Ольга Тарасевич - Роковой роман Достоевского
– Андрей, что тут у нас?
Сидящий перед трупом эксперт поднял голову и недоуменно пожал плечами.
– Не знаю, Валентин Николаевич, даже не знаю, что сказать. Никаких серьезных повреждений на теле. Признаков отравления тоже не вижу, состояние слизистых в норме, запах отсутствует. Может, скоропостижка. Но это же потом выяснится, после вскрытия, анализов, изучения медицинской карты. Сейчас ничего конкретного сказать не могу, увы.
«Ты сам со своими обязанностями не справляешься», – злорадно подумал следователь и, расположившись на стуле, спиной к заманчивым темно-зеленым бутылкам, достал протокол осмотра места происшествия.
Вездесущий участковый тут же оказался рядом, продиктовал обстоятельства обнаружения трупа и убежал за понятыми. А Валентин Николаевич нагнулся, поднял лежащий на полу портфель. Судя по тому, что темно-коричневая кожа уже была покрыта черным слоем порошка, портфель этот принадлежал покойному и криминалист свою работу уже завершил.
Следователь щелкнул замком, вытащил кипу каких-то газет.
– Вот, и статья про роман Достоевского! И сам он книги про Достоевского покупал, – раздалось прямо над ухом.
Валентин Николаевич, изучавший до этой ремарки, сопровождавшие фото внушительного бюста солистки группы «Девки», сразу же обратил внимание на заголовок по соседству – «Неизвестный роман Достоевского?».
– Я все видел и все расскажу, – верещал тем временем лохматый длинноволосый отрок.
«Лучшего понятого найти, конечно, было нельзя», – с тоской подумал Валентин Николаевич. А вслух сказал:
– Рассказывайте, что вы там видели!
Факты, которые изложил возбужденный мальчишка, Гаврилову совершенно не понравились.
Получалось, что Крылов якобы получил информацию о том, что в Питере находится неизвестная рукопись романа Достоевского. Из-за которой уже погибли люди – иностранный издатель и питерский профессор, специализировавшийся на творчестве Достоевского. Как человек, не шибко разбирающийся в творчестве классика, Крылов отправился на книжную ярмарку и накупил кучу книг про творчество Федора Михайловича. Желал выяснить мнение литературоведов, так был ли мальчик, то бишь тот самый неизвестный роман, из-за которого весь сыр-бор разгорелся. На выставке, кстати, журналист и познакомился с некоторыми продавцами книг. Им и пожаловался: информации мало, и она очень противоречива. Но все же сумел провести расследование и напечатать статью.
– И ее ему не простили, – заключил мальчишка, нервно теребя свою странную прическу, здорово напоминающую взрыв на макаронной фабрике.
Гаврилов посмотрел на газету и нахмурился. Дата выхода статьи про Достоевского – июль 2007 года. Получается, не очень-то торопились рассчитываться с Крыловым за пламенную публицистику. Да и кому рассчитываться? Достоевскому? Это же смешно!
– Вы знаете, я тоже склонен полагать, что из-за этой статьи его могли убить, – подал голос стоявший рядом с парнем мужчина немногим за пятьдесят. – Хотя журналист в принципе специализировался на расследованиях, даже издал книгу своих статей, так что обиженных им могло быть много. Однако видите ли, какая штука… Сам я книгами редко торгую, я хозяин точки. Но, пока мы ждали приезда милиции, позвонил своему продавцу. И Светлана вспомнила этого парня. Он жаловался, что после выхода статьи именно про Достоевского за ним стали следить.
– Да сто пудов! – перебил мужчину парень. – И на выставке его могли караулить. Не знаю почему. Может, в редакции охрана строгая. Но у нас последние дни ошивался один такой тип подозрительный. Конь в пальто, блин. Ничего не покупал, только глазами зыркал.
– Так ты… тоже обратил на него внимание?
– А то! Дядя Валера, он жутко подозрительный типчик!
– А мне показалось…
От треска не в меру разговорчивых понятых у Валентина Николаевича заболела голова. Да пошли бы они все со своими предположениями! Вот только не хватало ему геморроя выяснять, из-за какой статьи шлепнули журналиста. Он их написал, наверное, вагон и маленькую тележку!
