Кемель Токаев - Таинственный след
Обзор книги Кемель Токаев - Таинственный след
Таинственный след
Кемель Токаев известен широкому кругу читателей как писатель детективно-приключенческого жанра. Его первые повести и рассказы «Искра», «Таинственный след», «Где они поселились» и другие с острыми, захватывающими сюжетами, поднятыми в них вопросами вызвали живой отклик.
Писатель на открытых и закрытых конкурсах, объявленных Союзом писателей Казахстана и Министерством внутренних дел Казахской ССР на лучшие художественные произведения, неоднократно получал премии.
В настоящий сборник включены повести К. Токаева «Особое поручение», «Таинственный след», «Убийство перед закатом» и «Ночной выстрел». В этих произведениях автор увлекательно рассказывает о героических подвигах партизан в тылу врага, о сложной, благородной работе работников милиции в раскрытии и задержании особо опасных преступников, о мужестве и находчивости советских чекистов в борьбе с иностранной разведкой.
Книга адресована массовому читателю.
ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
ПУТИ-ДОРОГИ
Идет война. 1943 год... Наши войска стремительно продвигаются на запад. Часть, где я служу, движется вслед наступающим. В начале ноября наш состав с танками останавливается на какой-то станции.
— Эй, друзья, куда мы попали? Что это за место такое? — перекликаются танкисты друг с другом. Но в ответ им звучит только эхо.
Что это за станция? Вокруг зловещая, мертвая тишина. В вечерней мгле кое-где угадываются развалины домов. Здание вокзала зияет огромными черными провалами. Нигде не видно ни одной живой души. Только там, в головной части эшелона, суетится поездная бригада. Вскоре мы видим мелькающий вдоль нагруженных тяжелыми танками платформ бледный огонек фонаря. Огонек приближается, и перед нами вырастает фигура человека. Это железнодорожник. В руках у него молоток с неестественно длинной ручкой. Человек нагибается и дробно стучит молотком по колесам вагона. За долгую дорогу к фронту мы привыкли к этому и потому не обращаем на железнодорожника никакого внимания. Пусть он, как говорится, спокойно делает свое дело.
А по платформе спешит к нам капитан Кропычев, помощник начальника штаба нашего танкового полка. Мы узнаем его по энергичной походке, по громкому, чуть хрипловатому голосу. Он уверенно перепрыгивает с платформы на платформу.
— Товарищи! — радостно и взволнованно говорит капитан. — Мы приехали! Приехали наконец-то. — Потом он останавливается, и голос его вдруг срывается:
— Что же вы стоите как вкопанные? Готовьте машины к разгрузке. Снимайте брезенты, отцепляйте тросы...
Мы не обижаемся на резкость капитана Кропычева. Все его хорошо знают в полку и искренне уважают. Мы вместе воевали с ним еще под Сталинградом. Тогда он был командиром танка и носил звание лейтенанта. Воевал Кропычев дерзко, изобретательно. Как-то так случалось, что почти всегда первым оказывался перед вражескими позициями, впереди всех преследовал отступающих фашистов. Молодого офицера заметило командование, и перед штурмом Киева его назначили помощником начальника штаба полка. Однако, несмотря на высокую должность, боевые друзья называли его по имени и отчеству, а часто и просто по имени. Да и сам Кропычев, казалось, не обращал внимания на такую фамильярность.
— Николай, куда это мы приехали? — спросил у Кропычева командир машины Кравченко, когда тот оказался у его танка.
— Вот так раз! — удивился капитан. — Чего это ты, Сергей, свои родные места не узнал? Ведь это же Дарница. В Дарницу мы прибыли, разгружаться здесь будем.
— Это правда? Брат ты мой! — лейтенант Кравченко бросился обнимать капитана.
Кравченко действительно не узнал Дарницу, хотя и бывал здесь до войны. Он напряженно всматривался вдаль, озирался вокруг, но не мог отыскать никаких примет знакомого города. Неподалеку, за железнодорожным полотном, он знал, до войны стояли аккуратные, точно игрушечные, домики под красными черепичными крышами. Теперь на их месте лежало темное пространство, утыканное высокими столбами, с которых свисали зловещие кружева колючей проволоки. Столбы уходят далеко в темноту, и конца им не видно.
— Что загляделся, сынок? — услышал Кравченко тихий, грустный голос. Он обернулся на оклик и увидел рядом с платформой железнодорожника. Тот стоял, опираясь на длинную ручку своего молотка, и слабый свет красного фонарика вырывал из сгущающегося сумрака его неуклюжую фигуру. Кравченко разглядел, что перед ним немолодой уже человек. Белый полушубок, подпоясанный бечевкой, горбился на его спине, и оттого железнодорожник походил на древнего деревенского старика с клюкой, каких доводилось встречать лейтенанту в детстве. Полы полушубка оттопырены, на ногах старика — большие черные валенки. Казалось, эти валенки намертво припаялись к земле и не дают человеку сдвинуться с места.
— Откуда родом, сынок? — опять заговорил железнодорожник, и Кравченко, очнувшись от невеселых дум, с готовностью ответил:
— Из Переяслава, папаша, из Переяслава. Совсем недалеко отсюда...
— Так и я ж из Переяслава, — обрадовался железнодорожник. — Выходит — мы земляки с тобой.
— Земляки, — согласился Кравченко и, кажется, впервые за этот вечер тепло улыбнулся.
— А давно ли ты на фронте, земляк? — железнодорожник привстал на своих тяжелых валенках и приподнял фонарь, пытаясь получше рассмотреть лицо собеседника.
— С самого начала, отец, — ответил Кравченко и тяжело вздохнул. — С тех пор вот и о родных никаких вестей не имею. Живы, нет ли?
— Ах, сынок, война все перепутала. Не только дома порушила, но и людей по земле раскидала. Многие сгинули совсем. — Старик на секунду прикрыл глаза замасленным рукавом полушубка, затем срывающимся голосом сказал: — Да вот тут, к примеру, в Дарнице, немало людей свои головы сложили.
— Послушай, папаша, — перебил собеседника танкист, — вы здешний человек, до войны тут жили. Не знаете, случайно, такую девушку, Ирину Кравченко?
— Ирину, говоришь? — переспросил старик и почему-то еще пристальней стал приглядываться к танкисту. — Знаю Ирину. Да и то сказать, кто же не знает эту девушку? Добрым она была человеком. Ты, должно быть, помнишь, сынок, как перед войной в Дарницу со всех краев молодежь съезжалась. Комсомольский городок здесь тогда строился. Палатки по всей степи стояли. И радостно, и весело было. Словом, что там вспоминать. О хороших временах хорошая и память.
Старик умолк, приподнял полы своей громоздкой шубы и стал копаться в карманах. Он вынул небольшой мешочек с табаком и стал сосредоточенно набивать самосадом коротенькую трубку с кривым мундштуком. Все это он проделывал не спеша, обстоятельно, словно подчеркивая всю важность для него этой процедуры. Затем он зажег спичку, сладко затянулся едким дымом, откашлялся и снова начал рассказывать.
— Вон там, впереди, темная полоса виднеется. Это лес. А за ним — поляна просторная, такая, что тысячи людей вместить может. Помнится, выходной день тогда был. Ну точно, воскресенье. Вдруг видим, молодежь гурьбой к поляне повалила. И парубки, и девчата, и ребятишки. Впереди — колонна с флагами и знаменами. Гармошки играют, песни звенят, девчата то и дело в пляс пускаются. Всполошились старики: праздник, что ли, какой? И как же это мы его просмотрели? Оказывается, молодежь воскресник устроила. На поляне трибуну соорудили, ораторы выступают, речи говорят. А потом торжество началось. До того весело было, просто настоящий праздник получился. Всего и не вспомнить теперь. А радость, что тогда испытать довелось, до сих пор сердце тревожит...
Ты вот сейчас про Ирину меня спросил. Тогда-то в первый раз ее я и увидел. Звонкоголосая такая, веселая, среди всех она как-то выделялась, привлекала к себе. Да и я в ту пору не был еще таким стариком, от молодых не отставал, наравне с ними на стройке лопатой орудовал. Это война проклятая изломала и согнула меня.
Старик раскурил потухшую было трубку и опять задымил едким самосадом. Помолчал немного, повздыхал о чем-то, словно вспоминая пережитое, заговорил снова:
— На стройке мы, взрослые, вроде наставников были, молодых учили. Ирину частенько видеть приходилось. Она бригадиром стала, и бригада ее всегда первой была. В то лето сын моего двоюродного брата в гости к отцу заявился. В летной школе он тогда учился, на побывку его отпустили. Парень из себя видный, красивый. Познакомились они с Ириной, полюбили друг друга и тогда же поженились. Но не долго мы радовались их счастью. Пришла война и все враз изменила. Сын моего брата на фронт ушел, война к нам подступать стала. Посоветовались мы с братом и порешили Ирину к родителям в Переяслав отправить. Там, мол, ей у своих спокойнее будет. Но не тут-то было.
— Никуда я отсюда не уйду, — твердо заявила Ирина. — Теперь повсюду фронт, и от войны бегать не годится.
