Кемель Токаев - Таинственный след
Жлукто был спесив сверх меры. Оказавшись рядом с почетным гостем, он и вовсе дал волю своему тщеславию. Староста хватал самые жирные куски свинины и подкладывал в тарелку ефрейтору. В то же время он успевал следить за гостями, важничал и насмехался над своими односельчанами. Ни у кого из них не было такого достатка, и потому, по его мнению, никто не мог равняться с ним.
— Эй ты, дармоед! — задевает он приютившегося в дальнем углу стола худенького, сгорбленного человека. — Твой кабан еще не разжирел? Когда ты его зарежешь? Никогда! Ты и мяса-то в жизни не видел. Теперь-то уж нажрешься на дармовщину.
— А ты, рыжий, — задевает староста другого, — чего уминаешь за обе щеки? Чего торопишься? Недавно чуть с голоду не подох, а теперь отъедаешься?
Рыжий отбросил кость и отодвинул от себя тарелку. Он покраснел от возмущения, но не стал перечить старосте. А тот расходился все больше и больше. Хозяин, видно, охарактеризовал бы таким образом всех своих гостей, если бы ему не помешал Мюллер. Ефрейтор морщился от шума и гвалта, бурчал что-то себе под нос.
— Не орать! Сейчас я буду говорить, — проворчал ефрейтор, взмахнул руками и поднялся со стула. Пиддубный поддерживает качающегося немца, следит, чтобы тот не шлепнулся на пол. — Господа! Мы являемся свидетелями великой эпохи. Вся Европа склонила голову перед нашим фюрером. Хайль Гитлер!
— Ур-ра-а! — разноголосо завопила пьяная компания. Жлукто рвется к Мюллеру, старается быть у него на виду. Каждого, кто пытается заговорить с ефрейтором, он обрывает, оттесняет своей тучной фигурой. Всем своим видом он норовит показать свою преданность и уважение к немцу. Староста вошел в роль и начал просто куражиться. Наконец и я попался ему на глаза, мне тоже пришлось выслушать оскорбительную болтовню Жлукто и его компании.
— Господин ефрейтор, разрешите поднять этот тост за вас, за славного сына немецкого народа. Наполняйте стаканы. А ты, Крячек, чего нахохлился? — староста глядел на меня пьяными глазами. — Печень, говоришь, болит? Не болтай зря, пей, ничего с твоей печенкой не случится.
— Не унижайся перед всякой собакой, — заорал вдруг Пиддубный. — Ты же видишь, что он не понимает ни почета, ни уважения.
— Браво, господа, хорошо! — Мюллер криво усмехнулся, вздрагивая от икоты. — Очень хорошо.
— Господин ефрейтор, когда вы с нами, мы спокойны. Эти бродяги-партизаны, как мыши, зарылись в свои норы. Правда?
— Правильно говоришь, — Мюллер хлопает старосту по плечу и тянется за рюмкой. — Эти бандиты уничтожены. Никто не посмеет теперь сунуться к нам.
В разгар пиршества раздался громкий стук в окно. Пьяная компания вдруг онемела. Староста посмотрел на Мюллера, тот поперхнулся водкой и даже перестал икать.
— Кто там? — испуганно спросил Жлукто.
— Это я, Григорий Михайлович, откройте, — послышалось с улицы.
— Эй, кто там поближе, откройте дверь, — приказал староста, вынимая револьвер.
В дом ввалился Григорий Проценко в форме полицая. Все облегченно вздохнули.
— Господин Жлукто, — пробасил Проценко, — с каких это пор вы стали бояться своего старшего полицая? Нехорошо...
Я сидел на этом пиру сам не свой. Даже жалел, что согласился на приглашение старосты. Но приход Проценко обрадовал меня. Теперь я чувствовал себя не так одиноко. Проценко — это наши глаза и уши. По заданию подпольной организации с помощью надежных друзей ему удалось пробраться в Переяслав и устроиться в комендатуре. Он быстро сделал свою «карьеру». За короткий срок Проценко сумел оказаться на виду у начальства, втерся в доверие и был назначен на должность старшего полицая. По долгу «службы» он объезжал села, передавал нам нужные сведения и увозил с собой соответствующие инструкции для подпольщиков.
— А, это мой тезка! Откуда ты, браток, проходи, пожалуйста, — заискивающе заговорил староста. — Что вы там столпились у порога, пропустите дорогого гостя.
Проценко не спеша разделся, повесил шинель, подтянул ремни. Потом он вынул из карман объемистую пачку бумаги и направился к столу.
— Гриша, что это за бумаги? Уж не думаешь ли ты составлять на нас протокол? — пошутил староста.
— Здесь листовки, которые распространяют партизаны. Я собрал их в селах. — Проценко глянул в мою сторону и незаметно подмигнул мне. Я хорошо знал, что Проценко листовок не собирал. Наоборот, под видом «реквизиции» листовок, он сам распространял их, а иногда и читал крестьянам. При упоминании о партизанах Жлукто разинул рот.
