Сергей Е. ДИНОВ - Выползина. Портал 55. Дневники 90-х. Роман
– Всё? – хитро прищурился подполковник. – Ладно, твое дело.
– И мое.
– Заходи в гости.
– Вы приходите, – выскочило благодушие из Федора, и он, более нерешительно, добавил:
– С родителями живу, на Лиговке.
Как говорится, бойтесь первого порыва души, – он самый благородный.
Усталый подполковник по-отечески, с хитринкой в глазах улыбнулся.
– И ведь приду.
– Приходите, – смирился Федор, понимая, что это «грязное» дело прилипло к нему на всю оставшуюся жизнь, пусть таковая будет долгой.
Она приостановились под бюстом Петра Великого. Хотя Федору можно было гораздо раньше завернуть с платформы налево и выйти на Лиговку, но он следовал за подполковником, как вошь на ниточке, тупо наблюдал, как разлетаются полы шинели пожилого следователя. Тарасов сам остановился, сунул на прощание широкую, крепкую ладонь.
– Держи краба. Отдыхай. Но чую, история наша не закончилась.
– Не закончилась, – обреченно согласился Федор.
– Слушай, Ипатьев, не в службу, та сазать, а в дружбу, – попросил вдруг подполковник и оглянулся, словно поискал взглядом кого-то, а, может, убедился, что никто не следит и не следует за ними. – Продай крем.
– К-какой крем? – опешил Федор.
– Женский. Из Парижа. Извини, брат, у тебя в сумке заприметил. Чтоб не бегать мне по магазинам. Терпеть этого не могу. Жена точь в точь такой просила. А дочке я сувенирчик в гостинице прикуплю. В город-то выбраться, боюсь, дела и встречи не позволят.
– Фууу ты, – отпустило Федора, и с большим облегчением переворошил сумку попутчицы, от щедрости душевной вручил подполковнику большой тюбик крема «Ланком», на который тот указал, прибавил флакончик духов, кажется, «Чирутти», для дочки. Подполковник вытащил было из кармана бумажник, но Федор сморщился негодующе и убедил нового знакомого, что когда тот придет в гости, тогда они и сочтутся.
Подполковник одобрительно улыбнулся.
– Верю, брат Ипатий! Убедил, что не курьер.
– Какой курьер?! – удивился Федор искренне.
– Слухай, Федя, сюды, – будто пошутил подполковник, но решился на что-то серьезное и более внимательно, но как бы ненароком, осмотрелся по сторонам. Впрочем, ни на ком конкретно взгляда не останавливая.
– От самого вагона за нами – хвосты. Один – следом, другой – по соседней платформе шел, – доверительно сообщил подполковник и предупредил на судорожное подергивание головы Федора:
– Не крути башкой, сынок. Соберись, будь внимателен и трижды осторожен. Если хочешь жить, а не выживать… Слева от меня, у кафе трется модный паренек, гладкий такой юнец. Красный шарфик накинул, чтоб морду не светить… Явно любовничек бандитский… Причесочка ладная, чубчик зачесан, как у носчика… Тьфу! Носителя одежды…
– Модели, – подсказал Федор.
– Модели чего, едрена корень?! Заменитель женщин… – с легким презрением отозвался подполковник. – Справа, у сувенирного киоска, – крепкий парнила в пижонской кепочке. Этот, видать, – из шестерок прибандиченных. Будем расставаться, сразу, энергичным шагом двигайся на гладкого. Он растеряется. Неопытный, франтоватый юнош. Минуешь сквозной проход вокзала, тут же вернись и нырни вниз, в «туалэт», типа, сортир, обозначенный на плане буками «Мэ» и «Жо», как там говорил мой любимый актер Папанов в известном фильме…
– Фильме… – невольно повторил Федор, не переставая удивляться эрудированностью подполковника, его выдержкой, способностью шутить в любой обстановке, но главное, его дружеского, почти отеческого отношения к малознакомому человеку.
– С полчасика пережди в кабинке… Как пить дать, потеряют тебя из вида… Сосунки!.. Так, брат Федор, запомни: из сочувствия тебе всё это рассказываю… Попал ты, похоже, в сложную ситуацию. Выкручивайся.
– А почему вам их не… – прошелестел умирающий от волнения Федор.
– Задержать? Арестовать? – снисходительно улыбнулся старый сыскарь. – Толку-то?! Отбрешутся. Отмажут. Выкупят. Много вариантов… Вот еще что, – подполковник вынул из внутреннего кармана шинели листок засвеченной чистой фотобумаги, размером с открытку.
– Твоё? – уточнил Тарасов.
– Из сумки? – догадался Федор. – Может, завалялся? Печатаю иногда фото… Есть фотоувеличитель…
– Почему чистая? – настаивал Тарасов.