Но потом следователь вспомнил, что Соколов все же при осмотре тела признаков насильственной смерти не обнаружил. Вот было бы хорошо, если бы у мальчишки имелась какая-нибудь зловредная болезнь, которая в конце концов его и доконала. Тогда можно быстро оформить бумажки и не отвлекаться от «чекушки». И никакой он не алкаш, что бы Андрей ни говорил. Имеет, как говорится, полное право иногда расслабиться…
* * *Валера задерживается уже на час. Он еще вчера сказал: «Приду в восемь, принесу книжку с автографом». Что же такое автограф? Знакомое слово. Но нет, не вспомнить. А книжки – это хорошо. В них любовь и приключения. Финал – обязательно счастливый. Злые преступники наказаны. Добрые люди счастливы. В настоящей жизни, не книжной, все совсем по-другому. Там очень больно, страшно и несправедливо. Только захлопнулась дверь в память. И стало не больно. А даже спокойно. Почти. Иногда все же пронесется по памяти молния. Высветит красивое мужское лицо, два детских личика. Правда, потом комната меняется. Вот эта, с книжными полками, почему-то вдруг пропадает. Появляется какая-то другая, со скрипучей кроватью вместо дивана, с крашеными унылыми стенами. Вместо Валеры в нее уже приходит какой-то человек в белом халате. У него в руках небольшая штучка с острой иголкой. Иголку надо терпеть. Потерпишь, потерпишь – и снова комната меняется. Глядишь, а в ней уже и есть Валера. Пореже бы вспоминать те лица, мужское и детские. После иголки голова чумная, и перед глазами все плывет. Лучше уж не вспоминать.
Валера – хороший. Он готовит еду, приносит книжки, водит гулять в Летний сад. Правда, часто уходит. Говорит, что на работу. Но тогда он посылает записочки в маленькую черную коробочку с круглыми кнопками. На записочки можно отвечать, Валера научил, это совсем несложно.
Восемь – это два кружочка. А сейчас стрелки часов уже возле кружочка с хвостиком. Это девять. Значит, Валера задерживается на час. Он никогда так не делал. Ах да, точно! Иногда ведь бывают праздники. И тогда Валера приносит подарки в красивых ярких бумажках с золотистыми ленточками. Самый лучший праздник наступает, когда на улице холодно и лежит снег. Правда, иногда снега нет, а елку Валера все равно приносит и достает красные шары из коробок, а еще разноцветные лампочки. Но сейчас елки нет. Значит, будет другой праздник. На который Валера покупает торт, а в нем свечки. Все свечки надо задуть. Но как-то погасли не все, одна осталась. А подарки Валера дал.
Интересно, вдруг он уже кое-что купил для нее? Валера думает, что она совсем ничего не понимает. А она-то все понимает. Подсмотрела: есть такая маленькая палочка, лежит в вазе. И ею открывается дверца. За которой Валера хранит деньги. И иногда – подарки.
Странно, но подарков почему-то нет. А есть… что здесь у нас есть? Фотографии. Да ну их, а вдруг там те лица, после которых иголка. И еще есть книжка! Но странная. Не детектив, те в других обложках. Плотный бордово-черный переплет, рамочка, а в ней золотыми буквами написано: «Коран». Коран? Коран, Коран… Ох, тот же мужчина ведь его читал, и она тоже его читала, ох, нет, нет!
К зазвонившему телефону Татьяна мчалась как к спасению.
Думать о звонке. О телефоне – вот ведь и название сразу вспомнилось. И еще начинают вспоминаться злые автоматные очереди, протяжный гул самолетов, крики…
– Сестренка, я задержусь. Ты не волнуйся, скоро буду. Что ты делаешь?
– Я искала подарки, – честно сказала Татьяна. – А нашла что-то другое, плохое. Но только уже не помню.
– Не ходи больше в зал, родная. Иди в спальню и жди меня. Ты поняла? Повтори, что надо делать.
Она послушно повторяет. Потом осторожно кладет телефон на кресло и быстро уходит в спальню.
Молний в памяти больше нет. Это главное. А брат скоро придет.
Глава 3
Весьма мне делалось неловко, когда добрый мой приятель, стряпчий уголовных дел Александр Егорович Врангель, приходил нанести мне визит.
Едва стало дозволено покинуть казарму, нанял я здесь, в Семипалатинске, комнату в бревенчатой избе. Обстановки самой скромной, а еще вдобавок блох и тараканов в изобилии. Хозяйка при первой встрече показалась мне доброй женщиной, однако вскоре понял, что она бесстыднейшим образом приторговывает молодостью и красотой своих дочерей, шестнадцати и двадцати лет.
И вот, общество сомнительнейшее-с, в комнате зуб на зуб от холода не попадает. Александр Егорович же, добрейшей души человек, ничуть не смущается.
– А что, Федор Михайлович, – говорит он, грея руки о чашку крепчайшего чая. В комнатке моей печь чадит, но тепла не дает. – У меня, пожалуй, и осознать не получается, как такие люди, как вы, в каторгу-то попали?
Меня уже не удивляют смелые его речи. Помню, когда передали мне, что новый прокурор желает видеть для знакомства рядового Сибирского 7-го линейного батальона Достоевского, даже страшно сделалось. А ну как еще какую вину отыщут. Потом успокоился, дальше киргизских степей не сошлют ведь.[20] Мы сблизились с Александром Егоровичем мгновенно, он даже представил меня губернатору, и принимали-с бывшего каторжника.
