Игорь Христофоров - Смертельное шоу
Санька доковылял до подъезда жилого дома, спрятался за его дверь, с ужасом думая, что надо все-таки подойти ближе к троллейбусу, чтобы увидеть, погиб ли Андрей, как его вдруг пнули в бок.
-- А-а? -- обернулся он.
-- Ага! -- оскалился в желтом свете подъездной лампы страшный черный бородач с лысиной.
-- А-андрей!
-- Думал, я уже на том свете? Я тоже прыгать умею. И в отличие от тебя не промок. Видишь?
Он спиной повернулся к Саньке, и тот не сдержался:
-- Ты куртку разорвал?
-- Где?
-- С правого бока. Вот.
Он сунул руку в дыру и дотронулся до рубашки Андрея. Она была мокрее, чем его собственная, вымоченная в луже.
-- Зар-раза! Придется выбросить! А классная куртка была! В Германии купил. Мы тогда всей толпой, впятером, туда ездили. Такой крэк как раз в моду входил. Втроем мы и купили: Игорек, Роберт и я. Они уже свои продали. А я вот...
-- Надо сваливать, -- напомнил Санька.
-- Я на хазу не поеду. Глухой номер. Он меня будет ждать у подъезда.
-- На улице будешь спать?
-- У меня телка знакомая есть, -- неохотно ответил Андрей. -- На три балла, конечно, девочка, но на ночь приютит. А ты?
-- Я?..
Брюки на Саньке выглядели не хуже, чем у последнего бомжа, который сходил в туалет и никак не может вспомнить, снимал ли он их. В кармане острыми стекольными осколками похрустывали куски разбитого плеера.
-- Я -- на Курский, -- решил Санька.
Глава восьмая
В ШОУ ПОЯВЛЯЕТСЯ ДИ-ДЖЕЙ
Худющий парень в серой матерчатой куртке свернул с тротуара на газон и заскользил, увязая ногами во влажной глинистой грязи, до стены пятиэтажки, так похожей своей безбалконностью на общагу. Когда он добрел до нее, на каждой ноге висело по пуду глины, но он даже не посмотрел вниз. Пятерней парень пошарил по кирпичной стене, нащупал веревку и, жадно облизнув синие, нервно дергающиеся губы, стал обвязывать концом веревки какой-то бумажный сверток.
-- Ведь чей-то же сын, -- негромко произнес Тимаков и оторвал глаза от бинокля. -- А обмануть его не могут?
-- Нет, здесь все как в супермаркете. Деньги -- товар, -- ответил Сотемский и взглядом проводил плывущий на пятый этаж сверток. -- Сейчас пересчитают и отпустят наркоту. Строго по таксе.
Тимаков постукивал биноклем по коленке, и Сотемский подумал, что все-таки генерал допек его, раз начальник отдела сам решил поприсутствовать при захвате продавцов. Как будто если бы он не сидел в машине в двух сотнях метров от здания, то у омоновцев ничего бы не получилось.
-- Седых звонил? -- продолжая избивать коленку биноклем, спросил Тимаков.
-- Так точно. Из тех людей, с кем общался Волобуев, коричневую кожаную куртку из крэка имеет только один человек.
-- Кто?
Бинокль замер, и Сотемский ответил, удивленно глядя на него:
-- Барабанщик группы Андрей Малько.
-- Неужели он?
-- Все пока работает против него.
-- Ты имеешь в виду отпечатки?
Сотемский кивнул, хотя хотел ответить, но сверху, из окна, выпал уже другой сверток и на веревке-лифте поплыл к жадно вскинутым рукам парня. Возникло ощущение, что если Сотемский сейчас хоть что-то скажет, то парень услышит его слова и убежит от омоновцев.
Следственное дело по факту гибели Волобуева он уже выучил наизусть. Наверное, потому, что ведший его сыщик оказался уж слишком скуп на слова и факты. С ходу приняв версию самоубийства, он так ни разу в ней не усомнился. Такие уверенные в себе люди иногда встречались Сотемскому в жизни, и он каждый раз убеждался, что именно очень уверенные в себе люди делают больше всего ошибок. Возможно, конечно, что упертый сыщик не ошибался, но Сотемский все равно не любил упертых.
Фактов в деле было немного. Самое существенное -- отпечатки пальцев. Почти вся группа "Мышьяк" оставила свои "пальчики" на дверных ручках в его квартире. Но самый подозрительный отпечаток -- всей пятерни -- эксперт снял с подоконника на кухне. Создавалось ощущение, что человек, их оставивший, оперся на руку, чтобы высунуться из окна и разглядеть что-то внизу. Отпечатки принадлежали барабанщику Андрею Малько. В паре с курткой они рождали уже что-то неприятное.
-- Малько... Малько... -- не отнимая от глаз бинокль, под нос пробурчал Тимаков и качнул чубом, по которому косо, будто партизанская нашивка на папахе, лежала холодная седина. -- Это не тот, что с бородищей?
-- Да. У него еще волосы почти по плечам лежат. Как у попа.
-- И лысый?
-- Да, практически лысый.
-- Рановато для двадцати семи лет.
-- Согласен.
