стану.
- Да вам за это ничего не будет. Мол, ошиблась.
- Не могу.
- Милочка, хотите я встану да колени?
Она сделала движение вперед, словно споткнулась и сейчас упадет. Козлова непроизвольно схватила ее за локоть, подумав, что в тот раз тоже поддерживала под руку.
- Вставайте, не вставайте, а врать в следственных органах не собираюсь, - почти зло отрезала Козлова.
Гостья отпрянула. Она вдруг сильно - опять, как в тот раз, - побледнела и опустила руку в карман своего потрепанного пальто. Козлова попятилась в сторону кухни, ожидая увидеть нож или пистолет. Но женщина вытащила маленькую бутылку. Значит, плеснет кислотой - Козлова читала про такую месть. И услышала тихий, какой-то чревовещательный голос, который мурашками прокатился по ее спине.
- Тогда я сейчас отравлюсь.
Козлова закрыла глаза. Заметив испуг хозяйки, женщина положила бутылочку обратно и уже другим голосом, который задрожал от подбежавших слез, спросила:
- Разве я переживу позор? Сидеть в тюрьме! Неужели ты хочешь, чтобы меня посадили? Неужели ты такая бессердечная?
- Нет, - искренне сказала Козлова.
- Тогда пожалей! Откажись от показаний, и я тебя век буду помнить. Молиться за тебя буду. Копейки ни у кого не возьму...
- Хорошо, - устало согласилась хозяйка.
- Но знай: если не откажешься, я отравлюсь у тебя на глазах.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Часто слышу, что жил человек, жил, да и совершил преступление. Вдруг. Как несчастье, как болезнь. А уж если несчастье, то оно, считай, от судьбы, от бога - его не предусмотришь, с ним не поборешься. И несчастных жалеют, больным сочувствуют, но только не наказывают.
Я не сомневаюсь, что любое преступление зреет долго и нелегко, даже самое маленькое. Постепенно накапливаются в человеке прегрешения, поступочки, проступочки... С каждым таким поступком все грубее топчется мораль. И вот наступает грань, когда отвергается та моральная норма, которая возведена уже в закон, - совершается преступление.
За дверью легонько стукнуло и зашуршало, словно там мели пол. Или кто-то остановился у кабинета, рассматривая табличку "Следователь С.Г.Рябинин" и собираясь постучать. Но дверь приоткрылась без стука. Он увидел-таки кусок серой швабры, который мелькнул в проеме слишком высоко от пола. Рябинин ждал, к чему-то приготовившись...
Дверь медленно, почти вежливо открылась. Первым вошел худой высокий мужчина с выгоревшей тонкой бородкой, которая, видимо, и мелькнула в дверном проеме. За ним неуклюже шагал приземистый загорелый человек, умудряясь втискиваться в пустое пространство. Они подошли к столу и молча расстегнули плащи. Высокий протянул руку:
- Прокурор Гостинщиков из Прокуратуры РСФСР.
Приземистый поставил на пол громадный портфель, сел на стул и буркнул:
- Следователь по особо важным делам Семенов.
Прокурор снял мягкую кремовую шляпу и тоже опустился на стул. Следователь остался в берете.
- Сергей Георгиевич, - начал прокурор, - нами получен сигнал, что вы совершили преступление...
- Какое? - удивился Рябинин.
- А мы сейчас это выясним. Приступайте к допросу, - приказал Гостинщиков следователю.
Тот откашлялся и все-таки хрипло спросил:
- Фамилия, имя, отчество?
- Рябинин Сергей Георгиевич.
- Место рождения?
- Новгород.
- Семейное положение?
- Женат.
- Место работы?
- Вы же знаете...
- Отвечать! - тонким голосом крикнул Гостинщиков, задрожав палевой бородкой.
- Следователь прокуратуры Зареченского района.
- Национальность?
- Русский.
- Образование?
- Высшее, юридическое.
- Судимы?
- Нет.
Семенов лег грудью на стол, припечатав все бумаги, и, стараясь придать своему простодушному лицу особую хитрость, спросил:
- Чем вы занимались одиннадцать лет назад?
- Как чем?.. Работал техником в геологической экспедиции.
- Ага, работал, - вроде бы обрадовался прокурор.
- И с кем вы работали? - поинтересовался Семенов с каким-то тайным намеком.
- Ну, с геологами, техниками...
- Давно вы их видели? - теперь он спросил с деланным безразличием.
- Это мое личное дело.
- Молчать! То есть отвечать! - вновь крикнул Гостинщиков, придерживая скачущую бородку.
- Ну, видел кое-кого из них месяц назад...
- Говорить правду! - теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белесыми ресницами.
- Ну, месяца два назад...
- Четыре! - рявкнул Гостинщиков.
- Неправда, - возмутился Рябинин.
- Товарищ Семенов, дай ему в ухо, - приказал работник Прокуратуры РСФСР.
Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.
- Физические воздействия запрещены, - слабо возразил Рябинин.
Но Семенов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешней вцепился в затылок.
- Больно, черти...
Это были они - его геологи.
С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.
Рэм Федорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всем на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.
Димка Семенов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему - техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провел в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в поселок за хлебом и пропал на три дня; вернулся черный, обожженный, веселый - тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он...
Это были они - его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.
И промелькнуло, исчезая...
...Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?
- Забыл нас? - улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.
- Три месяца не заходил, подлец, - улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоет. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза - сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали ее козлиной, хотя Рэм Федорович объяснял, что козлы не улыбаются.
- Три с половиной, - уточнил Рябинин.
- Э, все идешь по следу?
- Да не по одному. Братцы, сейчас все объясню...
- Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, - засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый сверток.
- Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. - Рэм Федорович из того же портфеля вытащил другой сверток, тупой и круглый...
Это были они - его геологи.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Сегодня приходили мои геологи. Расстроили, разбередили... Как вернулся на одиннадцать... Нет, уже на двенадцать лет назад. Как побывал в юности. И мне показалось, что жить я стал не так - жить я стал хуже...
Давно не был в лесу. Давно не видел рассвета. Давно не обращался к себе. Давно не говорил с дочкой тайным бессловесным языком. С Лидой не говорил... Сердце давно не сжималось от гулкого восторга. Давно никого не жалел. Да я давно и не плакал...
Калязина не шла.
Перед допросом Рябинин обычно занимался пустяками - берег силы; не физические, а какие-то другие, которые могли уходить на необязательные встречи, на ползущие мысли или на случайные нервные вспышки. Он вяло разбирал следственный портфель. И удивился, обнаружив под фонариком пакет с двумя окаменевшими пирожками Лидиной выпечки: он их сразу узнавал по тупым носам и острым спинкам. Эти пирожки остались еще с мартовского выезда на место происшествия...
В кабинет заглянула женщина, окинув Рябинина рассеянным взглядом, - он тоже посмотрел на нее краем глаза, потому что заглядывали часто: ошибались комнатой, кого-нибудь искали или просто хотели увидеть живого, не телеэкранного следователя.