— Что ты говоришь? — спросил староста. — Какие партизаны? Они все уничтожены.
— Откуда мне знать, какие партизаны? — Проценко пожал плечами и бросил пачку листовок на стол. — Ясно, что это их дела.
— Проклятые собаки! — прошипел Пиддубный и мерзко выругался.
Одного упоминания о партизанах было достаточно для того, чтобы вывести из равновесия всю эту разношерстную пьяную компанию. Гуляки растерянно поглядывали друг на друга, веселье за столом угасло. Никто больше не заискивал перед старостой, да и на Мюллера как-то меньше стали обращать внимания. Это не понравилось немцу. Он нахмурился и зло приказал:
— О чем тут написано? Ну-ка, прочтите.
Я начал разбирать листовки. Мне была знакома в них каждая буква. Их печатала наша милая девочка Зоя на старенькой машинке.
— Читай! — закричал Мюллер и еще больше нахмурился.
— «Дорогие соотечественники, рабочие, колхозники и колхозницы! — Я начал читать срывающимся голосом, несколько боязливо, но потом осмелел и стал чуть ли не декламировать листовку: — Немецко-фашистские оккупанты вероломно напали на нашу Родину и ведут кровопролитную войну. Фашисты на весь мир протрубили, что за несколько недель уничтожат Советскую власть. Но идут один за другим месяцы, а наша Родина жива. Разбойники Гитлера несут огромные потери, Москва не сдалась врагу.
Судьба Родины в ваших руках, граждане. Все как один поднимайтесь на партизанскую войну!»
— Довольно! Прекратить! — заорал взбешенный Мюллер.
— Хватит, хватит. Ты так ловко читаешь, как будто сам написал эти листовки, — поддержал немца староста.
— Действительно, — проворчал Пиддубный. — Все они одного поля ягоды.
— А говорили, что Москву давно взяли? — недоуменно спросил кто-то за столом. — Выходит, немцы соврали.
— И я слышал об этом.
— Тут что-то не так. Партизаны больше знают, они и с Москвой, пожалуй, связь держат...
— Прекратить разговоры! — вспылил староста, видя, как его гости взялись вдруг обсуждать партизанскую листовку. — Все это — вранье. Никому не верьте. Наливайте бокалы, будем веселиться.
— Молодец, господин староста, правильно, — побагровел Мюллер. Он быстро трезвел от страха. — Никаких партизан нет больше. Это все выдумки большевистских агентов. Так ведь, господин старший полицай? Мы до них еще доберемся. Фюрер научил нас громить врага, мы победим!
— Да, мы победим! — громко сказал Проценко. — Обязательно победим!
Староста решил развеселить своих гостей. Он стал вдруг рассказывать какие-то смешные истории, но слушали его вяло, без всякого интереса. Я наблюдаю за компанией и радуюсь, что наши листовки даже тут произвели такое сильное впечатление. Жлукто, видно, угадал мое настроение и опять набросился на меня. Его возмущало, что я не пью и, значит, не поддерживаю хозяина, оскорбляю его.
— Доктор, что это значит? Тебе не нравятся тосты господина ефрейтора? Почему не пьешь?
— Я же сказал, что не пью.
— А если не пьешь, то за каким чертом пришел сюда? Знаю я тебя... Ты шляешься по деревням и агитируешь народ против немцев. Людей бунтуешь, — староста сорвался из-за стола, выхватил наган и кинулся на меня.
— Тише, не играй с оружием! — Проценко сжал руку старосты и отвел ее в сторону. Раздался выстрел, все вскочили со своих мест.
— В чем дело? — кричали гости. — Чего ты развоевался?
— Не кипятись, господин староста.
— Он просто с ума сошел от пьянства.
...Гости стали расходиться. Пошел и я. На улице меня догнал Григорий.
— Нельзя прощать старосте эти проделки, — сердито сказал Проценко, — надо убрать его.
— Не торопись, Гриша, придет время, он нам за все ответит.
— А чего ждать, Алексей Васильевич, — нахмурился Григорий. — Мне людям стыдно в глаза смотреть. Послужу вот полицаем, люди навеки меня проклянут.
— Не беспокойся, — утешил я Григория. — Я вот не проклинаю тебя.
— Люди бегают от меня, как от зачумленного, — продолжал сокрушаться Проценко, — даже близкий человек меня врагом считает.
— Кто этот человек? — спросил я. — Настоящий друг всегда поймет тебя и не осудит.
— Вы сами знаете, кто, — сказал Проценко. — Зачем меня об этом спрашивать?
На самом деле я и не догадывался, о каком друге вел речь Проценко. Но вскоре все разъяснилось. Я почти каждый день вел прием больных, ко мне приходили и приезжали из многих окрестных деревень. Как-то у меня собралось очень много людей. Среди ожидавших приема я увидел Зою. Она сидела на лавочке и терпеливо ждала своей очереди. Я подумал, что ее беспокоил зуб и, когда она села в кресло, спросил:
