Валерия Леман - Шекспир должен умереть
Роза перевела дух, многозначительно улыбнувшись.
— В свете всех этих фактов, не правда ли, стоит отметить: тот, кто побывал «в гостях» у доктора Перкинса, чтобы усыпить хозяина, и, напялив его доспехи, отправился убивать моего Ната, судя по всему — член клуба, потому как прекрасно владеет всей ситуацией.
При произнесении последней реплики Роза выглядела как мудрый и прозорливый Шерлок Холмс. Зато ее Нат весело и без затей поглощал свой ужин, явно получая немыслимое блаженство от вкусной трапезы, великолепного открытия неизвестного сонета и счастья жить.
— Господи, какими же глупыми и бездарными кажутся все эти интриги по сравнению с бессмертными строками Фалка Гревилла, которого большая часть мира привыкла называть Шекспиром! Кстати сказать, если говорить о жизни Фалка Гревилла в общем и целом, то она — как один из его бессмертных сонетов: достаточно сжатая, не слишком долгая, яркая и выразительная, завершившаяся неожиданным росчерком. Вы ведь в курсе, что его трагически убил собственный слуга — причем до сих пор толком неизвестно, из-за чего!
— Эту историю наши гости при желании даже увидят собственными глазами, — немедленно встряла Роза, тут же повернувшись к нам с Соней. — Завтра вы сможете поучаствовать в нашем шоу в башне Призрака — именно там будет разыграна та самая сцена убийства и того, как каждую полночь из портрета Фалка Гревилла, что висит на стене в одной из комнат башни, выходит полупрозрачный дух убитого, чтобы еще раз пережить собственное убийство…
Мимоза самодовольно улыбнулась — коню понятно, что автором сценария великолепного шоу являлась она, кудесница.
— Автор сценария всего действия — мисс Мимозин, прошу любить и жаловать, — немедленно озвучила она мои мысли, — а в роли Гревилла — его пра-пра-пра и еще десять раз «пра» внук Нат Хатвилл!
Что ни говори, а любую информацию воспринимать гораздо интереснее, если, вполуха слушая, ты поглощаешь при этом нечто потрясающе вкусное. Во всяком случае, это касается меня: в этот момент официант расставил на столике наш с Соней заказ, и я с удовольствием накинулся на свою рыбку. Отменно приготовленное блюдо помогло мне легко пережить самодовольный тон самодовольной Розы, пустившейся в подробный рассказ о своей творческой работе над сценарием шоу — естественно и натурально, работа у нее шла без сна и покоя.
— Вся наша жизнь — театр, — с милейшей улыбкой прервал затянувшийся рассказ невесты Нат, отпивая свою порцию портвейна и словно не замечая, что Роза немедленно нахмурилась, недовольная, что ей не дали завершить ее блестящий монолог о собственном шедевре. — Вы только подумайте: мой соперник в поединках турнира, как правило, один и тот же — доктор Перкинс. Дело в том, что мы с ним отчаянно придерживаемся прямо противоположных точек зрения: я утверждаю, что истинный автор всех шедевров, приписываемых Шекспиру, — Фалк Гревилл, Перкинс с пеной у рта доказывает, что Шекспир — один-единственный на свете гениальный автор всех своих произведений. И по давней договоренности, как цивилизованные люди, мы с ним выпускаем пары не в бесполезных диспутах, но в турнирных поединках — каждый старается выбить соперника из седла. За все время я выбивал доктора большее количество раз, нежели он меня: девяносто семь против его тридцати пяти. И вот, по всему выходит, что кто-то решил не просто выбить меня из седла…
— Нат, мы это обсудили уже миллион раз, — прервала было его Роза, но увалень, с легкой улыбкой мечтательно глядящий куда-то в перспективу террасы ресторана, продолжал, не обращая на писк подруги ни малейшего внимания:
— Итак, если реально наша жизнь — лишь театральная постановка, то на этот раз в ней нарушены правила гуманности.
Он на мгновенье зажмурился — ни дать ни взять, актер на подмостках.
— И все-таки согласитесь, насколько все это до нереальности удивительно: вместо меня погиб другой, которого, между нами говоря, многие желали бы отправить на тот свет. До меня неоднократно доходили слухи о том, что русский Питер продает за хорошие деньги компромат на товарищей!
Нат обвел нас своим восторженно-наивным взглядом.
— А я… Я, конечно, не святой, но могу сказать со всей искренностью: я никогда никому не желал зла!
— Дорогой, ты у меня настоящий ангел! — проговорила Роза, слегка соловея от портвейна. — Это видно невооруженным глазом.
Краем уха слушая все эти реплики, я подумал, что в этой еще не родившейся семье дрязги уже цветут пышным цветом — каждый считает себя гением и старательно это доказывает. Воспользовавшись моментом, я поспешил задать парочке более интересные для меня, грешного, вопросики.
— Сказать по правде, мне любопытно, что вы можете сказать об этом специалисте по части сов, который также выступает со своим шоу у вас в замке, — проговорил я в паузах между поглощением порций отменного рыбного филе. — Мы ведь видели его с вашим соперником Перкинсом буквально за несколько минут до того, как доктор был усыплен неизвестным преступником. А потом он ворвался во время допроса в Зал торжеств и плакал из-за того, что сова сказала ему одно слово: «Смерть». На мой взгляд, это очень странный парень. Как по-вашему, не мог ли он быть убийцей в маске Ланселота Озерного?
— Ларри! — хрипловато захохотала Роза. — Я же вам говорила, Ларри — ассистент Ната, милейший парень!
— Ларри Брайт — последний романтик, — назидательно перебил подругу Нат. — Боюсь, таких парней больше нет! Он влюблен в природу, в ее творения, влюблен в Шекспира — при этом готов согласиться, что на самом деле им был Фалк Гревилл. Парень живет в своем светлом мире и, кстати сказать, совершенно не помешан на сексе, как большинство его ровесников. Слава Ларри! Поднимаю свой бокал за него!
С этими словами Нат поднял бокал и отпил из него изрядный глоток. Между тем Роза выпила весь свой портвейн и, с недовольной ухмылкой поставив пустой бокал на стол, выразительно приподняла левую бровь.
— Не знаю, как там у него насчет секса, но влюблен твой Ларри далеко не только в одну чистую природу. Он влюблен в меня.
В ответ Нат неожиданно громко рассмеялся — смехом боцмана, перепившего рома, что вызвало мгновенную реакцию у самолюбивой Розы: она угрожающе нахмурилась и даже сжала кулачки на столе.
— Не понимаю, что здесь такого смешного?
Нат успокаивающе положил руку на ее дернувшееся плечико.
— Дорогая, ты, безусловно, настоящая красавица, но Ларри…
И он вновь расхохотался:
— Помню, как однажды славный Ларри сказал мне: «Не понимаю я эту так называемою любовь. Люди слагают в честь женщины гениальные строки, а те в ответ лишь подсчитывают прибыль от гонорара за сонет. Чересчур приземленные создания эти женщины! Я скорее влюблюсь в мою любимую совушку Люси — она, по крайней мере, молчит, внимательно меня выслушивает и великолепно летает!»
Нат повернулся к мгновенно вспыхнувшей от праведного гнева подруге и слегка похлопал ее по плечу.
— А ты, моя дорогая Роза, увы, не умеешь ни летать, ни выслушивать других, ни тем более молчать!
И он вновь весело расхохотался, в полном восторге от собственного изречения — особенно по части Мимозиного таланта молчать.
Само собой, Роза-Мимоза немедленно начала долгую монотонную речь-отповедь. Первым делом она перечислила всех претендентов на свою благосклонность в университете Уорвика; рассказала о собственных талантах и восторженных отзывах о них больших людей Уорвика. Между делом досталось и бедняге Ларри: мрачным тоном Роза поведала о грязном предложении этого «романтика» прокатиться до уединенного домика его бабки в Стратфорде — известно, для каких развлечений.
Мы с Соней переглянулись и, молниеносно завершив свой ужин, поспешили распрощаться. Признаться, эта парочка толком не слушала наших слов прощания — оба были с головой заняты взаимными упреками и перечнем претензий.
— Представь, они ведь еще не поженились, а ругаются так, словно прожили в браке всю сознательную жизнь, — крепко взяв меня под руку, произнесла Соня. — Вот так! Лишний пример в доказательство того, что нам с тобой не стоит слишком спешить вступать в брак.
— Глупости, — покачал я головой. — Это их отношения, их амбиции. Мы с тобой — совсем другая песня.
— Примерно на тот же мотив, — фыркнула Соня. — У меня к тебе не меньше претензий, чем у тебя ко мне. И потом, пусть я и невзлюбила твою Мимозу с первого взгляда, а все-таки стоит признать: я тоже не умею летать и молчать. Каюсь!
Настало время показать себя галантным кавалером. Произнося свою тираду, я по ее ходу даже слегка поклонился в сторону уцепившейся за мой локоть подруги:
— Ну, насчет последнего позволю себе не согласиться. — Соня удивленно приподняла бровь, а я многозначительно улыбнулся. — Когда ты пишешь свои картины — разве ты не летаешь? Конечно, не в прямом смысле, но… Ты — человек искусства, а потому полет у тебя в крови.