Сотемский потрогал свою макушку. На ней уже проступила прогалиной свежая плешь, но вид в зеркальце заднего вида успокоил его. Надо лбом все еще висел темный чуб и делал лицо моложе. Сотемский представил, что чуба нет, и тогда его широконосое, бугристое лицо постарело лет на десять.
-- Не нравится мне это, -- оборвал его мысли Тимаков.
-- Почему? -- посмотрел на уходящего по тротуару парня Сотемский.
Это был уже третий клиент за полчаса, которому Тимаков дал уйти. Может, он ожидал, что под окошко подбредет какой-нибудь крутой дядя? Но такие по улицам не шляются. Им, что надо, домой приносят.
-- Что-то здесь не то, -- упрямо сжал губы Тимаков. -- Седых доложил, что Кравцова на редкость наблюдательна. На второй встрече она даже зарисовала фасоны курток. Та, что на Малько, идеально совпала с ее рисунком. Полосы кожи, прострочки, даже форма воротника. Но почему она тогда не заметила его волосищи. А?
-- Вы думаете, Станислав Петрович, это был не Малько?
-- Я не думаю. Я рассуждаю. Вот скажи, заметил бы ты воротник куртки у человека с такими поповскими волосищами?
Взглядом Сотемский отыскал удаляющуюся фигурку парня. Его почти наголо обритый затылок смотрелся по-детски жалко и беспомощно. Воротник с такого расстояния был вовсе не виден.
-- А если он схватил волосы на затылке резинкой? -- выпалил Сотемский.
-- Резинкой?
-- Да, резинкой! Сейчас так модно делать у звезд эстрады.
Лицо у Тимакова сразу стало скучным и серым. Бинокль опять заплясал на коленке, будто его било током именно от этой коленки.
-- Возможно, -- хмуро сказал Тимаков.
Чувствовалось, что внутренне он все-таки не согласился со своим замом. Но внутреннее было важнее внешнего, и он никак не мог сдать этот рубеж.
-- Подождем сообщений от Башлыкова, -- доверил он эту душевную борьбу будущему. -- Кстати, как он там?
-- Не жалуется, -- ответил Сотемский и удивленно посмотрел на кирпичную стену здания.
Под нею теперь стоял совсем сопливый мальчишка. Лет двенадцать, не больше. Во вскинутых к глазам линзах бинокля четко вырисовывалась бумажка в пятьдесят тысяч. Худенькие посиневшие пальчики свернули ее в трубочку, обвязали концом веревки и еле ощутимо дернули за нее. С такой силой шпагат мог качнуть и ветер, но наверху, видимо, различали ветер и даже такое комариное движение. Банкнота поплыла вверх, грустно покачиваясь на весу.
-- Группа захвата пошла! -- крикнул во вскинутую к губам рацию Тимаков.
Рация прохрипела чем-то похожим и на горький вздох, и на болезненный стон, и на ответ "Есть!". К мальчишке сразу с трех сторон подбежали здоровенные мужики в черных куртках из кожзаменителя. "Кедры" на их груди смотрелись глупо. Мальчишка завороженно смотрел вверх и даже не заметил их приближения.
Того, что происходило внутри, ни Тимаков, ни Сотемский не видели. Просто вползла в окно купюра, и тут же лопнуло стекло, будто купюра пробила его. Тимаков прослушал доклад и предложил Сотемскому:
-- Пошли. У нас не больше получаса. Ребята из военной прокуратуры просили побыстрее закончить. Им еще на какой-то совещуг надо спешить.
На пятом этаже здания, оказавшегося казармой стройбата, они сразу направились к самой плотной группе из черных курток. В щели между ними светлым пятном зеленело хэбэ солдата.
-- Я ни при чем... Меня попросили... Я ни при чем... -- заведенным автоматом бубнил он и выискивал хоть каплю сочувствия на продубленных лицах омоновцев.
-- МВД, -- почти до смерти испугал стройбатовца Тимаков развернутым удостоверением.
Казалось, что если он скажет еще слово, то солдат упадет замертво. Хотя по лычкам на погончиках и властной складке возле уголков губ Тимаков сразу определил, что перед ним "дед". Да и сбившиеся в углу казармы солдатики смотрели с большим испугом на парня, чем на любого из омоновцев.
-- Уведите их! -- без адреса крикнул Тимаков, и солдаты сами собой потянулись к лестнице.
Когда стихли цокающие звуки набоек на их сапогах, он шагнул вплотную к "деду" и спросил, как выстрелил:
-- Имя?!
-- А-а...а-а...р-рртур...
Сколько служить осталось?
-- Ме...ме...месяц...
-- Где достал наркотики?
-- Я... я... я не знал, что это... на...нарко...
-- Не ври! Кто тебя ими снабжает? Кто?!
Тимаков шагнул так близко, что у парня помутилось в глазах. Так с ним было только раз в жизни, когда в пьяной драке на танцах ему заехали снизу по челюсти. Та муть стояла и наутро, и он долго боялся, что она никогда не уйдет. К вечеру она все же улеглась, и не требовалось так бережно поворачивать голову. Сейчас муть вернулась, и "дед" оторопело дернул головой, отгоняя ее.