– Случайно попала…
– Ну-ну, – осуждающе покачал головой подполковник. – Думаю, не случайно. Держи, – он вручил Федору листок фотобумаги. – Проверяют тебя, Федя. Проверяют. И проверку ты не прошел…
– Кто?! Как проверяют?! Зачем?! – залепетал Федор.
– Выясняй. Но будь осторожен, сынок, – предупредил Тарасов, развернулся и направился к выходу с вокзала, к площади Восстания.
Следуя указаниям подполковника, Федор кинулся через сквозной, боковой проход здания вокзала. Гладкий юноша в красном шарфике прозевал его прорыв, отвлекся на модную, симпатичную девушку с ярким чемоданчиком на колесиках.
В туалете Федор отсиживался не менее получаса. Затем с оглядками и предосторожностями перешел Лиговский проспект, развернулся в обратную сторону и ринулся сквозь утреннюю толпу прохожих к вокзалу. Клеенчатые ручки ворованной сумки жгли руки, но отдавать добычу он не собирался, оставляя себе в залог чужое, пока не вернут его собственные вещи. Но и нести ворованную сумку в отчий дом, где ни разу не было места лжи или нечестному поступку, Федор не решился.
Засунул поклажу в ячейку автоматической камеры хранения в ангаре у платформы загородных поездов и код набрал, конечно, элементарный: буква – начало фамилии и цифры – год своего рождения, чего знающие люди делать не советуют, иначе шустрые воры элементарно вскроют ячейку как раз следом за вами. Но Федор был не в том состоянии, чтобы думать и соображать.
Родной город встречал сыростью и промозглостью. Серые автомобили проносились рядом с тротуаром, обдавая хмурых прохожих тучами водяной грязной пыли. Лишь умытые яркие трамваи весело гремели по Лиговке с традиционным оптимизмом вымирающего транспортного средства.
Всю свою сознательную жизнь Федор существовал как бы в идеализированном мире со сглаженными углами. Казалось, он не принимал участия в процессе этой сложной, жестокой жизни, а лишь следил за ней со стороны. Родители его прожили шесть десятков лет со светлой верой в «коммунистическое завтра» и теперь едва-едва сводили концы с концами. Отец – на пенсии по инвалидности. Мама-учитель истории и словесности уже перестала понимать, как и чему учить своих младших школьников. Нельзя же, в самом деле, в девятнадцать лет преподавать историю СССР в одной редакции и славить товарища Сталина. Затем в двадцать два принять новую историю СССР и восхищаться смелостью разоблачений товарища Хрущева. Двадцать с лишним лет конспектировать передовицы газет «Известий», «Правды», «Труд», цитировать бессмысленные «материалы», бесконечные «постановления» партийных съездов, с умилением прерываться на скобочные сноски «бурных и продолжительных» аплодисментов, краснеть от сомнительных комплиментов и похвал, сменяемых один за другим, парторгов школы. Наконец, с «перестройкой», с чистого, белого листа перечитывать и восстанавливать заново историю забытой России. Под пенсию, честная и добросовестная, мама Федора совсем растерялась в запутанной истории недавнего прошлого страны и предпочла преподавать ботанику и природоведение, так оно для детских умов старому педагогу показалось безобидней. До тех пор, пока, конечно, на Руси вновь какой-нибудь растительный разрушитель Лысенко не объявится.
Так вот и существовал Федор душа в душу со своими родителями в одном, как бы поверхностном, иллюзорном, стерильном мире. Другой мир, грязный, порочный, ужасный, где убивали и грабили, воровали и обманывали честных граждан, их, как бы, не затрагивал, не касался.
Был еще третий мир, где шикарно и широко жили, с огромными доходами и особняками, дорогущими лимузинами. Этот мир являлся к ним с экрана телевизора, как нечто абстрактное, фантастичное, хотя и вполне реальное. Эти миры никак не пересекались с их патриархальным, замшелым бытом… до сегодняшней ночи.
Утром усталый Федор тащился по Лиговскому проспекту, понимая, что три параллельных мира сошлись, наконец, под его ногами, как тому не сопротивлялись его старики – идеалисты, изолируя себя и сына морально, этически… и еще, бог знает чем, что родители называли культурным наследием прошлого нашей великой когда-то России.
Федора покачивало от слабости и сонливости из стороны в сторону. Чуть ли ни через каждый шаг он оглядывался и озирался. Хвостов в виде модного юноши с зачесанным чубом и приблатненного парня в кепи не заметил. Чистый листок фотобумаги, непонятного назначения, он изорвал с приятной хрусточкой глянцевой фотоэмульсии в мелкие клочки и выбросил в урну на Кузнечном переулке, совершенно не задумавшись, случайно или нет, тот попал в сумку Вероники…
